Лариса Райт - Когда осыпается яблонев цвет
Через неделю Марта выиграла конкурс. А еще через месяц Натка с матерью вернулись в Москву.
– Сорвал папанька все наши планы, – сообщила Натка подруге после череды объятий, восклицаний и вопросов: «Как? Почему? Надолго ли?» – так что навсегда.
– А что случилось? – заволновалась Марта.
– Умер он.
– Ой! – Марта зажала рот руками.
– Козел! – зло добавила Натка.
– Ты что? – ужаснулась Марта. – Разве так можно? Да еще о мертвом?
– О мертвом козле вполне.
– Нат, что случилось?
А случилась, как оказалось, старая как мир, но от этого не менее драматичная история: Наткиного отца настиг сердечный приступ как раз во время «серьезных переговоров» с французской проституткой. Дело, конечно, замяли и сделали все возможное для того, чтобы оно не проникло за рамки посольства. Но и внутри этих рамок было достаточно сочувствующих, чтобы отравить и Натке, и особенно ее матери и без того уже отравленную жизнь. Во всяком случае, именно этими перешептываниями, взглядами и горестными вздохами за спиной армия любопытных и возмущенных только усиливала переживания. К сожалению, была среди тех, кто оказался в курсе истинного положения вещей, и женщина, для которой в народе издавна существует характеристика «простота хуже воровства». Она-то по доброте душевной решила просветить Натку об истинных обстоятельствах кончины отца для того, чтобы «крошка не слишком убивалась». Как ни странно, убиваться крошка действительно перестала, но, с другой стороны, обрела и качества, противопоказанные детской душе: некоторую озлобленность, преждевременную взрослость и безмерный цинизм.
– Слава уж не знаю кому и чему, что ты отказалась от моей дурацкой идеи удочерения. – Так она закончила свой рассказ о происшедшем в Париже. – Я же тебе условия хотела создать, а теперь у нас особо не разживешься: ни папанькиных денег, ни казенных харчей.
– Нат! – Марту коробила речь подруги. Конечно, узнав детали истории, она понимала, что чувствует Натка, но все же о мертвых либо хорошо, либо… К тому же покойный отец очень любил Натку, да что там любил – обожал. И подруга, по мнению Марты, должна была быть счастлива хотя бы этими воспоминаниями и, конечно, горевать по отцу. Своего-то Марта совсем не помнила. Он почему-то, в отличие от прекрасной пианистки, не являлся ей ни в каких снах.
– А что «Нат»? Ты бы видела, что у нас в доме творится…
Через пару месяцев Марта, заявившаяся к Натке без всякого приглашения (подруга в гости теперь не звала), увидела и ужаснулась. Натка приоткрыла дверь на тонкую щелочку и взглянула на Марту исподлобья. Спросила, будто плюнула:
– Чего приперлась?
– Натка, – Марту покоробила грубость подруги, но она чувствовала, что у нее есть объяснение, и объяснение это, скорее всего, находится как раз за дверью квартиры, – это же я, Марта.
– Вижу. – Натка смягчилась. – Ладно, заходи, раз пришла. Что уж теперь. – Дверь распахнулась, и Марта оказалась в аду. Всегда надраенная и вычищенная до блеска стараниями Наткиной матери квартира теперь походила на какой-то дешевый притон. Везде царил запах сырости и грязи, смешанный с каким-то еще ужасно гадким и удушливым. Марта ходила по комнатам, глядя на покрытые странными пятнами и окончательно потерявшие свой некогда роскошный вид ковры, на лохмотья пыли, лежащие по углам, на стулья, угнетенные горами разбросанной одежды, и не могла понять, что за мерзость так настойчиво преследует ее обоняние. Поняла, когда уже ничем не брезгующая Натка распахнула перед ней двери родительской спальни и предложила полным презрения голосом:
– Вот, полюбуйся.
На разобранной кровати со смятым, грязным бельем храпела Наткина мать. Она была одета в пальто, теплый платок и даже сапоги. У постели валялась пустая бутылка. Целую армию таких же пустых бутылок Натка предъявила Марте на замызганной кухне. В холодильнике пахло тухлятиной, в раковине высилась гора сгоревших кастрюль и залитых жиром сковородок, по дубовой столешнице ползали тараканы. Вид этих насекомых на кухне, наполненной раньше пряными ароматами и удивительной кулинарной изобретательностью хозяйки, ужаснул Марту больше всего остального.
– Ты когда-нибудь убираешься? – первым делом поинтересовалась она у подруги.
– А зачем? – усмехнулась Натка.
– Затем, что ты здесь живешь! – Негодование Марты было искренним. Она была чистюлей и аккуратисткой. Конечно, в казенном учреждении, обладая только кроватью, тумбочкой и несколькими полками в общем шкафу, развить эти качества было не так уж сложно. Но Марту коробил любой, даже самый незначительный беспорядок: книги, стоящие не по ранжиру в школьной или детдомовской библиотеке, чья-то зубная щетка, измазанная пастой, тетради, разбросанные на общем столе, а не уложенные в аккуратную стопку. Она ни за что не смогла бы долго находиться в помещении, в которое превратился теперь Наткин дом, и осознание того, что любимая подруга способна жить в этом ужасе, вызвало у нее одновременно и приступ сильнейшей брезгливости с едва сдерживаемыми рвотными позывами, и невиданное раньше решительное желание действовать немедленно.
– Я, Марточка, тут существую, потому что жить, как ты успела заметить, здесь нельзя.
– А что ты сделала для того, чтобы было можно? – накинулась Марта на подругу.
Натка ожидала чего угодно: слез, объятий, попыток успокоить и пожалеть, но никак не обвинений. Она на секунду оторопела, а потом обрушила на Марту целый поток признаний, звучавших зло и колко:
– Ты думаешь, я не пыталась и не пытаюсь? Прихожу из школы и не знаю, за что хвататься. Бывало, перемою посуду, а на следующий день опять все завалено, вещи в шкаф вечером закидаю, а утром снова-здорово, они все на полу: мадам наряд выбирала. Так что на стульях – это еще удачный вариант. А убирать за ней вообще никаких сил нет! Полы от блевотины я еще могу отчистить, а персидские ковры, извините, не по силам в химчистку таскать. Да и запах этот знаешь какой въедливый? Никакой хлоркой не вывести. Да и нет у меня хлорки этой. Копейки еще на нее тратить. Мне бы на жрачку найти, чтоб не сдохнуть здесь вместе с этой! – Натка сделала выразительный жест в сторону спальни, откуда все еще доносился громкий пьяный храп. – Я уже деньги с собой таскаю. А вечером под подушку засовываю, так она по ночам ворует. Я же не могу совсем не спать.
– Нат, но… – Не получилось вставить ни слова, Натка продолжала кипеть яростью:
– А сгоревшие кастрюли? Считаешь, сварить обед – это как дважды два? Не тебе об этом судить! Тебя всю жизнь государство кормит. В столовку приходишь – там щи горяченькие и булка с повидлом, а у меня тут поваров с официантами нет. И курсов я кулинарных не кончала: жру клейкие макароны и жженую кашу.
– Да ты мне позавидовать решила, что ли? – взвилась Марта возмущенным коршуном и забилась, заколотилась в возмущенном крике. – Ты хоть тринадцать лет прожила как у Христа за пазухой. Тебя холили, лелеяли, пылинки с тебя сдували. А как жизнь не тем местом повернулась, сразу все кругом виноваты? Сразу можно волком смотреть и слова сквозь зубы цедить? Ты мне на казенные харчи не пеняй! Сладкого в них мало. Мне что поклали, на том и спасибо, а ты сама за себя в ответе, так ли уж плохо? – Марта остановилась и без какого-либо перехода спросила: – Бабки у тебя есть?
– Пособие только матери платят по потере кормильца, да и то скоро перестанут, – неожиданно тихо и покорно ответила Натка. – На работу ей надо. Только кто ж такую возьмет? Переводы, сама понимаешь, уже никто не предлагает.
– Я не о деньгах спрашиваю. Бабушки твои, с ними что?
– А-а-а. Материна уж лет пять как померла, а дед и того раньше. А отцова в больнице. Инсульт у нее. А у деда там семья другая давным-давно. Ему на нас начхать.
– Хреново.
– Ага.
Они помолчали, глядя друг на друга так, будто видели впервые. Натка не представляла себе свирепую Марту, а та в свою очередь не могла предположить в подруге смирения. Натка смотрела так, будто только сейчас поняла, что столько времени подставляла плечо именно тому человеку, который в трудную минуту не подведет и в нужный момент подставит свое, не раздумывая ни секунды. Девочка распахнула объятия и порывисто прижала Марту к себе, заплакала, зашептала жалобно:
– Прости меня, прости.
– А ты меня, – отвечала Марта, уткнувшись Натке в дрожащую жилку на шее. – Я просто должна была… должна была как-то встряхнуть тебя, что ли.
– А ты и встряхнула, – кивала Натка и хлюпала носом. – Очень даже хорошо встряхнула. И, знаешь, ты ведь все верно сказала.
– Так и ты верно, – отвечала Марта, и они снова плакали, обнимались и принимались неуклюже вытирать друг другу слезы.
