Ларри Бейнхарт - Американский герой

Вернувшись, Стив нашел себе хорошую, верующую женщину, которая хотела рожать детей, убирать дом и накрывать на стол. Он нашел себе работу. Сначала мыл машины, не считая, как многие, что он выше этого, потом занимался другим — но всегда хотел попасть на «Дженерал моторс». Это потребовало у него нескольких лет, но в конце концов он попал туда. Там действует Единый профсоюз рабочих автомобильной и авиастроительной промышленности, и поэтому там самые высокие зарплаты: семнадцать долларов в час за неквалифицированный труд, а сейчас, возможно, и еще больше. Это составляет тридцать пять тысяч в год плюс выходные, отпуск, отпуск по болезни, медицинская страховка и пенсия. При сверхурочных этот доход можно довести до сорока пяти, а то и до семидесяти пяти тысяч в год.

— Я увидел это и спросил себя: неужто есть еще какой-нибудь Джо Броз? И тут же ответил: наверняка это тот самый, потому что мозгов у него меньше, чем яиц, за это-то она его и полюбила. Так, Джо?

Четверо детей, толстуха-жена, четыре машины, все шевроле, — что он может делать в среду в баре да еще и говорить таким веселым и в то же время скорбным голосом?

— Стив, что происходит?

— Все в порядке. Просто я увидел это и решил позвонить. Я позвонил тебе на работу, но мне сказали, что тебя нет. И больше не будет Они мне дали номер телефона, и там оказалась какая-то очень милая дама. Я подумал, а не с Магдалиной ли Лазло я разговариваю? И говорю: вы — это она? И она говорит: да. Я сказал ей, что я твой старый друг из Вьетнама. И она ответила, что наверняка ты будешь рад меня услышать, так как Вьетнам — это главное событие в твоей жизни, и дала мне этот телефон. Ты где?

— В своем новом офисе. Что с тобой, Стив?

— Я же говорю — все в порядке. Со мной все в порядке и с тобой все в порядке. Десантники навсегда! Просто я увидел, что с тобой произошли такие чудесные перемены, и решил тебе позвонить.

— А как жена?

— С ней тоже все в порядке. Она, конечно, не настолько хороша, как твоя, но все нормально.

— А дети? Как дети?

— Отлично. Иногда, конечно, доставляют кое-какие беспокойства, но на то они и дети. Думай о детях, но держись подальше от их неприятностей.

— А ты где?

— В одном отличном месте. Называется «Пресная вода от Рэя». Как раз рядом с моим домом.

— На Болдуинских холмах? Ты там еще будешь какое-то время?

— Думаю, да. Думаю, да.

— Почему бы нам с тобой не выпить?

— Можешь, конечно, приехать, но, боюсь, ты привык к более крутым кабакам, — отвечает он. Он считает, что это очень забавно, и до меня доносится его смех, когда он вешает трубку.

Я захожу в бар — там прохладно и темно, да еще после яркого калифорнийского солнца. Такие заведения часто показывают в кино, особенно в вестернах. В бар заходит незнакомец. Тут же воцаряется тишина, и на него устремляются неприязненные взгляды присутствующих. Крупный план самого крутого завсегдатая. Бармен и прочие ротозеи посматривают на него в ожидании своей реплики. Какие у него намерения? Сразу убить незнакомца или сначала с ним позабавиться? Они еще не догадываются о том, что я не обычный китаец, а Дэвид Каррадин, монах из Шаолиня, и могу нанести удар быстрее, чем обычный человек выстрелить. Я Алан Лэдд, хотя друзья зовут меня Шаном.

И вдруг из глубины бара доносится голос:

— Эй вы, оставьте его в покое. Он такой же ниггер, как и мы. Просто у него лицо замотано пластырем телесного цвета.

Все разражаются хохотом, какого шутка даже не заслуживает. И тут же настороженность сменяется гостеприимством. Все расслабляются — я принят. Я прохожу за черного. Направляюсь в глубину бара. Музыка вполне приличная и довольно старомодная — никакого рэпа. Она льется из экстравагантного музыкального автомата, проигрывающего компакт-диски.

Стив сидит за столом еще с четырьмя парнями. Троим из них около пятидесяти, четвертому; совсем седому, — лет шестьдесят, а то и больше. Все пьют пиво; закуска — арахис и жареные кусочки свиной кожи. Я сажусь, все умолкают, но в наступившей тишине нет никакой неприязненности. Ко мне подходит молодая официантка в лайкре — розовое на бордовом — и склоняется, выставив полное бедро. Седой нежно похлопывает ее по попке. Она заявляет ему, что он слишком стар. Дело не в том, что стар, отвечает он, а в том, что слишком большой. Я прошу бутылку «Будвайзера» и еще одну того, что пьют остальные. Протягиваю двадцатку, и она ловко выхватывает ее из моих рук.

— Дай ему сдачу, — говорит Стив. — И нечего тут играть в свои игры.

— Он белый, — говорит старик, обращаясь к одному из присутствующих. — Почему бы нам его не спросить?

— Это еще не значит, что он что-нибудь знает. Может, он ничего в этом не смыслит.

— А я говорю, спросим его.

— А я говорю, ты болван.

— Вот этот седой — Марлон Мейпс, — поясняет Стив. — Это — Рыжий, Кении и Шейверс.

— У нас тут спор. И эти идиоты не могут понять, в чем истина, — говорит Рыжий. — Ты готов к истине, белый человек?

— Это мой друг, — говорит Стив.

— Это твой белый друг, — добавляет Кенни. — Вот это правда.

— В иных местах и в иные времена цвет кожи перестает иметь значение, — замечает Стив.

— Он всегда имеет значение, — отвечает Рыжий.

— Да, всегда, — подтверждает Шейверс.

— Да и когда же он становился не важен? — спрашивает Марлон.

— Это всегда имело значение, — говорит Рыжий.

— Твою мать. Черный — белый. Демаркационная линия. Ты прав. Ты прав.

— Ладно, Стив, так когда же это не имело значения?

Стив не может ответить попросту, что это не имело значения во Вьетнаме. Потому что и тогда это имело значение. Это имело значение при получении увольнительных и при возвращении в часть. Это имело значение при выборе музыки, распределении спиртного и наркотиков, продвижении по службе и выполнении приказов. Это имело значение каждый день и каждую минуту. И мы оба знаем об этом.

Но иногда это не имело значения. Это не имело значения, когда мы уходили патрулировать территорию, — по крайней мере для меня и Стива. Это не имело значения, когда начиналась перестрелка. Это не имело значения, когда вьетконговцы и армия Северного Вьетнама заявляли, что расовые различия американцев их не интересуют.

— Это не имело значения тогда, когда я умирал, — отвечает Стив, и я догадываюсь, что он сильно пьян, если говорит это. Он встает и вытаскивает рубашку из штанов. Растолстел. Это уже не подтянутый десантник; пузо со шрамами двадцатилетней давности нависает над ремнем. — И он вынес меня, истекающего кровью. На собственной спине, из засады, в которую я попал.

— Думаю, он пытался прикрыться твоим жирным телом от пуль, — замечает Рыжий.

Он напрасно это произносит, потому что Стив поделился с ним самыми святыми воспоминаниями. Все остальные это понимают и тут же затыкают Рыжему рот. Кении встает между Рыжим и Стивом. Официантка приносит пиво и джин с тоником.

— Я не был во Вьетнаме, — говорит Рыжий. — Мы с Мухаммедом Али воздержались. И в меня никогда не стреляли вьетконговцы. Белые только и умеют, что посылать черных на войну, которую сами затевают. Им нравится превращать их в пушечное мясо.

— Пошел ты в задницу. Рыжий, — говорит Кении. — Ты тупица. Лично я был во Вьетнаме, и если ты сейчас не заткнешься, я тебе дам по морде.

— Ты просто не понимаешь, как это было, — говорит Стив.

— А ему и не нужно этого, — замечаю я. — Все это было так давно. — И я наливаю себе пива, которое вовсе не такое золотистое, как в телевизионной рекламе, а желтое, как моча. Наверное, все зависит от освещения.

— Вьетконговцы очень любили кого-нибудь ранить так, чтобы он кричал, потому что тогда товарищи пытались его спасти, а они их отстреливали одного за другим. А еще лучше, если раненых было двое. И вот человек сидел, слушал эти крики, ничего не мог сделать и чувствовал себя при этом полным подонком. Конечно, он мог попытаться спасти товарища. Только знаете, что бывало дальше? Он сам получал смертельную рану, да при этом еще и проклинал себя за то, что оказался таким идиотом.

— Да, неприятно умирать, чувствуя себя идиотом, — замечает Марлон. — Это по меньшей мере оскорбительно.

— Вот именно, — откликается Стив. — Хороню, что ты понимаешь. Так вот я кричал, а этот человек… этот человек пришел и вынес меня на себе.

Все замолкают. По крайней мере на мгновение. Слышен лишь звук кондиционеров. На холодных бутылках оседают капельки влаги. Из музыкального автомата несется голос Аарона Невилла.

— Послушай, Джо. Тебя ведь зовут Джо? Послушай меня, — говорит Рыжий. — Я хочу, чтобы ты сказал всем этим людям, сидящим здесь, правду. Ведь белый человек боится черного, правда?

— Не играй с ним в эти глупые игры.

— Давай, старик, отвечай.

— Действительно, многие белые боятся черных, — отвечаю я.