Джон Фаулз - Червь
Что же надлежит до познаний Его Милости, то, сказать по чести, равных ему среди моих учеников наберётся немного, а выше него не поднимался ни один. Может быть, Вам известно, что я четвёртый по времени лукасианский профессор[89] в этом университете, каковым состою с 1711 года, а посему, удостаивая Его Милость столь высокого отзыва, я, право же, имею достаточные основания для сравнения. По моему суждению, дарования Его Милости таковы, что, не будь тому помехою его титул, он по праву мог бы украсить собою сей университет к вящей славе последнего — чего не скажу о многих других особах, избранных за последние два десятилетия в учёный совет.
Насмотревшись на молодых джентльменов столь же знатных фамилий, я с прискорбием свидетельствую, что, какую бы любовь к наукам и прилежание ни выказывали бы они в стенах университета, по выходе из оного о науках они тут же забывают. Не то Его Милость: он и поныне с изрядным рвением продолжает упражняться в математике и иных науках, ей сопутствующих. Я часто имел случай убедиться, что в предметах этих он отменно начитан и умеет превосходнейшим образом применять свои познания на деле. Таково не только моё мнение: в том же ручается и мой именитый предместник мистер Уистон, каковой, может, и вызывает нарекания по причине своих взглядов на религию, зато уж как математик положительно безупречен. Того же мнения держалось и ещё более великое светило, просвещеннейший предместник мистера Уистона in cathedra Lucasiana[90] сэр Исаак Ньютон. Не раз я представлял на суд обоих джентльменов выведенные Его Милостью теоремы и предложенные им решения задач, и, хотя до самой прискорбной кончины сэра Исаака между джентльменами ни в чём согласия не было, в одном они были единодушны — что сей молодой философ поистине достоин внимания.
Опасаясь наскучить Вам этими материями, всё же добавлю, что сам я вот уже несколько лет изобретаю наилегчайший способ при помощи таблицы производить умножение больших чисел, и о трудностях, встречающихся мне на этом пути, я не единожды советовался с Его Милостью, всякий раз обнаруживая, что в силу своего умения он помогает мне в одолении этих трудностей лучше, чем кто-либо другой. Он имел дарование особого склада: дюжинный ум пытался бы решить эту задачу, внося в общий замысел лишь мелкие поправки и улучшения, тогда как Его Милость подвергал внимательнейшему разбору самые начала, на которых основывался способ, и часто предлагал для решения задачи более подходящие и прочные основания. Получить совет столь отменного помощника, по моему мнению, редкая удача.
Если же спросить меня о его недостатках, я бы назвал его склонность прельщаться взглядами и теориями, принадлежащими до естествознания, в коих я усматриваю скорее фантазии, чем вероятные либо на опыте подтверждённые истины. К таковым отношу я и тот домысел, за разъяснением коего Вы ко мне обращаетесь. Упомянутый Вами ряд чисел впервые был выведен в трактате «Liber Abaci»[91], сочинении учёного итальянца Леонардо Пизанского[92]. Ряд этот был составлен самим автором — однако, по его признанию, предназначался всего лишь для исчисления беспрестанно плодящихся кроликов в садке. Но Его Милости мнилось, будто эту пропорцию (остающуюся неизменной, до каких бы пределов ни продолжали числовой ряд) можно обнаружить во всём строе природы, вплоть до движения планет и расположения звёзд небесных; она виделась ему даже и в строении растений и размещении их листьев, так что он обозначил сие соотношение особым, взятым из греческого языка словом phyllotaxis[93]. Он также полагал, что это простейшее соотношение можно проследить в истории сего мира, как в прошлой, так и имеющей быть впереди, и кто сумеет постичь его до конца, получит способ посредством математических действий предсказывать грядущие события и трактовать прошлое.
Мне же думается, сэр, что он выводит чрезмерно важное следствие из пустячного совпадения в вещественных явлениях низшего порядка; я также предполагаю, что винить в этом заблуждении следует не его самого, но его высокий дворянский титул, поскольку именно он не допускает Его Милость каждодневно приобщаться знаниям, имеющим хождение в кругу людей учёных, и обсуждать сии предметы с настоящими знатоками, отчего и нашло на него помрачение, которое я, с Вашего позволения, назвал бы dementia in exsilio[94]. Как говаривают в нашем университете, In delitescentia non est scientia, сиречь кто укрывается или обитает вдали от знаний, тот ими до конца не овладеет.
Надобно Вам заметить, сэр, что в вопросах, касающихся до моей науки, я привык высказываться не обинуясь, и когда пять лет назад Его Милость представил мне свои соображения на сей предмет, я подверг их строгому разбору и нашёл неосновательными. И вот из-за того, что я посмел оспорить многие не в меру бойкие выводы, сделанные им из этого допущения, меж нами впервые пробежал холодок. В дальнейшем мы, благодарение Богу, помирились, причём условия мира выставил Его Милость: он объявил, что слишком дорожит нашим дружеством, чтобы на горе ему длить спор о домыслах, доказать которые он, по собственному признанию, не в силах (под домыслами он разумел свои химерические предложения о возможности предугадывать будущее при помощи вышесказанных чисел). Он предложил, чтобы мы, будучи истинными amici amicitiae[95] (по собственному его выражению), впредь никогда не заговаривали об этом предмете, ставшем для нас яблоком раздора. Слово своё он сдержал и ни при встречах со мною, ни в письмах больше уж к своей теории не возвращался, из чего я было заключил, что со всякими изысканиями по сему предмету покончено.
Где пребывает Его Милость в настоящее время, я, как уже указывал, не имею ни малейшего понятия и даже не знаю, что Вам посоветовать. Мне остаётся лишь уповать на то, что этот достойнейший, способнейший, любезнейший и благороднейший человек, коего я имел честь называть своим другом, в скором времени сыщется живой и невредимый.
Ваш покорный слуга
Николас Сондерсон. A.M.[96]
Regalis Societatis Socius[97].
Записано мною: Энн Сондерсон, дочь.
Допрос и показания
ДЭВИДА ДЖОНСА,
данные под присягою сентября 9 числа, в десятый год правления Государя нашего Георга Второго, милостью Божией короля Великой Британии, Англии и прочая.
Я зовусь Дэвид Джонс. Я уроженец Суонси, ровесник нынешнему веку: имею тридцать шесть лет от роду. Я холост. Нынче служу в конторе корабельного поставщика.
В: Насилу вас отыскали, Джонс. Задали вы нам задачу.
О: Знаю, сэр. Виноват.
В: Вы прочли краткое изложение показаний мистера Фрэнсиса Лейси?
О: Прочёл, сэр.
В: Признаёте ли, что вы и есть тот самый Джонс, о коем он рассказывал?
О: Признаю, сэр. Как бы я мог отрицать.
В: Однако ж перед человеком, которого я за вами послал, вы от этого имени открещивались.
О: Я же не знал, кто он таков, сэр. А о мистере Лейси поначалу и помина не было. Я, изволите видеть, почитаю этого достойного джентльмена своим другом, чуть что — я за него горой: это мой долг. Вон и пословица говорит: дружбу водить — себя не щадить. Тем паче, что во всём приключившемся в апреле он виноват не больше, чем Джонс.
В: Мой человек доносит, что вы и при упоминании о мистере Лейси продолжали отпираться — даже показали под присягой, будто это имя вам незнакомо.
О: Да я просто хотел его испытать, сэр. Проверить, точно ли он так хорошо осведомлён, как уверяет. А как убедился, так сразу лгать и перестал.
В: Только чтобы уж и вперёд не лгать.
О: Не стану, сэр. Право, не стану.
В: Смотрите же. Начнём с самого вашего отбытия из Лондона. Но прежде я желаю знать, не усмотрели ли вы в показаниях мистера Лейси — в том виде как они записаны — каких-либо сведений, представляющихся вам не правдой.
О: Никак нет, сэр.
В: А каких-либо неточностей?
О: Тоже нет, сэр. Помнится, именно так оно и было.
В: А каких-либо упущений? Не случалось ли вам обнаруживать важные обстоятельства и скрывать их от мистера Лейси?
О: Нет, сэр. Мне было положено докладывать ему про всё, что я узнавал и примечал. Так я и поступал.
В: Стало быть, к его показаниям вам прибавить нечего?
О: Нечего, сэр. Как Бог свят, нечего.
В: Мистер Лейси показал, что вы, не спросив его дозволения, ударились в бега. Вы это подтверждаете?
О: Да, сэр. Всё было так, как я ему отписал, сэр. Уж больно хотелось проведать престарелую матушку, царство ей небесное. А из тех краёв до неё рукой подать: перебрался через залив — и дома. Когда ещё случай подвернётся. Как говорится, своя рубаха ближе к телу. Знаю, я поступил нехорошо. Но я, изволите видеть, прежде был дурным сыном и теперь вот решил загладить вину.
