Ариадна Борисова - Манечка, или Не спешите похудеть
Забыв рюкзак с образцами, Виталий со всех ног бросился на страшный звук. Побежал, задыхаясь, по ребрам потерявшего устойчивость каменистого рельефа. Скакал зигзагами по стронутым с места кремневым осыпям, прыгал, как перепуганный заяц, по ломким гребням крутых уступов, по оседающей ступенями шаткой породе, а земля вокруг тряслась и стонала. Над леском, что отделял лагерь от взгорья, мощным столбом взметнулась крапчатая, смешанная с галькой, пыль. В этой пыли бушевало и неистовствовало нечто… Призрачный, пробужденный ото сна доисторический дракон, чей пыльный хвост яростно крутился и взрезал глыбы песчаника легко, будто ломти сыра.
Не разбирая троп, Виталий окунулся в знакомый лесок — теперь он словно парил в мглистом тумане. Пока продирался сквозь завалы свежего валежника, жуткий рев превратился в отдаленный гром и наконец в глухое утробное урчание. Дракон слился с оседающей пылью, обтек и закрыл взгорье серым аморфным телом. Виталий кинулся к узкому мыску перед распадком, взлетел туда, откуда обычно открывалось «орлиное» обозрение, вид на прелестную маленькую долину в ладонях гор, и застыл…
Ни распадка, ни ручья, ни долины больше не было. Далеко внизу еще слабо шевелились вырванные с корнями, искореженные деревья, а выше, до самого верха, неведомая дьявольская сила выгрызла и вылизала грунт так, что обнажились взблескивающие льдом, гладко срезанные слои вечной мерзлоты. По бывшему, распертому и углубленному руслу ручья, по всей истерзанной долине с грозным гулом катился, бурлил, гигантскими кусками сползал густой черный сель.
Виталий в панике спустился ниже по склону, задевая обнаженные корни накренившихся деревьев, рискуя вместе с ними рухнуть в плотную текучую грязь. Нашел место, где оторванный от склона пласт почв образовал в глинистой реке высокий затор. Сель переваливался через преграду, шумно протаскивая за собой валуны и шматы земли, покромсанной с кустами. Тяжкий поток коромыслами изгибал сосновые стволы, ломал их с оглушительным треском и низвергался с крутизны траурным водопадом. Оскальзываясь в поверхностном сыпуне, Виталий подобрался почти к самому краю затора и там, в хаосе изломанного древесного хлама, увидел под косо стесанным комлем ногу в кроссовке Егора.
Виталий плохо помнил, как пытался вытянуть тело друга из-под нависшей отвесно кучи, облитой подвижной шоколадной массой, как ему наконец удалось это сделать после вечности упорных усилий. Помнил только, что, измученный до предела, облепленный скользкой грязью с головы до ног, он до самого конца вслух подбадривал Егора, не веря, что друга больше нет, что он спасает человека, погибшего сразу, в первую же минуту бедствия…
Пропали не все. Двое ребят по какой-то надобности ушли в ближний населенный пункт, откуда должны были вернуться только завтра. Виталий об этом не знал. Два дня он в полном отупении бесцельно бродил по тайге, и вначале его тоже посчитали поглощенным селем. Поиски останков сгинувшей группы под стремительно твердеющей на ветру и солнце коркой грязи совершались без него.
Как во сне миновали похороны, поминки и лечение в стационаре неврологического отделения. Через полгода он узнал, что ресурсы олова, найденные в том районе, по общему прогнозу оказались не столь богатыми, как ожидалось, да и горно-геологические условия освоения представлялись руководству управления слишком сложными. Виталий догадывался, что это не так, но было уже все равно… И никто не мешал ему спиваться. Партию, к которой была прикреплена злополучная экспедиция, закрыли.
Прошлой весной он впервые никуда не пошел. Не ходил не то что в тайгу, а даже из дома. Появились какие-то многочисленные приятели, доставляли водку и закусь. Ночевали незнакомые женщины. Их лица изглаживались из памяти сразу, едва они ступали за порог. Если было чем похмелиться, Виталий по нескольку дней кряду никому не открывал дверь и пил один.
Время от времени к нему стал приходить Егор. Не глядя в забитое грязью лицо друга, Виталий наливал ему тоже. Пили вместе за чье-то здравие и упокой. Понимая, что сходит с ума, он снова отворил дверь всем желающим. В квартире продолжились шумные сборища. Виталий участвовал в них не всегда. Чаще лежал на топчане в углу и как будто издали наблюдал за чужими и чуждыми ему людьми. Они глушили водку, орали, танцевали. Иногда Виталий без особого удивления примечал среди них Егора. Друг заговорщицки подмигивал ему. Из-под глаза на белую рубашку стекала тягучая черная слеза…
Однажды утром после очередной гулянки, стоя в кухне перед краном с грязными тарелками в руках и мучительно соображая, что с ними собирался делать, Виталий обнаружил оползни под ногами. Стыки расширялись, бежали трещинами по всему полу, а сквозь него явственно проступали кипящие островки зыбучей трясины. Перепрыгивая через болотистые разрывы в линолеуме, Виталий добрался до прихожей, надел, что попало под руку, и ушел из дома. До вечера слонялся по городу. К ночи, просидев у подъезда, хотел подняться в квартиру — и не смог. Жуткое видение стояло перед глазами. Казалось, стоит открыть дверь, и мощный поток вырвется наружу, на площадку и лестницу, с треском руша ступени. Виталий понял: пока ужас не прекратится, он домой не вернется.
Время мчалось бешеными скачками — странные новые знакомства, смена лиц и голодных, похмельных дней без друзей, без приюта, без денег. Незаметно пролетело пустопорожнее лето. Окружающих Виталий воспринимал поверхностно, к себе испытывал полное равнодушие. Лишь боязнь встретить людей из бывшей жизни напоминала о недалеком прошлом. Но потом и это ушло. Иногда он ощущал себя сороконожкой, путающейся в своих пьяных ногах, падал, поднимался и бездумно, бездомно бежал по времени снова… До тех пор, пока Маняша не увела его с собой. Маняша, безыскусно мудрая, раздражительно глупая и удивительная. Не похожая ни на одну из женщин, — из тех, кого знал Виталий. Не прилагая особых усилий, она каким-то образом заставила его проснуться и протрезветь. Конечно, не навсегда, полагал он, и даже не на неделю. Да, его покорило Маняшино подкупающее простодушие, да, растрогал ее более чем щедрый подарок в первую ночь… и ее непритворная влюбленность, но ему это совершенно не было нужно, и не нужно сейчас. Он пуст и мертв нутром, как прошлогодний камыш. Так будет до конца. Виталий надеялся, что долго ждать не придется. Ему не хотелось жить.
— Какой красивый вечер, — прошептала Маняша под боком.
Выбираясь из памяти, будто из селя, Виталий устремил к ней подсвеченные луной аквамариновые глаза. Он даже по пьяной лавочке никому не рассказывал о том, что случилось летом его последнего сезона, а тут вдруг язык зачесался. Еще захотелось сказать Маняше что-нибудь возвышенное, сентиментальное. Например, что с ним такое впервые, ведь так оно и было на самом деле… Но желание длилось одно искушающее мгновение и отпустило.
Пусть он останется для нее человеком без прошлого. Ей открыто его тело, и это немало. Жизнь напоследок подарила ему славную, смешную Маняшу, с которой хорошо и чисто. Он был благодарен за эту короткую иллюзию счастья им обеим — жизни и Маняше.
…Она знала, что, если задаст один вопрос, за ним потянутся прочие, и выяснится, как жил Виталий до их встречи. Зачем? Маняше совсем не хотелось выведывать о нем, незнакомом, жившем в неизвестное ей время. Он нравился ей нынешним, грубоватым и хмурым, но настоящим. Таким, пусть ненадолго, он принадлежал Маняше, как принадлежал ей безымянный мальчик из соседнего подъезда, который питал к ней нежные чувства очень давно. В прошлом веке, где навсегда остались детство, дедушка и козел Мучача. Маняша тоже ничего не рассказывала. Они лежали, тихо обнявшись, не играя в слова, не пытаясь произвести друг на друга впечатление. Она считала его просто бомжем, он ее — просто Маняшей.
Звездная полоса за окном понемногу начала тускнеть. Одна за другой гасли в городе звезды. Поздний вечер перешел к ночи, и люди тушили свет. Маняша тихо засопела на плече Виталия. На краешек ее щеки упал скупой лунный луч. Виталий улыбнулся: Маняшина кожа была покрыта тончайшим абрикосовым пушком. Он смотрел, как она спит, по-детски подложив под щеку ладонь. Ноготь на мизинце обкусанный — видимо, давняя, детская еще привычка. Он подумал, что ему нравится Маняшино ночное существо, заливающее нежностью его обмороженное сердце.
Стыдясь душещипательных мыслей, Виталий осторожно высвободил плечо, перебрался через Маняшу и сел на постели. Плечи обдало холодом.
…Какая белиберда! Он передернулся от отвращения, чувствуя себя добычей, дичью, «зайчиком», метко подстреленным старой девой на охоте в мужском лесу. Самое время уйти. Пусть поищет другого идиота для своего каверзного проекта.
Он, конечно, понимал, что она не собиралась его перехитрить. Но ведь перехитрила! Пусть неосознанно, не специально, а все же!.. Виталий представил расцветшие в Маняшиных мечтах сады, коттеджи… бассейны… и почувствовал себя обманутым, словно она, лукаво подсунув ему себя, отняла у него свободу.
