Вильям Козлов - Приходи в воскресенье
— Это же… самоубийство! — выдавил он из себя. — Ты что, спятил? Завод всего один квартал работает, и работает неплохо, мы тебя за это на бюро отметили, а ты хочешь сорвать государственный план! Честное слово, Максим, сколько я работаю, но с таким случаем сталкиваюсь впервые…
— Мы выпускаем детали для дерьмовых домов, а я хочу делать хорошие дома, в которых людям будет удобно жить. Разве это преступление?
— А как же все остальные заказчики? Они тебе миллионы перечислили?
— Вот я их и порадую отличной продукцией.
— Так ведь твои дома дороже! А заказчики тебе больше не заплатят ни гроша! Они исчерпали свою смету. Где же ты деньги возьмешь?
— Денег у нас на счету много.
— Но они не для этого предназначены, — повысил голос Николай. — Тебе нужно послать эти чертежи в ГлавАПУ Госстроя СССР для разработки нового типового проекта. В наше время строить дома можно только с участием банка, садовая ты голова! Если ты выпустишь продукцию и не реализуешь ее, то банк не даст тебе ни гроша. Чем же ты будешь рассчитываться с рабочими? Не выполнишь план — у тебя не будет фонда зарплаты! И потом Государственная комиссия! Она вряд ли согласится принять строения, выполненные не по типовым проектам. Понимаешь ли ты, Максим, всё против тебя?
— Николай, не мешай мне три месяца! — попросил я. — И увидишь, все будет в порядке.
— Это же государственное предприятие, а не твоя собственная лавочка…
— Я знаю.
Николай с сердцем ткнул окурок в пепельницу и, опершись сильными руками о стол, поднялся. Светло-серые с голубизной глаза его сузились, стали жесткими, на выбритых щеках заиграли желваки.
— Пошли к первому, — сказал он. — Мы должны поставить его в известность.
— Я пришел к тебе не как к секретарю горкома, — сказал я. — Как к другу.
— Не думал я, Максим, что нам так мало придется поработать вместе… — Николай, все еще упираясь кулаками в стол, громоздился над ним, как скала.
— Ты меня раньше времени не отпевай, — спокойно сказал я. — И сядь, пожалуйста, у тебя такой грозный вид…
Бутафоров потер большой рукой крепкий подбородок — я услышал шелестящий скрип — и снова опустился в кресло.
— Ты так хорошо начал, — совсем другим голосом заговорил он. — Ей-богу, Максим, я от всей души порадовался за тебя… Честно говоря, я ведь не верил, что из тебя получился настоящий руководитель. Раньше-то у тебя этих задатков не было… И Куприянов переменил к тебе свое отношение… не без моей помощи. Ведь это его была идея назначить директором завода своего, местного человека. Он и кандидатуру подобрал… И признаться, то, что министерство прислало тебя, он воспринял как щелчок по носу… Конечно, он мужик разумный и уже успокоился. Главное, что завод заработал. И заработал неплохо… И вдруг такой финт! Как теперь и ему в глаза погляжу?
— Он не барышня, и нечего ему в глаза смотреть, — сказал я. — А теперь послушай меня внимательно. Я в партии почти столько же, сколько и ты. Как коммунист, я считаю, что мы не должны выпускать для жилых зданий эти примитивные панели и блоки… Для служебных помещений и скотных дворов они годятся, а для жилья — нет! Я в этом давно убедился, побывав на строительстве у Васина. Ни один здравомыслящий колхозник не переедет из своей деревянной избы в наш железобетонный сарай с примитивными удобствами, а если и переедет, то через год станет проклинать всех нас, кто удружил ему такое жилище… Ты помнишь, с моим отцом в строительном тресте сразу после войны работал инженер Ягодкин? Ну, который еще мне мотоцикл подарил? Так вот однажды я слышал его спор с архитектором, забыл его фамилию… он еще все время говорил: «Интэрэсное дело!» Ягодкин утверждал, что нужно строить дома навек: красивые и удобные, как строили в старину, а архитектор возражал, мол, это неправильно: люди живут в землянках и рады будут любой хибаре, лишь бы поскорее оттуда выбраться. Он стоял горой за дешевое стандартное строительство. Поначалу весь город заменили этими сараями, а потом спохватились… Кстати, все эти стандартные дома на бывшей Торопецкой улице сейчас подчистую сносят и на их месте строят современные многоэтажные здания… Я не берусь осуждать архитектора, может быть, он был и прав в том, сорок шестом послевоенном году, но сейчас другое время, Коля, и мы не можем подсовывать людям неудобные, примитивные дома! Понимаешь, не та нынче ситуация, когда люди перебираются из землянок в стандартные домишки и законно считают, что им повезло. Сейчас они хотят жить по-человечески в красивых удобных домах, которые простоят десятки лет! И которые мы умеем строить. И не надо будет их потом снова сносить.
— Ну ты это уж слишком, — заметил Николай.
Слушал он меня внимательно, и, как мне показалось, голубоватый ледок в его глазах немного растаял. И на часы он больше не посматривал, наверное, забыл про своих избирателей, а мне ему об этом напоминать не хотелось: мне нужно было ему все как есть выложить, пока он слушает…
— Ты отлично знаешь, что молодежь бежит из деревни в город… И знаешь почему: мало культуры, развлечений, нет элементарных удобств. Тяжелый физический труд… Пусть дворником, лишь бы в город. А вот Васин взял да и создал для своих колхозников нормальные человеческие условия: свой прекрасный Дом культуры, куда приезжают выступать, даже столичные артисты, механизировал тяжелый физический труд, дал людям возможность хорошо зарабатывать, построил удобное жилье… Кстати, Васин сам на днях отказался от наших стандартных домов и потребовал, чтобы мы ему построили дома, как на этих… картинках, как ты их назвал… И что же получилось? Люди из города повалили к нему наниматься в колхоз на работу!
— Ты мне не читай тут политграмоту, — сказал Николай. — А о Васине я и сам все знаю. И я не против, чтобы вы делали хорошие удобные дома, но всему свое время! Завод еще толком и не оперился, а ты уже готов все переделывать! Какой революционер нашелся! Год-два выпускайте, что вам поручено, а там поглядим… Но не сразу же всю технологию ко всем чертям! А план? А выполнение заказов, за которые вы денежки получили? Если бы ты мог заказчикам за те же деньги делать вот такие дома, как… — он ткнул пальцем в папку. — Пожалуйста. Но ты ведь не сможешь! Твои новые дома стоят дороже! Я уж не говорю о плане, который ты в первый же месяц завалишь! Ведь новые детали, как я понял, гораздо сложнее, и чтобы все это внедрить в производство, нужно завод останавливать. Тяп-ляп, на ходу не сделаешь! И потом серьезно, где ты деньги, возьмешь хотя бы для строительства этого… экспериментального цеха?
— У тебя не попрошу, — усмехнулся я.
— Ну вот что, Максим, — сказал Николай и взглянул на часы — вспомнил все-таки про встречу с избирателями! — Я отлично понимаю твои добрые намерения, хотя, по правде сказать, все это смахивает на большую авантюру… Я знаю тебя и верю тебе. Единственное, что я могу тебе пообещать…
— Не мешай мне три месяца, — сказал я. — Только три месяца!
— А как Тропинин? — спросил Николай. — Твой парторг?
— Он поддержит меня, — уверенно ответил я, подумав, что сегодня же надо поговорить с Анатолием Филипповичем.
— Тропинин, как и ты, горячая голова… — задумчиво заметил Николай. — А главный инженер, Архипов?
— Он в отпуск собирается… — уклончиво ответил я, но Бутафорова не так-то просто было провести.
— Спроваживаешь? — взглянул он на меня. — Конечно, Архипов на такое не пойдет…
— На комсомольцев я тоже рассчитываю, — сказал я.
— Я не слышал твоих речей и ничего не знаю, — заявил Николай. — Не скрою, что такая позиция невмешательства мне самому не нравится, но другого выхода я пока не вижу… И еще одно: если придется тебя обсуждать на бюро горкома партии, на мою поддержку, не рассчитывай. А мой опыт партийной работы подсказывает, что бюро тебе не миновать. Как секретарь горкома я тебя предупредил, а как твой друг желаю успеха в этом довольно рискованном предприятии!
Я готов был обнять Николая за эти слова: видит бог, не легко ему было их произнести! Но он их произнес, за что я был ему безмерно благодарен. Этот разговор и решил все…
Николай натягивал пальто, когда в кабинет вошел первый секретарь горкома Куприянов Борис Александрович. Это был плотный мужчина лет сорока пяти, с большой головой и резкими чертами лица. Вьющиеся светлые волосы гладко зачесаны назад. Он крепко пожал мне руку — я обратил внимание, что пальцы у него сильные, и вспомнил, что читал в каком-то журнале, что такое крепкое, энергичное рукопожатие свойственно людям решительным, волевым.
— Редко заходишь к нам, Максим Константинович, — пожурил он меня и повернулся к Бутафорову. — Вот какое дело, Николай, сейчас позвонил секретарь обкома, мне нужно завтра к одиннадцати быть в Пскове. Придется тебе проводить отчетно-перевыборное собрание в вагонном депо. А обстановка там сложная, сам знаешь… Худякова придется снимать к чертовой матери… Уходишь? А я хотел с тобой потолковать.
