Анатолий Рыбаков - Екатерина Воронина
Он сразу помрачнел.
– Ты хочешь сказать, что меня не уважают?
– Тебя уважают. Но люди ждут, что ты, облеченный властью, решишь то, что они решить не могут. Толченов – он вертится как белка в колесе, ведь там еще причалы не восстановлены после войны. А ты не решаешь его вопросов, уходишь от них. Ты знаешь, что делается у нас с подачей вагонов, с подходом судов. И опять же уходишь от этого. И я прошу тебя, не обижайся. Разве мы не обязаны говорить друг другу правду?
Он вдруг сказал:
– А Ирина-то права была. – И в ответ на недоуменный взгляд Кати добавил: – Она предупреждала, что ты будешь меня прорабатывать.
– Вот как… А что она тебе еще говорила?
– А что ей говорить? Она все понимает. Так и сказала: «Жениться хочешь».
– Ну и что?
– Благословила.
– Ты правду говоришь?
– Неужели бы я стал тебя обманывать? Она умная девочка, все понимает. Ты ей понравилась, только боится, что ты будешь меня обижать. И видишь – не ошиблась.
– Я ей показалась ведьмой? – рассмеялась Катя.
– Не знаю, чем ты ей показалась, только вот так она сказала. А понравиться – ты ей понравилась.
– А кто первый заговорил об этом: ты или она?
– Я.
– Что ты ей сказал?
– Спросил, как ты ей понравилась.
– Ну и что? – допытывалась Катя. Ей хотелось знать весь разговор, во всех подробностях.
– Что «ну»? – засмеялся Леднев. – Я же тебе все рассказал. Она все понимает и все одобряет. Ты сомневалась в этом?
Катя пожала плечами.
– Кому приятно заполучить мачеху?
– Вот видишь, – многозначительно сказал Леднев, – а вышло по-другому. И что ты сегодня наговорила, все это тоже не совсем так.
Катя слабо возразила:
– Ты правильно меня пойми…
Но он не дал ей договорить.
– Я все понимаю: ты делаешь трудное дело. Не все идет гладко, не все получается, но не надо нервничать. Возможно, ты в чем-то и права. Но надеюсь, ты не считаешь меня закоснелым бюрократом и негодяем?
– Зачем ты это говоришь!
– Теперь скажи: поедем мы в Кадницы или нет?
– С удовольствием. А Ирина?
– И Ирина. Только ты при ней не будешь меня прорабатывать?
– Постараюсь, – засмеялась Катя.
Так вот всегда. Леднев уходил от разговора. У него был для этого большой набор мимических приемов: неопределенное поднимание бровей, кивок, наклон головы, который может означать и согласие, и несогласие, и принятие к сведению, и непринятие к сведению, а может, и вовсе ничего не означать; улыбка, которую понимай как хочешь, а не хочешь так вовсе не понимай… Кате оставалось только вышучивать его привычные выражения: «Как мы будем выглядеть?», «Руководство нас поправит», «Правильно расставьте людей», «Поговорите с народом». В ответ Леднев смеялся и сам вспоминал казенные фразы, которые он употреблял или слышал от других. Это превращалось в игру, и Катя ничего не достигала. У Леднева была самая непроницаемая броня – мягкая, от нее даже ничего не отскакивало.
Но то, что рассказал ей Леднев об Ирине, опять примирило их: он говорил с дочерью и сгладил инцидент.
Лучше, если бы он сделал это до прихода Кати, но это уже ошибка, а не малодушие. Доводы, которые приводила она самой себе в оправдание Леднева, теперь казались ей убедительными. Сложно, трудно: отец, дочь, семья – разве есть тут место раздражению, обиде. Катя представляла себе разговор Леднева с Ириной, это было тяжело им обоим. Она с нежностью думала об этой тоненькой девушке с живыми, насмешливыми глазами, которые вдруг стали, когда Катя говорила с ней, такими жалкими и растерянными… Она была чересчур жестока, слишком строго выговаривала.
Катя надеялась, что поездка в Кадницы сдружит их. Впереди много трудного: Ирина, характер Леднева, новая семья. Но Катя чувствовала себя сильнее и Леднева и Ирины. И она все сделает для того, чтобы они были счастливы.
Глава двадцать четвертая
Анастасия Степановна засуетилась, собирая гостинцы и все, что наказывала прислать грозная свекровь.
– Разве угодишь старой? Что ни сделай, все нехорошо. Ты уж, Катерина, так и скажи: что могла, достала, а чего нет, того нет. И мне тоже некогда по магазинам бегать.
Катя приехала на пристань. Ирины там не оказалось.
Леднев, без кителя, в сетке с короткими рукавами, возился с мотористом в лодке. Он выскочил на поплавок, взял Катю за руку, повел в будку. Все это он проделал, не говоря ни слова, с деланно-непроницаемым выражением лица. Катя покорно шла за ним, понимала, что Леднев шутит, но не понимала, что эта шутка означает. В будке Леднев, продолжая одной рукой держать Катю, другой снял телефонную трубку и так, с трубкой в руке, набрал номер.
– Это ты? – спросил Леднев в трубку. – Ну, теперь разговаривай.
И передал трубку Кате.
– Слушаю, – сказала Катя.
Она услышала голос Ирины, тоненький и приветливый.
– Если бы вы знали, Екатерина Ивановна, как мне жалко. Папа меня поздно предупредил, и я уже обещала встретиться с ребятами. Ужасно жалко.
– Ничего не поделаешь, – сказала Катя, – поедем в другой раз.
– Обязательно, – ответила Ирина, – обязательно.
Катя повесила трубку. Леднев стоял рядом с тем же деланно-непроницаемым выражением лица. Потом сделал головой движение, означающее: «Ясно? И чтобы ко мне – никаких претензий».
Катер несся по реке, высоко задрав нос, равномерно похлопывал по волнам широким днищем. Вода бурлила за винтом, оставляя длинный пенистый след. Сильные брызги обдавали сидевших на корме Катю и Леднева, не задевая сидевшего впереди моториста.
Остались позади зубчатые стены кремля, широкая лестница, подымающаяся к памятнику Чкалова, и самый памятник, и массивы домов на высокой горе, и маленькие домишки предместья, сбегающие к реке по откосам, террасам и обрывам. Потянулся берег, изрытый оврагами, заросший лесом.
Блестит в овраге ручеек. Узкая тропинка вьется меж зарослей вяза. Кусты черемухи вошли в самую воду. Чайки кружат над рекой. В чаще деревьев – красные и зеленые крыши дач. Дальние излучины берега, синеватые, четкие, точно вырисованные на небе. Белые глыбы утесов, ослепительно сверкающие на солнце. И всюду рощи осокорей, этого спутника Волги, стройного, душистого, с нежно дрожащими листами. Катя с наслаждением вдыхала знакомый запах реки, впервые за много лет испытывая сладостное чувство покоя и тишины.
Невдалеке от кадницкой пристани они сошли на берег и отпустили катер.
– Вот здесь ты бросал в воду девушек.
Леднев оглядел узкую песчаную полоску берега.
– Пляжик-то так себе… Раньше мне он казался побольше.
– Ты сам раньше был поменьше. Затонский слесарь! А теперь шишка.
Они искупались, потом сидели на берегу, под палящим полуденным солнцем.
– Она не то что избалованная, – говорил Леднев про Ирину, – а самостоятельная чересчур, без матери выросла. Ну да ведь ты умница – сумеешь с ней поладить.
– Я думаю, нам лучше со всем этим подождать до осени, – сказала Катя.
Он приподнялся на локте.
– Почему?
– Я весь день на работе. Буду уходить, когда Ирина еще не встала, приходить, когда она уже легла. Буду в доме как ночлежник.
Потягиваясь, он сказал:
– Не такое уж это неразрешимое дело – работа.
– Работу я не брошу.
– Я и не предлагаю тебе бросать работу. Но можно перейти на более легкую. Все же семья, дом, а может быть, и народишь кого-нибудь, а? Какого-нибудь парнягу.
– Но, с другой стороны, – продолжала размышлять Катя, – нынешнее положение тоже глупо. Я не могу приходить к вам, сохраняя с тобой такие неопределенные отношения.
– Об этом я и говорю, – подхватил Леднев, – надо все решить одним ударом. Это лучше, чем так тянуть. И для нас, и для Ирины. Пойдем в загс, как полагается, устроим небольшой «фестиваль». А потом все образуется.
Она смеялась.
– А может быть, нам до осени не встречаться? Будем как жених и невеста, чинно, благородно.
– Ну нет, – объявил Леднев, – уж это завоевано, не уступлю.
* * *Вот и Кудьма.
Тот же шаткий деревянный мостик, лодки на берегу, сети на кольях, каменистая тропа с острыми гранями булыжников и мелкой, осыпающейся под ногами галькой.
Лавчонка сельпо, похожая на кирпичный сарай. Узенькие улички. Тесно прижавшиеся друг к другу дома. Наклонные участки огородов, сады на склонах горы.
Старики в кителях с якорями на медных пуговицах, в форменных фуражках – отдыхающие на покое ветераны волжского флота. Незнакомые молодые люди, девушки – наверно, студенты, приехавшие на каникулы. Дети, которых узнаешь только по тому, из чьих домов они выходят. Затихающие в вечернем тумане звуки улицы. И поля в дальней синеватой дымке.
– Ничего не помню, – говорил Леднев. – Одну минуточку, постой… – Он показал вниз, на маленькую уличку, под углом спускавшуюся к Кудьме: – На той улице наш дом?
– Нет! – Катя взяла его за локоть и повернула в противоположную сторону, где виднелась такая же отлого спускающаяся к берегу уличка. – Вон там вы жили. Видишь?
