Ирина Лобановская - После третьего звонка
— Ну, это почти то же самое! — усмехнулся Виктор и поставил Петра на ноги. — Шрам видишь? Твоя работа! Но ведь ты, сволочь, ни на один мой вопрос так и не ответил! Посоветуй мне, Танюша, что лучше с ним сделать? Придушить, разрезать на куски, утопить в ванне? И концы в воду! Но сначала, конечно, изнасиловать!
Ошарашенный Петр содрогнулся.
— А ванны у тебя нет, ты говорил, — прошептал он.
— О-о, мы делаем успехи на пути науки и знаний! — усмехнулся Крашенинников. — Настоящий прогресс! Скоро начнем читать Агату Кристи в подлиннике! С такой-то памятью! Значит, ванна отпадает, дружок, тебе опять шибко повезло, подонок! А какую смерть ты предпочитаешь, приятель? Можешь выбирать в виде последнего слова. Танюша одобрит любую. Тебе кранты!
Облачко плавно покачнулось в воздухе и подплыло к Виктору поближе.
— Я не за тем к тебе пришел, — пробормотал Петр.
— Хрен ли! — безапелляционно заявил Виктор. — Конечно, "никто не хотел умирать!" И она тоже! — он вытянул руку по направлению к облачку. — Ты знаешь, что такое милосердие? Вот почему я ее убил? Акт милосердия, и больше ничего. И убить тебя — это тоже милосердие по отношению к людям, на Земле живущим. Понятно говорю? Да-да, не пугайся так! Из милосердия нужно и должно убивать! Например, дать раковому больному, кричащему от предсмертной боли, большую дозу снотворного — милосердие, а не дать — преступление! Но это все глас вопиющего в пустыне! Медики проповедуют ложный гуманизм, а миллионы шариковых им с благоговением внимают! Ты знаешь, Танюша, я ведь даже не ходил на твою могилу!
— Ну, какая разница! — прошептала Таня.
— Разница есть! — возразил Виктор. — Сначала люди грызут друг друга, едят поедом, сжирают себе подобных и, наконец, отправляют, кого могут, на тот свет, а потом приходят на могилы каяться! Вот для чего им нужны могилы! Замаливать грехи, как в церкви! Это часто бывает! Потому что все-таки звонит колокол! И каждый раз, — справедливо замечено, по тебе. Напоминая, как в сказке про Золушку, что "ваше время истекло…" "Аннушка уже купила подсолнечное масло! И не только купила, но и пролила его!"
— Но это ты, а не я ее убил! — истерически завопил вдруг Петр. — Ты, а не я! И ты, а не я, должен за это ответить!
— Ага, на горизонте что-то новенькое! — констатировал Виктор. — Вероятно, мы приблизились к цели твоего визита: "остаются еще на Земле должники!" Значит, ты желаешь, чтобы я расплатился за содеянное? Отдал, так сказать, долги? Мыслишка замечательная, прекрасная, гуманная до крайности! Достоевским, случаем, не увлекаешься? "Преступление и наказание", Раскольников, Свидригайлов, Лужин?.. Видимо, ты мечтаешь наставить меня на путь истинный? "Эскадрон твоих мыслей шальных…" А тебе не приходит в дурную голову, мразь, что и ты сам чистеньким не остался? Толика-то нет, а вот ты пока еще за каким-то хером существуешь и на двух ногах до сих пор корячишься!
Петр злобно взглянул на Крашенинникова.
— Со мной в тюрьме мужик один сидел, — сказал Петр, — соображал здорово… Он один раз следователю заявил: почему, дескать, только мы сидим, когда все воруют? Тот в крик: как это все, что ты мелешь? А он: ничего я не мелю, а докажу! Вот, например, сочинил писатель плохую книгу и получил за нее немалые деньги — не воровство? Режиссер снял халтуру — не кража? Генерал привел солдатиков строить себе дачу — это как называется? Следователь так и скис, чего отвечать, не знает… Заткнул его за пояс тот мужик.
— Смотри-ка ты! Теоретик! Голова! — хмыкнул Виктор и задумчиво погладил бороду. — А теперь давай с тобой разберемся, невинный! Баб насиловал? Сколько их там на твоем счету? Толик ремнем их душил, а ты присутствовал? Молчал? А меня разве ты не убил, тварь, в тот осенний день в подмосковном лесу? Разве я потом мог жить?! Как ты себе это представляешь, скотина? Ну, это, конечно, не твои заботы, понятно! Тебя беспокоила собственная судьба, что вполне естественно. Но о своей душе ты хоть раз подумал?! Хоть раз о ней вспомнил, о несчастной и в грязь затоптанной?! Как перед Богом ответ держать будешь, поганец?
— Я потому и пришел к тебе, — прохрипел Петр. — Грех искупить…
— Это каким же образом? Не въехал! — прищурился Виктор. — Прощенья, что ли, просить станешь?
— Нет, — пробормотал Петр. — Я должен… заставить тебя… покаяться… Признаться во всем… В том, что ты Таню убил… Прокурору… А про меня думать нечего — я сам с тобой пойду и все подтвержу.
Таня нахмурилась и придвинулась к Виктору теснее. Художник расхохотался.
— Покаяние ему мое понадобилось! Улет! Самое оно! Может, публичное устроить, на Красной площади? Мыслишка не из последних! Да ведь за давностью лет ни меня, ни тебя уже нельзя судить, приятель! Срок вышел! По закону! И улик никаких не осталось! Даже Толик твой канул в Лету. Признание бесполезно! Доходит, нет? А ты действительно думаешь, что это может спасти твою заблудшую душу? И мою заодно? И снимет с них грехи?
Петр угрюмо молчал и думал, судя по всему, именно так.
— Ну, допустим, пойду я с тобой к прокурору, — продолжал Виктор. — Что это даст? Да ничего, пустой звук! Посмотрят, как на сумасшедших, только и всего. Соображаешь, парень? И никуда я с тобой не пойду, не надейся! Ишь, выдумал, душу свою неприкаянную, в грехах погрязшую, с моей помощью спасать! Офонарел! Вот водяру допьем и разбредемся! Навсегда, понял? "Мы странно встретились и странно разойдемся!" И чтоб я тебя больше здесь не видал! — его голос зазвучал с откровенной угрозой. — Никогда, понял, скотина? Чини лучше унитазы! И поминай Толика в своих молитвах! Иначе ничего не получится. Или ты, может, предпочитаешь иной, более честный способ выяснения отношений? Пожалуйста, сэр, я к вашим услугам:
Ну что ж, нас рассудит параСтволов роковых ЛепажаНа дальней глухой полянке,Под Мамонтовкой, в лесу.Два вежливых секунданта,Под горкой два экипажа,Да седенький доктор в черномС очками на злом носу.
Петр ошалело открыл рот.
— Стреляться хочешь? — спросил он. — А пистолеты где брать?
— Ну, это не проблема! — успокоил его Виктор. — Было бы желание, а пушки всегда найдутся. Пришли иные времена: стрелялок на любом рынке навалом! И как мы с тобой в юности росли: ствола приличного не укупишь! Сплошная поножовщина! На курок-то нажать сумеешь? Иначе плохо твое дело: я дуэлянт известный, чуть что — и за пистолет, уже многих запросто уложил!
— А не боишься? — спросил совершенно замороченный, обалдевший Петр. — Ведь поймать могут! За это статья полагается!
— От судьбы не уйдешь, Петруха, — сказал Крашенинников, закуривая. — Как не верти! Только статьи о дуэлях в Российском уголовном кодексе пока еще нет: не придумали. Я ведь хитрый! Ну, бутылку мы с тобой уговорили, давай начнем другую. А то скучно сидеть без дела!
Он достал из сумки вторую.
— Пьешь ты… — поежился Петр. — Прямо как лошадь. Куда столько влезает!
— Не твоя забота! — ответил Виктор. — Тебе повезло — ну и пей на халяву, пользуйся.
— В церковь надо ходить, Витюха, — вдруг брякнул Петр. — Богу молиться…
— Хрен ли! — флегматично ответил Виктор, наливая два стакана доверху. — Ишь, опомнился! Это еще когда надо было делать!.. Нынче поздно, умирать пора, и, к несчастью, без покаяния… Да и грехов-то прорва, кто их теперь отпустит!
И в ту же минуту позвонили в дверь.
17
Крашенинников вздрогнул от неожиданности. Кого черти несут? Впрочем, оно, может, и к лучшему.
Облачко быстро переместилось под потолок. Виктор открыл и похолодел: в дверях стояла Танюша.
— Ты, конечно, совершенно забыл, папа, что мы с тобой сегодня идем в театр, — сказала она, входя и снимая шубку. — На "Женитьбу Фигаро". А после третьего звонка, между прочим, в зал не пускают.
Только "Женитьбы Фигаро" Виктору сегодня недоставало…
— Ты права, Танюша, я действительно совсем забыл, — растерянно пробормотал он, входя за ней следом в комнату. — Просто вылетело из головы, как всегда… Извини…
Дочь посмотрела очень недовольно, нарядная и торжественная.
— Я так и знала! — сказала она. — У тебя опять неубрано и водка на столе. Здравствуйте! — поздоровалась она с Петром. — У меня к тебе очень серьезный разговор, — сказала она, подняв на отца строгие Оксанины глаза. — До театра. Тет-а-тет!
— Ничего. Можешь говорить при нем, — разрешил Виктор. — А в театр-то мы поспеем? До третьего звонка?
— Не беспокойся, я все рассчитала, — серьезно сказала дочь и подозрительно покосилась на Петра. — Дело в том, что звонил Петя.
— Кто-о? — изумился Виктор. — Какой еще Петя?
— Ты совсем допился! — сурово сказала дочь с осуждающими материнскими интонациями в голосе. — Петя Крашенинников, твой старший сын и мой младший брат! Дошло, наконец?
