Федор Полканов - Рабочая гипотеза.
– Это уже становится модным – ругать тебя в печати! – Елизавета читает очередной номер журнала, в одной из статей которого вскользь, для порядка брыкнули гипотезу Громова.
Такого рода статьи появляются то и дело: включил Краев гипотезу в число методически неверных, ошибочных, а иные-прочие переписывают, не вникая в суть. Каждому такому писаке не ответишь, но что-то надо же предпринимать!
– Предпринимать? – Шаровский, только что вернувшийся из отпуска, пожимает плечами. – Временно заткните уши и закройте глаза. Помните, что в научных дискуссиях первыми всегда и на все откликаются попугаи, а с попугаями есть ли смысл спорить? Думающим людям для раскачки требуется времени значительно больше – таков уж закон полемики. И думающие люди откликнутся, будьте уверены! Тогда и вам будет уместно взять слово. Не раньше!
– Нужно быстрее работать. – Леонид только в этом и видит выход. Результаты опытов все более обнадеживают, и не это ли лучший ответ Краеву и другим?
Лихов достал для Степана работу: редактирование сборника статей лаборатории Шаровского.
В издательстве академии Михайлову сказали:
– Постарайтесь сжать текст, объем рукописи больше запланированного.
И вот Степан сжимает. Для начала открыл статью Громова, совместную с Семечкиным: работа знакомая, ранее читанная, не за нее ли в первую очередь браться? Ведь редакторского опыта практически нет.
Читает первую страницу и думает: «Что тут можно поправить? Кажется, ничего». Но править надо, и он читает еще раз, и теперь несколько фраз представляются чересчур длинными. И вот любопытная вещь: в обыденной устной речи Громову не свойствен трафарет, но стоит ему взять в руки перо, как рука выводит: «Изучению действия ионизирующей радиации на организм отводится огромная роль в круге проблем современной биофизики». Сколько раз так писалось, и нужно ли это повторять? Можно ручаться, что большинство статей сборника начинается если не с этих слов, то с этой мысли. Степан фразу зачеркивает, а из следующей делает три, экономя при этом место за счет аннулированных искусственных переходов. А далее натыкается на фразу: «В излагаемом опыте, проведенном согласно приведенной выше схеме, результаты полностью соответствовали таковым в экспериментах, сведенных в таблице 1; так же, как было показано там, наблюдалась стопроцентная гибель животных». Фраза не слишком длинная, но заслуживающая внимания редактора. Степан ее вычеркнул, написав: «Все мыши подохли».
Лиха беда начало! Далее дело идет быстрее, и статья Леонида сокращается почти на четверть. Это статья Громова, бесспорно интересная, бесспорно нужная! Что же будет с так называемыми «средними» статьями?
В тот же день Степан звонит Леониду.
– Отредактировал твою работу. Зайди, согласуем правку.
Просмотрев рукопись, Громов сказал:
– Конфетка! Ну почему не поэт я? Писал бы, как ты… А то, вместо того чтобы написать «корова», старательно вывожу: «Животное, относящееся согласно существующей классификации к классу млекопитающих, отряду парнокопытных, семейству полорогих…»
– Значит, правка тебе понравилась?
– Я ж говорю: конфетка!
– Так почему же, понимая, что плохо и что хорошо, делаешь плохо?
– Э, милый! Я понимаю, что Козловский превосходно поет, однако пою почему-то хуже… А насчет правки… Знаешь, меня не очень огорчает, что ты много направил. В извечном споре гуманитарного и точного на этот раз последнее слово остается за мной. Вот интегральчик. Закорючечка, но выражает в итоге все, что хотел я сказать. Можешь ли ты сказать точнее, проще?
Когда Громов ушел, Степан вынул несколько собственных своих печатных статей, стал просматривать. И тут же наткнулся на фразу, только что у Громова вычеркнутую: «Изучению действия лучистой энергии на организм…» Видно, написал когда-то эту фразу Лихов или Шаровский, ученики же подхватили – и штамп готов.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Мелькова приехала, как всегда, неожиданно.
– Здравствуй, Лизонька, – сказала она. – Все толстеешь?
– Здравствуй. Тебя догоняю, – ответила Елизавета и тут же продолжила: – Один пожилой мужчина из числа наших общих знакомых утверждает, что я эффектнее, нежели ты.
Раиса пожала плечами.
– Он покривил душой, этот пожилой мужчина. Кстати, где он сейчас? Представляешь, я приехала специально для консультации с ним. Растет Леня! Так где же он?
– В длительной командировке. Отрывает головы волокитчикам из «Зооцентра». Сусликов до сих пор нет!
Раиса сморщила носик – не улыбнулась, а по-другому сморщила, полупрезрительно.
– Отрывать головы – примитивный метод. С оторванными головами зооцентровские мальчики и вовсе вам ничего не достанут. Не головы отрывать надо, а умы завоевывать. И почему бы тебе, коль теперь ты такая эффектная, не взяться за это самой? Ты бегала бы по зооцентрам, а Леонид тем временем беседовал бы со мною.
Разговоры такого типа – полушутливые препирательства – они ведут не впервой. Мелькова несколько раз звонила из Энска – то ссылка нужна, то срочно передать что-то Шаровскому, – и всегда разговор принимал такой оборот. Раиса понимает, что происходит, и даже удивляется: медленно события развиваются…
Леонид пришел в то самое время, когда они, покончив со взаимными шпильками, начали мирно и плодотворно обсуждать проблемы новейших мод.
– …оборочка тут, а тут воланчик, – говорила Раиса. Но фразу не кончила и начала с места в карьер:
– А вот и Леня! Приехала, дабы скоординировать наши с тобою усилия.
– Если насчет воланчиков, прошу к ней. Лизуха по этой части…
– Нет, что ты! Разговор длинный. И если ты можешь уделить мне время сейчас – превосходно, а нет – отложим до вечера.
– Можно и сейчас. Как будто срочных дел нет. – У Леонида на вечер иные планы.
– Вот и отлично! Пойдем на «Олимп». Шаровский куда-то ушел, там и устроимся. Не будем мешать Лизе работать.
Когда вышли в коридор, Леонид заметил: в руках у Раисы тяжеленный портфель.
– Аварийный запас продовольствия на случай вынужденной остановки машины? – спросил он, отнимая у нее ношу.
– Что? Ах, нет… Просто полное собрание моих сочинений.
На «Олимпе» расположились удобно: Раиса в кресле Ивана Ивановича, Громов – в другом, напротив.
– Прежде всего давай обусловим: ни слова о личном. Ни тебе, ни мне такой разговор не принесет радости.
– По-видимому, так, – согласился Громов. – А если точнее, он просто не нужен. Хорошо было бы, если бы мы с тобою смогли дружить. Вот все личное, что можно и нужно сказать.
– Полагаю, что так и будет. Тем более что, как кажется мне, нас свяжет работа. – И Раиса вывалила из портфеля кипы оттисков и журналов.
– Еще в сорок седьмом году я показала, – начала она и далее говорила подробно и долго, называя работы и годы, описывая эксперименты и выводы из них.
Громов сидел, слушал и поначалу диву давался: зачем говорится все это, куда клонится? Потом постепенно все более внятно и остро начал в нем зреть протест: ведь это то же, о чем говорилось и спорилось, то самое примитивное и непоследовательное, не женское даже – бабье понимание его гипотезы! Что побуждает Раису поднимать эти вопросы вновь и вновь? Когда-то – он был еще студентом, сильным мировоззренчески, война, жизнь многому научили – родилась у него мысль, идея, которую даже сам не считал строго научной. Потом, к окончанию аспирантуры, гипотеза обросла кое-каким материалом. Уже тогда она в принципе была иной, чем в годы студенчества, осталась лишь философская суть. Теперь, когда данные повалили валом, когда он уже еле успевает обобщать материал, вновь совершенно естественно подверглись переоценке многие положения. А о чем говорит Раиса? «Я показала», «под моим руководством осуществлено». Куда ты, милая, клонишь?
– Куда ты клонишь? – перебил он ее.
Но Раиса остановила его жестом руки.
– Не спеши! Наблюдениями прошлого года моя дипломница Женя Фирсова подтвердила…
То, что подтвердила дипломница Женя Фирсова, и впрямь интересно. Это уже другая опера, не радиобиология даже, а радиогенетика: там, где повышенная радиоустойчивость полезна и необходима, она в ходе естественного отбора утверждается, как наследственная; то же в общем-то, что докладывала Раиса в Киеве. Чистой воды дарвинизм и ничего более, однако дарвинизм этот увязывается с тем, что составляло когда-то гипотезу Громова. Когда-то, а не теперь! Ныне это только закваска, дрожжи, тесто же, из которого лепит Громов свой теоретический хлебец, стало иным; причем не только благодаря пряностям, но и в основе своей: мука ныне иная, дорогая Раиса Петровна, мельче помол! Громов вот-вот взор-рвется – чертовщина, оказывается, и теперь когда флюиды развеяны и глаза стали отмечать не столько изысканность линии от уха до подбородка, сколько то, что подбородок стал двойным, – даже теперь общение с Раисой порождает в нем бурю! Нет, не годится, нужно взять себя в руки! И он отвлекается на минуту тем, что пытается про себя усмехнуться: мука, дрожжи, пряности, теоретический хлебец – не прямые ли это потомки бесчисленных, ныне уже бородатых анекдотов об осетрине с мороженым? Или, быть может, просто дань явлению, получившему с легкой руки Елизаветы наименование попугаизма: все, кто с Шаровским работает, волей-неволей начинают ему кое в чем подражать. Вот и Раиса: «Доказательством этому служат следующие положения…» – и дальше пошла нанизывать пункты с подпунктами – первое, А, Б, В и Г, второе, А, Б. Ни дать ни взять «дорогой и любимый шефуля» – новое прозвище, вытеснившее старое, скомпрометированное – Ив-Ив. Однако второй пункт В у Раисы опять любопытен. Надо послушать!
