Маргарита Сосницкая - Четки фортуны
– Заходи! – кинулся встречать гостей отец. – Заходи на мои поминки! Повеселимся! Чего расскажу, хохотать три дня будете!
Появление маминых подруг вызвало новое оживление, пир пошел горой с пирогами, песнями и прибаутками, главной среди которых была про то, как папка обманул дочку, вызвал ее на похороны, хотя помирать не собирается и до сих пор не особо уверен, что когда-нибудь помрет. Ведь это такая дикость – помирать! Зоечка и Анечка – две бабушки – от души смеялись и радовались – впрямь как хорошо-то придумал старый шутник! Повод нашелся собраться, повеселиться, а уж похороны – это тебе не веселье. Праздники надо себе создавать!
– Считай, Зорька, – продолжал речь отец, – что ты попрощалась не с телом, этим отходом, вещью, которая заживо начинает разлагаться, а с душой моей бессмертной на конце ее земного странствия. И были бы люди умны, они бы ввели такой обряд. Душа-то главнее тела: она не умирает. Понятно, нельзя справить такой обряд тем, кто погибает от несчастного случая, но уж нам, древним старикам, начавшим хоронить однолеток, можно предположить дату с небольшой календарной погрешностью. Десять лет, чувствую, я точно не протяну, пять – тоже, максимум – три, и то при очень летной погоде.
– Папа, да в тебе еще пороху на сто лет, – протестовала Зория, и все присутствующие ее шумно поддерживали.
– Э-е, не скажи, Зоренька моя ясная. Это сухое дерево долго скрипит, а такой крепкий посох, как я, вмиг может сломаться.
– Твоя правда, – поддержали его присутствующие. – Вон Лида. Кто бы мог подумать… – и пошли колоритные рассказы из жизни, доказывающую эту старую истину.
Утром Зория проснулась от какого-то странного поклацыванья над ухом. Открыла глаз: это папочка держит над ее головой ролики и улыбается с видом заговорщика.
– Узнаешь, доченька? Твои, родимые! Ждут, пылятся! Вот я их и достал. Пыль стряхнул, почистил! Айда на улицу, тряхнешь стариной, пока день-деньская суета не началась!
Через полчаса или около того они уже сидели на скамейке загородной аллеи, а поскольку их дом стоял на черте города, то в пяти минутах ходьбы от него, и Зория переобувалась в белые фигурные ботинки на роликах. Ботинки своей молодости.
Она сделала шаг, другой, чуть не упала, отец вскочил и подхватил ее под руки:
– Держись за меня, я помогу, как раньше, когда ты только начинала учиться.
И Зория потащилась за ним на прицепе. Сто лет она не становилась на ролики, но ноги помнят; раз, два, три, и она оторвалась от отца и покатила вперед.
– Молодец! – кричал он. – Я ж тебе говорил!!
А Зория катилась на роликах вспять времени, когда она, старшеклассницей, освоила их и стала кататься лучше всех во дворе, выполняя даже сложные фигуры и повороты. Она бы и лучше стала ездить, как настоящая спортсменка, если бы не кончилась школа и ей не пришлось покинуть город, благодаря чему он превратился для нее в город детства. Зория раскинула руки, взмахнула ими, как крыльями, и взлетела над ним.
Свежий утренний ветер овевал ей лицо и с шумом улетал за спину. Она не видела, что отец пустился было вдогонку, да схватился за сердце, сбавил шагу и опустился на ближайшую скамейку. Зория сделала поворот, помахала ему рукой, он тоже помахал в ответ, и она покатила дальше, до конца длинной, бесконечной аллеи, а он остался дожидаться на месте.
Зория разогналась изо всех сил, летела на предельной доступной ей скорости и, кажется, по мере того, как догоняла ту беспечную, легкую восьмиклассницу в короткой юбке фигуристки, покидала обремененную житейскими благами женщину. Блага – великое бремя.
Она вернулась к отцу разрумяненная, запыхавшаяся, села на лавку, как чемпион возле тренера после показательной программы. «Ну, довольна?» – спросил отец, сам явно довольный собой за то, что вытащил дочь покататься.
– У-у-ух! – только ответила она.
– А теперь, – посерьезнел, когда она отдышалась, отец, – подумай, прежде чем отвечать. Подумала?
– Ух!
– Как проходит твой день?
– Мой день?
– Зарядки ты не делаешь?
– Н-нет, – созналась Зория.
– Я так и знал, – оживился папочка, прогоняя облачко серьезности. – И правильно! Что ты, кинозвезда какая, чтобы терзать себя соблюдением нормы?
– Ах, это так трудно – соблюдать норму, – вздохнула Зория. – Чем она проще, тем труднее.
– Да, пожалуй, норма – есть нарушение нормы, во всем: в еде, питье, распорядке дня, а соблюдение ее – редчайшее исключение. Солнцу, однако, не надоедает вставать утром. Но, согласись, делай ты зарядку, тебе сейчас было бы легче на роликах. А со временем это станет важно и для ног.
Они встали и направились в сторону дома.
– Знаю. Я обязательно займусь, – обещала Зория. – С завтрашнего дня.
– Считай, твое завтра наступило сегодня, – сказал отец. – Я тоже знаю, как жить правильно от рассвета до заката, но так и не сумел применить знание на практике. Все думал: завтра, завтра. А для этого надо быть Пифагором, йогом или монахом на Тибете или Афоне.
Еще день родители и дочь вместе завтракали, обедали, гуляли, ездили на родные могилы – ворошили старое. Сетовали старики, что остались под конец жизни почти сиротами. Дочка больно делами схвачена, да они и понимают: дети, муж-каторга, экономический кризис, спасибо, звонит, пишет, и вот по первому зову примчалась. А им климат менять не под силу. Не всякий саженец вынесет пересадку, а уж старое дерево – и подавно.
В аэропорту с Зорией, в окружении отца с матерью, подоспели попрощаться тетя Зоя и тетя Аня – да с большим букетом сирени.
– Ой, право, – растрогалась Зория, – будто в последний путь провожаете!
– Этого никто не знает, – отвечали тети, вытирая слезы в уголках глаз.
Отец изрек напоследок:
– За то, что приехала, Зория, я тебе увольнительную даю. От моральной обязанности приезжать на мои похороны освобождаю. Считай, что ты выполнила свой дочерний долг с гораздо большей приятностью для меня, чем если бы за ящиком с моим каркасом плелась.
– Ну, это я уж сама разберусь, – ворчала Зория. – Ты, главное, не век живи!
Но когда отец все-таки заснул и не проснулся, как предвидел, в ближайшие три года – сдало сердце, которое давно пошаливало, но он скрывал, – текст телеграммы был короче предыдущего: «Вчера схоронили отца». Так распорядился он сам, чтобы сдержать данное тогда, в аэропорту, слово.
2005 г.
Осенний этюд
Уличному музыканту по фамилии Лаптев
Ливень зашторил окна автомобиля сплошным мутным потоком – в мире бушевала холодная осень. А в салоне автомобиля сидела юная леди, играла стереомузыка и было тепло, точно у камина. Как и полагается истинной леди, она была аккуратно причесана, в меру напудрена, с тщательно накрашенными темно-коричневой помадой губами. И музыка, заполнявшая автомобиль, этот инопланетный корабль комфорта в колючем неуюте мира, тоже была истинной музыкой: под электроорган тянул свою нить Ариадны саксофон, вел, уводил узкими тропками в заколдованную страну стройных звуков, гармонии и обнаженных чувств. Его звук полосовал нервы, точно тонкое лезвие бритвенного прибора. Так и хотелось взять этот прибор и провести по горлу. Или за неимением оного застрелиться. Что еще безупречнее.
Тонкие пальцы с ухоженными, но ненакрашенными ногтями, потянулись к «бардачку», щелкнули замком, пошарили и извлекли оттуда браунинг. Вслед за браунингом выпала пачка сигарет.
Юная леди вспомнила, что она купила их однажды, чтобы покурить, да так и забыла. Она никогда в жизни не курила. Даже не притрагивалась к сигарете. Но теперь надо же покурить. Даже смертникам разрешают. А уж ей почему не попробовать напоследок?
Она закурила – благо в автомобиль вмонтирована зажигалка, не то пришлось бы отправляться на поиски огонька. Дым своими кольцами, змеями, арабесками переплелся с тропами, по которым вел саксофон, сделав путешествие совсем фантастическим, как во сне. «Да, – выдохнула юная леди, – иногда сигарета становится воплощением невыразимой грусти»,—и приставила пистолет к виску. Раз, два, три, закрыла глаза, представляя жизнь в заколдованной стране музыки, куда всякий раз ее созвучия похищают душу, и медленно, с улыбкой упоения, не видя сверкнувшей молнии, нажала на курок.
Одновременно грянул гром, в инопланетный корабль врезался астероид, леди кинуло на руль, пуля прошла мимо виска и пробила крышу. Выстрел потонул в общем грохоте.
Совершая маневр на стоянке, окруженный стеной дождя, потеряв видимость, врезался в автомобиль леди громоздкий джип. Водитель выскочил из него, как из субмарины, и кинулся к пострадавшей. Рванул дверцу и вытащил леди из-за руля. Она была смертельно бледна. Дождь, как холодный душ, приводил ее в чувства, смывал пудру, помаду, размывал прическу. Она стояла перед своим нечаянным спасителем, который и не подозревал, что спас ей жизнь, стояла, опершись на машину, а он – перед ней, и оба не замечали хлеставшего как из ведра ливня. «Так вот она, заколдованная страна»,—блаженно догадалась юная леди.
