Сергей Магомет - Записки Степной Волчицы
— Значит, ты рассказал ему обо всем, что тебе обо мне известно? То, что было известно только нам двоим?
— Конечно, не обо всем. Если бы даже захотел, есть вещи, которых Николяше никогда не понять. Простая душа. Сама подумай, начнешь рассказывать ему, к примеру, про твои овраги, так, чего доброго, напугаешь до смерти!.. Но я знаю все, что ему о тебе известно. Иногда мне даже кажется, что мы с тобой частенько спали вместе.
Эти последние его слова долго не выходили у меня из головы. То, что раньше казалось мне сверхсекретным, интимным, что было непостижимой тайной двух влюбленных, теперь как будто транслировалось открытым текстом непосредственно в космос. Отдаваясь Николяше, я словно чувствовала рядом дыхание третьего. Не знаю, было ли это хорошо, желанно, постыдно, мерзко, противоестественно или божественно, — но ничего подобного я, конечно, в жизни не испытывала. Порой казалось, что мои любовные спазмы и содрогания входят в резонанс с земной корой и, усиленные в тысячи раз, возвращаются ко мне же. Не об этих ли удивительных трансформациях упоминалось в онтологии, посвященной сущности Степной Волчицы?
Между тем в счастливой и энергичной круговерти событий я не заметила, как наступил сентябрь; промелькнуло «бабье» лето. Небо сделалось пустым и стылым. Казалось, вот-вот начнутся первые заморозки. Я и не думала съезжать с дачи. Это значило бы расстаться с ресторанчиком «ВСЕ СВОИ», — а с этим сомнительным заведением я успела сродниться всей душой. Впрочем, моя добрая хозяйка терпела мои маленькие причуды, уверяя, что, благодаря мне, с удовольствием проживет на даче хоть до самых морозов. Все затруднения решались как бы сами собой. Мой «финансовый прожект» уже начал приносить обильные плоды. Дочка взяла в институте академический отпуск и, как истинная подруга декабриста, отправилась поближе к своему невинно осужденному избраннику. Сын тоже буквально сидел на чемоданах, весь в ожидании отъезда в иные края. Точнее, коротал время, за компьютером. В школу, соответственно, уже не ходил. Документы, доверенности, необходимые для выезда, были оформлены. Муж ничуть не возражал против того, чтобы мальчик, вместо того чтобы жить, по его словам, «в глупом бабьем курятнике», отправился, как Максим Горький, непосредственно в люди, — что, безусловно, должно было способствовать его развитию и возмужанию. Бабушка никак не могла оторваться от дачных дел. Кажется, копала картошку. Кстати, она единственная решительно не одобряла ни «декабристской» программы внучки, ни отъезда внука в заграничный коллеж-коммуну. Ей всё чудились какие-то подвохи — то в честных и благородных качествах жениха-арестанта внучки, то нетрадиционная ориентация или сектантская закваска учебного заведения, куда собирался внук.
Что касается меня, то теперь я жила исключительно предвкушением грядущего бала-маскарада. Мне было ужасно неудобно, что я позволила Агнии заплатить за мой билет. Но на этот раз не решилась ничего сказать, хотя бы предложить вернуть деньги. Вероятно, таким способом она просто хотела выразить свою симпатию ко мне. Однако подменять ее по уходу за Масей, больше не просила. Собственно, и просить теперь было не о чем. Однажды, неловко справившись у Агнии о здоровье подруги, я узнала, что бедняжка недавно скончалась.
Стива по-прежнему отказывался сообщить что-либо о своем маскарадном костюме. По его замыслу, я должна узнать его в нем уже на балу. Я же, со своей стороны, решила, что не стану мудрить — изобретать для себя что-то особо пышное или загадочное. Так, какой-нибудь простенький, скромный костюмчик лесной нимфы или степной волчицы. Шучу, конечно. Чтобы хоть как-то проучаствовать в мероприятии, я хотела купить билет на бал хотя бы моему Николяше. Но и тут, к моему великому разочарованию оказалось, что я опоздала. Николяшу уже успели ангажировать; он пообещал сопровождать на бал какую-то другую дамочку. Не скрою, от одной мысли, что мне придется отправиться в один из самых дорогих и знаменитых клубов, да еще без пары, самой по себе, у меня холодело в груди. Да что поделаешь…
В эти последние дни я редко виделась со Стивой. Накануне мероприятия он появился в ресторанчике, чтобы вручить мне пригласительный билет, купленный для меня Агнией. Мы посидели вдвоем не более получаса, однако наш разговор произвел на меня необычайно сильное впечатление.
— Кажется, еще и месяца не прошло, а тебя просто не узнать, Александра! — поощрительно заметил он, оглядывая меня с ног до головы, как скульптор свою любимую статую. — Ты выглядишь хоть куда. Другие дамочки с курортов не возвращаются в таком сиянии, как ты расцвела в нашем городишке.
— Я уж и не помню, когда была такой счастливой, Стива, — кивнула я. — Может быть, вообще никогда… А всё — благодаря тебе!
— Ну, я тут не при чем, — лукаво усмехнулся он. — Это всё благодаря твоему милому Николяше.
— Да ведь это ты нас с ним подружил! — смущенно воскликнула я. — Он прелесть.
— Ну, да. Милый, кудрявый. Как молочный ягненок. То, что и нужно оголодавшей Волчице. Что ж, рви его на части, наслаждайся младенческой кровью и плотью.
— Ой, как жутко ты это повернул. Это совсем, совсем не так. Впрочем, я все равно… ужасно счастлива!
— То-то и оно. Пусть наша Волчица думает, что ухватила волшебную добычу, но мы-то знаем, что это была коварная приманка.
— Ты как всегда в точности выразил то, что я сейчас чувствую! То, что сейчас со мной происходит, лишь короткая передышка, перед тем, как оказаться лицом к лицу с чем-то огромным и страшным. А с другой стороны, если бы не это мрачное предчувствие, я, может быть, не чувствовала бы себя такой счастливой.
— Отлично тебя понимаю, Александра. Даже упиваясь теперешним счастьем, ты спешишь, стремишься заглянуть в свое темное будущее. Совсем как тогда, когда, маленькой девочкой, тебя тянуло заглянуть в страшную темную комнату. Стремишься туда, и страшишься одновременно. Как будто даже вопреки себе, упорно рвешься к той черте, где так или иначе осуществится твоя судьба. Пусть даже самой высокой ценой. Может быть, ценой полного саморазрушения.
— О да! — вздохнула я. — Это так.
— И в этом мы необычайно похожи — как родные брат и сестра, — печально кивнул Стива.
Он тряхнул своими чудесными белокурыми волосами, взглянув на меня тем невыразимо теплым, дружеским взглядом, — как тогда, когда однажды я уже была на краю пропасти, а он удержал меня от падения. Какие прекрасные и страшные глаза! Но я знала также, что так не могло продолжаться вечно — то есть, чтобы кто-то решал за меня, удерживал меня на грани, к которой я сама рвалась. Когда-нибудь наступит момент, мне придется решать самой. Пусть я истеричка, дура, идиотка, но кто еще способен был заглянуть в душу истерички, дуры, идиотки, как ни этот великолепный, обладающий такой фантастической чувствительностью человек?
— Что же нас ждет, Стива? — прошептала я. — Что такое наша жизнь?
— Я тебе скажу. Теперь самое время, — едва слышно, но с бритвенно-острой внятностью начал он, наклоняясь ко мне близко-близко. — Я попробую тебе объяснить, как я понимаю нашу судьбу… Ты, Александра, всегда мечтала о простом и земном, но изо дня в день жизнь возвращала тебя к самой себе, к твоему единственному призванию и предназначению — к жерственности, страданию, может быть, даже подвигу. Ах, с какой трогательной наивностью и усердием ты оберегала мечты о своем мещанском мирочке, где все так просто и мило — еда, питье, теплая супружеская постелька, благородные, сердечные стишки, вязание фуфайки из собачьей шерсти! Однако каждое утро, открывая глаза, ты обнаруживала, что твой бедный мирок скорее напоминает сырую келью или камеру смертника, где от тебя требуется лишь одно — напряжение всех сил для жертвы и подвига. Почему? Да потому что так оно и есть: твой мир — это келья и камера. Хотя бы ты и натянула на себя и на всех окружающих милые собачьи фуфайки. В конце концов жизнь прихлопнула твои последние мечты. Твои стихи скорее стали напоминать предсмертные записки… Разве я не прав, Александра?
— Боже мой, — только и смогла выговорить я.
— Ты хотела прожить красивенькую, счастливенькую жизнь, в полной уверенности, что родилась именно для этого. Прожить ее, прирастив к ней некую скромную толику, созданных тобой красивеньких вещей, от которых и тебе, и твоим деткам, и вообще следующим поколениям таких, как ты, станет тепленько и славненько. Но не тут-то было! Ты оказалась слишком нетребовательна к жизни и жестока к самой себе. Ты зверски голодна до подвига. Ты увидела, что тебе не оставлено никаких других ролей, кроме самых героических: какой-нибудь несправедливо загнанной поэтессы-мученицы, супруги сумасшедшего, считающего себя гением, матери-одиночки, жертвующей собой и всеми своими талантами ради деточек.
— Ты как будто это испытал…
