Сусана Фортес - Границы из песка
Пока никто ничего не знает, можно считать, ничего и не было. Керригэн по-прежнему не шевелился, ему не хотелось покидать тело женщины и возвращаться к действительности, но вот комната начала обретать привычные очертания и наполняться всякими внешними звуками, а сознание постепенно пришло в то обычное для смертных состояние, когда каждое действие имеет какие-то результаты, причины и следствия. Он поднялся и раздвинул занавески, не произнося ни слова, чтобы не нарушать ее состояния сонного блаженства, потом прошел в ванную, закрыл задвижку, сполоснул лицо и всем телом навалился на умывальник, будто держать его было неимоверно тяжело. Он никогда не верил в постоянство, но в дружбу верил так же или даже больше, чем в любовь, и потому ничего не пожалел бы, чтобы Гарсес узнал обо всем как-нибудь иначе. А возможно, он беспокоился не только об этом, но и о своих шансах в случае появления соперника. В жизни мужчины бывают моменты, когда противоположные понятия и чувства, самые благородные и самые пошлые мысли перемешиваются до, такой степени, что парализуют мозг, и тогда, будь он хоть семи пядей во лбу, ему не удастся противостоять своей природе и одержимости. Может ли опыт стать такой же козырной картой в сексуальной игре, как сила или молодость? Он не знал, а потому прислонился лбом к холодной поверхности зеркала над полочкой с бритвенными принадлежностями, и какое-то тяжелое уныние овладело им. Глупо думать, что в его возрасте мужчина не может пожертвовать ради женщины жизнью, свободой, преданностью другим, а тоска все равно наплывает. Что поделаешь, жизнь всегда идет по-своему, не так, как нам хочется. Он посмотрел в зеркало и остался недоволен тем, что вернуло ему отражение. В молодости мы не всматриваемся в себя, подумал он, мы занимаемся этим лишь в старости, когда начинаем беспокоиться о своем имени, о том, что останется от нашей жизни, и наподобие Нарцисса стремимся превознести собственный образ. Им овладело ощущение физического разрушения, которое вдруг проявилось во всех окружающих вещах: отколотая эмаль в ванне, подтекающие краны в умывальнике, помятый жестяной таз в уборной. Он постоял немного среди запахов сточной трубы и шума водопровода, пока прохладный воздух не высушил кожу, как высушивает он слезы на глазах, слюну на губах или семя в теле.
Дай мне карту, и я открою тебе весь мир, часто говорил Гарсес. В кодексе чести Географического общества не было места предательству. Дай мне план, и я покажу тебе комнату с видом на западную часть медины, на квартал красильщиков и на тайники моей души, устало подумал Керригэн, уже чувствуя горечь от еще не принятого, но неизбежного решения, и зрачки его расширились, как у шакала, который одним глазом смотрит назад, а другим – туда, куда ему предстоит идти. Вернувшись в постель, он устремил взгляд на обнаженную нимфу с завязанными глазами и чашей в руке, которая, казалось, загадочно улыбалась кому-то с гравюры.
XXV
В Танжере вечер.
Воздух так насыщен влагой, что, кажется, в нем висит каменная пыль. Все в дымке. Плотные облака спускаются до самой земли.
Эльса Кинтана идет впереди, с сумочкой на боку, глядя под ноги на неровную дорогу – остатки старого мола, построенного еще португальцами. Гарсес и Керригэн молча следуют в нескольких шагах от нее. Направляясь к последней гавани, они проходят мимо оранжевых опор подъемных кранов и полуразрушенных судов, чьи ржавые корпуса тонут в тумане. Запах ржавчины смешивается с застарелыми запахами зерна, чая, цитрусовых, масла, которые некогда перевозили в их трюмах… Чуть дальше вздымается город, и маленькие фонари колышутся среди домов, как свечки у алтаря. Через несколько минут у северного волнореза показывается нос какого-то судна. Arrow с трудом маневрирует в узком проливе между девятой гаванью и маленькой серой пристанью. А Гарсес тем временем прощается с Эльсой Кинтаной. Собственно, он просто смотрит на нее, теребя мочку уха, зачем-то засовывает руки в карманы, причем сквозь ткань проступают сжатые кулаки, потом чуть наклоняется вперед, на пару секунд застывает, словно сомневаясь, и наконец заключает ее в объятия, в которых выражается все то, что могло бы произойти, но так и не произошло. Корреспондент London Times с неожиданной для себя досадой отмечает, как они тянутся друг к другу, как одновременно вспыхивают и освещают их лица улыбки, и чувствует себя ненужным, будто убранным из кадра или со сцены, которую ему остается покинуть и раствориться в забвении. А еще ему кажется, что подобное уже случалось с ним раньше, при других обстоятельствах, только на сей раз он ощущает себя гораздо более усталым. В конце концов, они оба молоды, думает он, у них одинаковые устремления, и они вполне могли бы основать целую династию богов, а моя ревность тем более нелепа и унизительна, что я не имею права выразить ее иначе, чем еще большим цинизмом и презрением к собственной персоне. Странно, но это неумолимое, хотя и добровольное, подавление чувств приносит ему определенное удовлетворение, более того, некое моральное освобождение как вознаграждение за потерю. Спустя несколько минут, кажущихся вечностью, Гарсес поворачивается к нему и берет папку с докладами Пастеровского института, которую он должен передать правительству. В документах достаточно сведений, чтобы республиканский кабинет изыскал возможности противостояния этому опасному оружию. На краю ночи, под взглядом одной женщины, двое мужчин пожимают друг другу руки.
– Удачи, испанец, – говорит Керригэн.
Гарсес ничего не отвечает, только пристально и жестко смотрит на него, чуть приподняв подбородок, но в этом выразительном блестящем взгляде – все, что их связывает: задушевные разговоры, общие опасные дела, злость и обида, затаившиеся под покровом дружбы, внешне так и не нашедшей выражения. Три силуэта в полумраке, маленькие и незначительные, как горсть игральных костей, брошенных войной на волю случая. Наконец Гарсес отворачивается, готовый прыгнуть в рыбачью шлюпку, которая довезет его до Arrow, и уже оттуда посылает Керригэну слабую улыбку, простодушную и отсутствующую одновременно.
– Счастливого Рождества, – говорит он, покачиваясь вместе со шлюпкой.
И все. Серая вода, краны, голос, приглушенный полосой тумана… И вдруг Керригэн ощущает приятное тепло, словно от потрескивающих в костре веточек. Оказывается, два эти слова долгие месяцы жили в его памяти, будто сказанные вчера, потому что принадлежат времени, когда все только начиналось, когда еще ничего не произошло, хотя и должно было произойти. Он опускает глаза, размышляя, что иногда прошлое в виде, например, старой дружбы осмеливается бросить нам вызов, стоит так несколько секунд, разглядывая блестящие носки ботинок, потом в задумчивости поднимает голову и уже собирается ответить на рождественское пожелание, как вдруг что-то заставляет его резко повернуться к другому концу гавани. На корабельном кладбище сгущаются тени, и там, за нагромождением ящиков, скрывается наемный убийца из H amp;W с характерным бритым черепом и застывшим в ожидании взглядом, словно он явился на давно назначенное свидание. Его невозможно было бы заметить, если бы не поблескивающий в правой руке предмет с опущенным к волнорезу дулом. И тогда Керригэн осознает, что должен действовать, пока Гарсес и Эльса ничего не поняли.
– Залезай в шлюпку, – резко приказывает он Эльсе Кинтане.
– Ты сошел с ума?
– Делай, как я велю.
– Но зачем…
Дальше она не знает, что сказать. Ее блестящие глаза умоляюще смотрят на Керригэна, и он видит в них лишь сомнение и испуг – события мелькали слишком быстро, а теперь из-за его собственной недальновидности и непоследовательности, похоже, вообще подошли к концу.
– Послушай, я хочу, чтобы ты сейчас же села в шлюпку, – твердо произносит он, достает из внутреннего кармана пиджака билет, купленный для нее на Повер-лайн, крепко сжимает ее плечи и, не переставая смотреть в глаза, добавляет: – Здесь тебя ничто не держит…
Эльса Кинтана поднимает серьезное застывшее лицо, чувствуя боль за него и за себя, внезапно поняв все или по крайней мере думая, что поняла: предначертанность будущего, частые молчания, незнание происходящего, решение, которое с приезда Гарсеса висело над ними, хотя они этого и не сознавали.
– Как ты можешь такое говорить?
– Это правда, – не моргнув глазом отвечает он, и маска равнодушия искажает его лицо. Разлитая внутри пустота достигает ног, и он покачивается. Даже если бы ему захотелось поплакать в юбку какой-нибудь женщине, он никогда не смог бы этого сделать, равно как и пройти сквозь стену, а потому он просто стискивает зубы, да так, что мышцы каменеют. Он не успевает отказаться от своего решения – какой-то отчаянный необъяснимый толчок выводит его из оцепенения и заставляет снова действовать мозг.
– Садись же, черт возьми, – повторяет он, теряя терпение и подталкивая ее к лесенке, чтобы не дать возможности возразить.
