Уилл Селф - Этот сладкий запах психоза. Доктор Мукти и другие истории
— Именно так. Я представился вам как сосед из «Хис-Хоспитэл». Помните?
— Да.
— А вы взглянули на меня довольно презрительно и сказали: «Я знаю». Тоже помните? — Теперь на голове Баснера красовался темный капюшон.
Больше Баснер ничего не добавил, только посмотрел на Шиву с выражением сострадания и одновременно без признаков такового.
И тут Шиву поразила догадка.
— Только, — еле выдавил он, — и всего? Из-за этого? Все, что было… все эти больные, с которыми так жестоко… целый… злостный заговор… моя жизнь… жизнь Элмли… все из-за… того случая?
Баснер медлил с ответом, капюшон темноты становился все плотнее, затмевая его лунное лицо до тех пор, пока только один старый бездействующий кратер рта, серый и непривлекательный, не остался в угасающем луче сознания Шивы. Рот открылся и закрылся, и словно откуда-то издалека Шива услышал последние слова своей Немезиды:
— А разве этого не достаточно?
161
Он проскользнул в квартиру как раз в тот момент, когда пожилой господин наклонился поднять газеты с напольного коврика. Паренек не мог поверить своему счастью — ведь его преследовал ублюдок-извращенец: легкие разрывались, сердце билось как сумасшедшее, колени ныли из-за дикого количества лестничных пролетов, которые пришлось преодолеть, а брюки увлажнились от мерзкой струйки испуга, когда открылась дверь. Пожилой господин разогнулся, и показалось убежище: комната, залитая солнцем, где царили пыль и спокойствие. Паренек помедлил пару секунд. Старик с бумагами в руках прошаркал в коридор и посмотрел в другую сторону — туда, где находился лифт. Именно этого парень и ожидал — он шмыгнул внутрь квартиры, через крошечную прихожую кинулся в спальню и припал к полу, все еще дрожа, как заяц.
Заметил ли старик? Или, хуже того, не засек ли кто-то из преследователей, как он забежал в квартиру — может, углядел край спортивного костюма из тонкого нейлона или клок выцветших волос? Хотя вряд ли они сразу кинутся вдогонку. Не, не кинутся. Раз они знают, где он, то станут ждать, пока не стемнеет, если придется. Накалять атмосферу особой нужды нет, теперь здание было почти пустым, большинство жильцов давно съехали. Проблемные семьи — проблемные, главным образом, для самих себя — были выпровожены в другое здание, абсолютно такое же, но находившееся на противоположном конце города и бросавшее вызов всем и вся: этакий гигантский бетонный ренегат. Что касается остальных жильцов этого дома, то почти все, кто был в хороших отношениях с Советом, получили право переселиться в новые дома. Кирпичное, с тремя спальнями, убежище было расположено на одном из окраинных островков в форме почки, выросшей на пустыре, который образовался после того, как братьев-близнецов этого здания стерли с лица земли. Каждый новый жилой дом был упакован в подарочную обертку, деревянный забор опоясывал пару квадратных метров газона: раздолье для надувных пластиковых игрушек годовалых детей, помимо того, имелось подобие водоема и подсобное помещение.
Итак, здание было практически пусто. Оставили только некоторых, особо упертых, кто не захотел съезжать, решительно прикипев к жилищу. Большей частью это были пожилые люди, вселившиеся сорок лет назад, когда здание только построили — секцию за секцией, блок за блоком. Тогда они уже были родителями семейств помоложе, а теперь находились на пенсии. Тогда они ворчали, что им пришлось покинуть свои маленькие улочки, где они выросли, теперь питали такие же чувства к блочному дому, в котором прошла большая часть их жизни. Немудрено, что те же самые люди, громче всех вопившие, что их переселяют в новый дом, теперь не хотели с ним расставаться. Сначала не заставишь, потом не остановишь. Переворот в сознании в течение сорока лет.
Еще были оригиналы, собиратели разнообразного барахла, а также хранители, громоздившие редко кем посещаемые выставки артефактов, которые они понатырили из брошенных квартир, и, конечно, разводчики голубей, разрешавшие своим пернатым любимчикам практически все — занимать балкон и даже другие комнаты. Птицы ютились на оборванных занавесках, протертых коврах и истоптанном линолеуме, оставляя помет на краю искусственного обрыва.
Ныне в здании была занята лишь треть от общего числа в сто семьдесят квартир, всего сотня жителей вместо прежних тысяч. Парень был в курсе — он знал этот дом. И понимал, что его преследователи тоже имели о нем представление. Когда поголовье жильцов упало и человеческое тепло заменили лужи и пятна, на освободившееся место пришли Кривая Кишка и его компания. Они осели в здании типа этого и устроили там бардак — делали крэк, укрывали краденое, а в наиболее жестких случаях, на именинах Люцифера, тащили своих пленников в брошенные квартиры — или девок соперников, или самих соперников. Кроваво-красные закаты, матрасы в крови.
Кривая Кишка выглядел так, словно только что вернулся с бала у Сатаны, прихватив необычный гостинец — обваренный кусок мяса, болтавшийся у него на шее, как мятый индюшиный гребень. Не было кары, какую Кривая Кишка не мог бы обрушить на бедного паренька (которого, кстати, звали Карлом), когда они повстречаются. Гадать не приходится — рано или поздно это случится. Они его достанут. Как и удовлетворение всякой страсти, это всего лишь вопрос времени.
Почему бы не смыться? Прежде город славился могучим портом, будучи скорее отправной точкой, нежели пунктом назначения. Теоретически Карл все еще мог вскочить на корабль, направляющийся в Китай или Бразилию. А там женился бы на местной, выучил язык, как любой другой беглый заключенный. Вернулся бы лет через тридцать пять, открыл бы ресторан, и не в старом околотке, а на новом месте, где о том, что с ним чуть не произошло, ходили бы мрачные мифы, а не опасные кривотолки. Почему нет? Потому что Карла приковала к месту, ошеломила чудовищность собственного проступка. Он замер, как ребенок, разваливший теплицу, и остался, где был, остолбенелый, будто осколок огромного стекла припечатал его к земле, богатой перегноем.
Это напоминало танец, который они внезапно вместе поставили: согнутая поза пожилого и стремительное движение молодого. Карл нашел убежище, а пожилой господин — бесплатную газету, полную объявлений про реабилитационные центры, солярии, салоны-магазины ковров, тридцать три удовольствия. Эти объявления были ничейной территорией, окружающей крошечные редакторские редуты, за которые велись ожесточенные бои; реклама уличных торжеств, школьно-спортивных соревнований и сообщения о местных преступлениях. Престарелую пенсионерку изнасиловали, молодую мать-одиночку обокрали, инвалида поколотили его же костылями. Множество преступлений совершено против конкретных людей. Карл нес ответственность кое за какие правонарушения из тех, о которых сообщал «Адвертайзер». Ума спланировать их у него бы не хватило, да и начать первым кишка была тонка, но, определенно, он не сделал ничего, чтобы остановить злодеяния. Он хватал за волосы, прятал ценности, слышал тошнотворное шамканье камня, пожирающего плоть. Карл читал вполне сносно, но предпочел не смотреть на объявления, касающиеся его самого. Ему и так было известно, что произошло.
Пожилой господин поднял бесплатную газету с коврика — куска «Аксминстера»[50], аккуратно приклеенного изоляционной лентой ровно по линии, — хотя в этом едва ли был какой-то смысл. Старик тоже вполне мог читать, но рекламные объявления не имели к нему отношения. В свои лучшие годы он глотал ошеломляющее количество всякой литературы, прочитанным можно было устилать полы. Пятьдесят квадратных футов романов, тридцать — поэзии, и еще многие сотни газетных выпусков каждый год. Теперь же ему требовались не только очки с их похожими на рыбьи глаза линзами, но и выпуклый кусок прозрачного акрила, который он клал поверх первой страницы: при таком увеличении загогульки букв казались волосатыми. Но даже в этом случае дело шло медленно, словно дешифровка современной писанины дедовскими методами. Да, чтение ему давалось с трудом, но обойтись без этого было нельзя. Пожилой господин принадлежал той эпохе и той породе людей, для которых самосовершенствование почиталось превыше всех прочих занятий. Он бы не смог расстаться с привычкой к чтению, даже если бы захотел. Поэтому читал все, что попадалось под руку — бесплатные листовки или, в те редкие случаи, когда ему удавалось доползти до цокольного этажа, ассортимент местных газет из магазинчика на углу. Его помощник по дому приносил ему, помимо прочего, крупнотиражные издания. Он был смышленым малым, этот помощник, но почти совершенно безграмотным, поэтому одни и те же названия появлялись раз за разом снова и снова. Дэрмот — так звали старика — помнил многие из них наизусть. Невероятные перестрелки на каких-то левых фермах стали для него символом веры, участники перестрелок жили, умирали и воскресали при перечитывании.
