Исаак Зингер - Последняя любовь
— Гриша ни за что бы этого не позволил.
ОН И ОНА
Одним из тех, кто, сбежав от Гитлера, сумел добраться до Америки, был поэт Гетцеле Терцивер, низенький, смуглый человечек с маленькой головой, волосами до плеч, козлиной бородкой, крючковатым носом, редкими почерневшими зубами и большими удивленными глазами, смотрящими в разные стороны. Спустя много лет после того, как пелерины вышли из моды, Гетцеле расхаживал в плащ-накидке до пят, шейном банте и широкополой черной шляпе. Курил он длинную трубку. Варшавские газетчики-юмористы частенько вышучивали его экстравагантную внешность и стихи, которые не могли понять даже критики, верящие в модернизм. Гетцеле Терцивер опубликовал одну-единственную книгу под названием «Мировая история моего будущего», смесь стихов, эссе и афоризмов. По слухам, лишь одна машинистка в Варшаве разбирала его почерк.
Гетцеле Терцивер, как и его дед, терциверский раввин Алтерл, спал днем и бодрствовал ночью. Хотя терциверские хасиды считали его вероотступником, позорящим их правоверных предков в раю, они тайно ему помогали. Старики, помнившие рабби Алтерла в молодости, уверяли, что Гетцеле — его точная копия: то же лицо, та же походка, те же ужимки. Правда, рабби Алтерл достиг в своей праведности небесных селений, а Гетцель впал в ересь, но голодать внуку раввина все-таки не давали.
Удивительно, что Гетцеле с его безумным взором и полнейшей неспособностью ясно выражать свои мысли как в письменной, так и в устной речи, извергаемой им нараспев хасидской скороговоркой, был трижды женат, и все три раза — на красавице. Когда членам варшавского Клуба еврейских писателей надоедало обсуждать литературу и поносить друг друга, достаточно было упомянуть имя Гетцеле Терцивера, чтобы разговор закипел с новой силой. Всех интересовал один вопрос: что эти богатые, красивые, образованные девушки нашли в Гетцеле?
Я ходил тогда в начинающих и не осмеливался выступать перед признанными писателями, хотя знал Гетцеле еще в те времена, когда он носил пейсы, лапсердак и чулки. Гетцеле дружил с моим старшим братом Джошуа. Дело было так: у рабби Алтерла был единственный сын Иона-Иерухам, молчаливый, печальный нелюдим. Иона-Иерухам женился на дочери римпинского раввина Итте Шевак, которая через десять лет сбежала от него обратно в Римпин, прихватив с собой их сына Гетцеле. Иона-Иерухам ушел из дома и слонялся по Варшаве, тщательно избегая встреч с терциверскими хасидами. Говорили, что он голодает, некоторые полагали, что он попался в сети христианских миссионеров. Когда стало понятно, что Иона-Иерухам не годится в преемники рабби Алтерла, терциверские хасиды принялись петь дифирамбы Гетцеле, утверждая, что он растет праведником, великим знатоком Талмуда, достойным наследником своего деда. Мать Гетцеле, однако, воспользовалась им, как пешкой, в своей игре. Она потребовала, чтобы терциверские хасиды, если им в самом деле хочется получить доступ к Гетцеле, заставили Иону-Иерухама дать ей развод. Некоторые богатые хасиды попытались убедить Иону-Иерухама развестись, но он колебался: то соглашался, то снова отказывался. Время от времени он пропадал на недели, а то и на месяцы, и никто не знал, где он и чем занимается. Наконец в 1909 году Иона-Иерухам дал развод Итте Шевак, а четырьмя неделями позже его нашли мертвым в подвале, где ютились бездомные. Иона-Иерухам оставил после себя мешок рукописей, которые терциверские хасиды тут же сожгли.
Вскоре после смерти Ионы-Иерухама Итта Шевак вышла замуж за варшавского богача-виноторговца. Шестнадцатилетнего Гетцеле она взяла с собой. Рабби Алтерл на старости лет впал в маразм, и его кончину ожидали со дня на день. Гетцеле уже должен был заступить на его место, когда начались всякие странности. Ни с того ни с сего он рассорился и с матерью, и с отчимом, перестал посещать дом учения терциверских хасидов, начал читать светские книги и ходить в гости к писателю-еретику Перецу. Несколько раз он бывал и у нас, так как мой брат Джошуа тем временем тоже сбился с пути истинного. Гетцель выражался так страстно и вел себя настолько дико, что даже мой привыкший к хасидскому пылу отец был озадачен. Гетцеле носился по комнате от стены к стене, как тигр в клетке. Когда мама дала ему стакан чаю, он тут же уронил его на пол. Моя сестра Хинда спросила, почему он не навещает своего больного дедушку. Гетцеле закрыл уши руками и, сделав изумленное лицо, продекламировал хасидское изречение, гласившее: если не хотите, чтобы я вам лгал, не задавайте вопросов. Он схватил ручку отца, обмакнул ее в чернила и начал что-то писать по воздуху. Затем он сунул ручку обратно в чернильницу пером вверх. Потом он подбежал к открытому окну и высунулся так далеко, что мама, ахнув, всплеснула руками, не на шутку испугавшись, что он свалится с нашего четвертого этажа на каменную мостовую. Когда он наконец ушел, мама сказала:
— Да, не завидую я той девушке, которой он достанется.
На что моя сестра задумчиво ответила:
— Сумасшедший, конечно, но в нем что-то есть.
Рабби Алтерл умер в 1915 году во время немецко-австрийской оккупации Польши. Гетцеле к этому времени уже сбросил с себя хасидский наряд, сочинял светские стихи и завел роман с дочерью варшавского инженера. Тайком от родителей я пошел в «Казимировский зал», где мой брат Джошуа устраивал лекции и концерты. Гетцеле должен был читать там свою поэму «Королева гнева». Он выбежал на сцену и пронзительным голосом стал читать по грязным листочкам. Он споткнулся о подиум, размахивал кулаками, давился от смеха и сотрясался от рыданий. Первую часть своей бесконечной поэмы он закончил строфой, которую я помню до сих пор:
Королева гнева,Мир в дугуГни, дева,Пей пургу.
Публика восторженно хлопала и кричала «браво». Мой брат, сидевший рядом со мной, шепнул:
— Безумие заразительно.
После войны популярность Гетцеле упала. В моду вошел коммунизм, а Гетцеле был против коммунизма. Участники движения «Поалей Цион» пытались привлечь его к себе, но Гетцеле не верил в сионизм. После третьего развода он уже не пускался в романтические приключения. Он поселился на чердаке и сделался мистиком. На жизнь он зарабатывал попрошайничеством. Каждую осень Клуб еврейских писателей устраивал благотворительный вечер в его пользу. Гетцеле неизменно читал поэмы, раскрывающие, как он полагал, тайну творения. Публика смеялась. Однажды кто-то бросил в него гнилой картофелиной. Как и его отец Иона-Иерухам, Гетцеле периодически исчезал на многие месяцы. Бывало, уже начинали поговаривать, что он умер, но он всегда возникал снова. Когда его однажды спросили, где он пропадал, Гетцеле ответил:
— Кто знает?
В 1934 году Гетцеле вновь исчез, и на этот раз его не было дольше обычного. Приближалась дата его ежегодного вечера, а его никак не могли найти. Секретарь Клуба еврейских писателей пошел к нему на чердак. Оказалось, что там давно живет кто-то другой. Вдруг разнесся слух, что Гетцеле в Париже. Как ему удалось добыть деньги на дорогу и получить визу, осталось загадкой. Варшавские художники, ездившие во Францию знакомиться с новыми течениями в изобразительном искусстве, и актеры, побывавшие в Париже на гастролях, привезли новости о Гетцеле. Его видели ночью в кафе. Он читал стихи на улице в еврейском квартале Парижа и собирал подаяние. У него был роман с полубезумной художницей. Он сам начал рисовать в той манере, которая не требует специальной подготовки. Я эмигрировал в Америку и работал в еврейской газете. Началась Вторая мировая война. Я почти забыл о Гетцеле.
Однажды в 1944 году, когда я сидел в редакции, работая над статьей, я увидел Гетцеле. Он стоял прямо перед моим столом, оборванный, нечесаный, со спутанной бородой. Я услышал его гнусавый голос:
— Что, для Гитлера кропаете?
— Гетцеле?!
— Думали, я умер? Так я воскрес.
Это был тот же Гетцеле, только с сединой в волосах. На нем была черная шляпа, вроде той, что он когда-то носил в Варшаве, а вместо плащ-накидки широкое пальто с золотыми пуговицами, возможно, бывшая шинель или униформа почтальона. В одной руке он держал портфель, в другой — сумку с книгами, перевязанную бечевкой. Он улыбнулся, показав одинокий кривой зуб. Когда сотрудники нашей редакции его увидели, они отложили ручки и подошли поближе. Главный редактор тоже вышел из своего кабинета. Немногим в те годы удавалось добраться до Америки из Европы, но Гетцеле — во всяком случае, по его словам — сбежал от нацистов в Марокко, потом какое-то время жил в Палестине, оттуда перебрался в Аргентину, затем — на Кубу и, наконец, — в США. Говорил он бессвязно, глотая слова и путая даты. Сотрудничающие в нашей газете литовские евреи вообще ничего не могли понять из его тарабарщины. Он отпускал шутки по поводу варшавского Клуба еврейских писателей и терциверских хасидов и сыпал неологизмами польских беженцев. Он называл имена людей, которых я давно забыл, заходился кашлем, хохотал, но вдруг нахмурился. Потом он заявил:
