Бен Хетч - Знаменитый газонокосильщик

Чуть позднее звонит вполне бодрый Чарли, и папа явно испытывает от этого удовольствие.

— Значит, все хорошо, — произносит он нарочито громким голосом, чтобы я слышал. — Отлично-отлично, я очень рад, сынок. Я знал, что тебе там понравится. Скоро увидимся. Да, я передам Джею привет от Медлюшки-Зеленушки. Он как раз стоит рядом. Да, и то, что тебя зачислили в футбольную команду, тоже передам. Джей, — произносит он, глядя на меня с отчужденным видом, — Медлюшка-Зеленушка шлет тебе привет, Чарли приняли в основной состав футбольной команды младших школьников, а у тебя осталось, — он смотрит на часы, — одиннадцать дней.

11 часов вечера.

Меня очень беспокоит этот комок слева в животе, который пропустил доктор Гудман. Именно он является источником боли. Еще меня беспокоит то, что посреди процедуры доктора куда-то вызвала сестра. Я понимаю, что все это, возможно, домыслы, но не было ли это сделано специально? Наверное, все ипохондрики утаивают письма от своих лечащих врачей, и доктор Гудман нарочно попросил сестру прервать его, чтобы он смог отыскать мое имя в национальном списке ипохондриков. Тогда понятно, почему он был так небрежен и не обнаружил комка в левой части моего живота.

20 декабря: Маму снова положили в больницу. На этот раз из нее выкачали одиннадцать пинт жидкости. Такого еще не было. Врачи больше не хотят делать ей проколов, так как она теряет белки, которые поддерживают иммунную систему. Но ей было настолько плохо, что им пришлось согласиться.

Когда я прихожу навестить ее, она говорит, что, как ни странно, во сне она всегда чувствует себя здоровым человеком и даже занимается легкой атлетикой. Например, недавно ей приснилось, что она участвует в Нью-Йоркском марафоне и приходит к финишу третьей, после двух финок. А в другом сне она занималась аэробикой. Это совсем не похоже на мои сны, так как мне постоянно снится, что она страдает и мучается. Прошлой ночью мне снова привиделся этот кошмар.

Если не считать бытового уровня, мама предпочитает не обсуждать свою болезнь. Она может что-нибудь сказать об интенсивности отеков или о том, насколько действенны мочегонные средства. Она постоянно повторяет, как ее утомили курсы химиотерапии. Но сама болезнь при этом никогда не упоминается.

Странная штука — вытеснение эмоций. Человек загоняет их в изолированные участки мозга, как в отсеки подводной лодки. Наверное, именно это и спасает от депрессии. Если в отсеке образуется течь, он перекрывается перегородками, и сознание перемещается в другие, чтобы нормально функционировать. Думаю, так постепенно можно перекрыть все сферы жизни, и тогда человек опускается на дно и захлебывается.

Сегодня подстригся у Роя, чтобы привести себя в порядок. Рой — старомодный парикмахер: он не только стрижет, но еще и разговаривает и всегда знает, что ты собираешься ему ответить. Причем в этом нет и тени заискивания перед клиентом, просто он ощущает любой поворот мысли. Мужчина, который стригся до меня, рассказывал Рою о том, что его бизнес переживает не лучшие времена, и Рой поведал ему историю другого своего клиента, чье финансовое положение еще хуже, в результате чего человек ушел явно приободренным. Когда подходит моя очередь. Рой рассказывает мне об одном известном новеллисте, с которым вместе служил в Сингапуре. Его рассказы отвергались на протяжении десяти лет, а потом он достиг успеха.

Стрижет Рой не слишком хорошо, но каждый визит к нему внушает веру в свои силы. Я думаю, он бы прославился, если бы у него было свое ток-шоу. Его можно было бы назвать «Стрижка-шоу». Он мог бы приглашать разных знаменитостей, стричь им волосы и заодно болтать с ними.

Из Центра трудоустройства по-прежнему никаких сведений. (Ученик позолотчика — к чертовой матери. Ученик тахографа — к чертовой матери. Разносчик в «Пиццу-Хат» — к чертовой матери.)

Дела идут все хуже и хуже. Сходил на собеседование на должность медийного рекламщика в фирме «Гордер и Скук». Я бы назвал ее «Гордер и Скука», так как ничего скучнее я еще не видел. Целый час мне пришлось просидеть с фотокопировальщиком, чтобы познакомиться с тем, «как все это делается». Собственно, это даже еще не собеседование — оно предстоит мне только на следующий день. Пока это лишь процесс ознакомления. В кабинете стоит пять компьютеров; перед мониторами сидят служащие, облаченные в костюмы, у которых встает всякий раз, когда им удается продать кому-нибудь рекламное объявление. Здесь царит типичная унылая учрежденческая атмосфера: все непрерывно требуют кофе, изображают сплоченную команду и обсуждают поведение детей и качество куриных чипсов.

Как это ни дико, но я начинаю понимать преступников. Недавно я прочел статью о похищении людей. Некая агентша по недвижимости была освобождена после уплаты выкупа в сто семьдесят пять тысяч фунтов стерлингов. Статья, опубликованная в «Сан», изобиловала такими словами, как «подонки», «больные», «трусы». А я никак не мог избавиться от мысли, насколько все это захватывающе. Я представлял себе, как стою, посмеиваясь, в капюшоне и произношу: «Если вы еще когда-нибудь хотите увидеть тех-то и тех-то, слушайте меня очень внимательно». Вряд ли мне удалось бы сохранить серьезное выражение лица, поскольку все это очень смешно. Может, я психопат? Потому что я не вижу в этом никакого криминала. Похититель получает выкуп, похищенный продает прессе свою историю. В результате все выигрывают. Все сливаются в едином порыве и понимают, как они друг друга любят — эмоции высвобождаются, пар выпускается и человек осознает свое нравственное превосходство. А главное — такое экстраординарное событие остается в памяти.

День провел в фургоне вместе с Джеммой, гладил ее по голове, что-то возбужденно говорил и пытался вызвать в своей душе хоть какой-нибудь отклик. Однако дело кончилось тем, что мы снова поссорились. Мне кажется, Джемма все больше от меня отдаляется. Она не хочет заниматься со мной сексом, а когда я говорю, что, возможно, я психопат, она резко обрывает меня и заявляет:

— Не будь идиотом, ты обычный оболтус.

Чуть позже я сообщаю Джемме, что собираюсь вступить в Общество гуманитарной помощи, если не поступлю на курс журналистики. В отличие от операции Рейли, там не нужны деньги, и они ищут волонтеров, которые помогали бы копать колодцы в Судане, — так, по крайней мере, написано в буклете, который раздают в Центре трудоустройства.

Отчасти я надеюсь на то, что Джемма начнет меня отговаривать и, в свою очередь, откажется от обучения в Шеффилде, после чего мы вернемся к безответственному существованию и посмеемся над собой. Но она отвечает резкой и обидной шуткой: «Понятно, это будет не Смеходром, а Балбесодром. Мы ехали на святки, а попадем на блядки», — смеется она. Совершенно определенно, она теряет ко мне какое бы то ни было уважение.

10 часов вечера.

Испытал страшную неловкость при повторном посещении доктора Келли. Сначала меня запомнили в Центре трудоустройства, а теперь еще и в больнице. Я становлюсь известной личностью в явно неподходящих местах. Когда я подошел к регистратуре, обе сестры беседовали по телефону, поэтому я остановился в ожидании, когда они освободятся, однако одна из них, в очках, тут же начала делать мне знаки руками, чтобы я проходил в приемную. «Джей Голден», — одними губами произнес я. «Знаю-знаю», — ответила она и презрительно прикрыла глаза.

Чтобы предвосхитить все вопросы о письме, я сразу говорю доктору Келли, что потерял его послание доктору Гудману. Потом я сообщаю, что продолжаю испытывать боль, и в каком-то смысле она даже стала сильнее. Кроме того, время от времени у меня вспухают лимфоузлы на шее; насколько я помню по маме, это еще один симптом раковой опухоли — поэтому я решаю и об этом упомянуть.

Однако доктор Келли даже не удосуживается их прощупать.

— Результаты ультразвукового обследования не показывают никаких отклонений, — со скептическим видом заявляет он и награждает меня соответствующим взглядом.

Я говорю, что знаю об этом, но, возможно, доктор Гудман пропустил определенный участок в левой стороне живота. Доктор Келли откидывается на спинку кресла и довольно раздраженно отвечает, что если я хочу проконсультироваться у платного специалиста, то дело мое, только он не скажет мне ничего нового, а визит обойдется мне в восемьдесят фунтов стерлингов. Тем не менее я прошу организовать для меня эту консультацию. Представляю себе, как будет потрясен доктор Гудман, когда у меня обнаружат опухоль.

— Не знаю, имеет ли смысл писать еще одно письмо? — спрашивает доктор Келли.

Но я награждаю его непонимающим взглядом и делаю вид, что не знаю, что он имеет в виду.