Ханс-Петер де Лорент - Негласная карьера
Так, Поммеренке узнал, что организация «Антифашистское движение» призывает провести через два дня демонстрацию. Количество подписей под призывом неуклонно растет. Бастиана просили написать текст выступления, который будет зачитан на заключительном митинге артисткой городского театра. Бастиан поначалу отнекивался, ссылаясь на головную боль и непрекращающийся поток посетителей, но потом все-таки согласился. Голос у него был усталым, говорил он медленно и серьезно.
Поммеренке слушал разговоры со все большим недовольством. Такого поворота событий он не ожидал. Даже из беды, из несчастья эти люди извлекают политический капитал.
Приход Штофферса прервал мрачные размышления. Он одарил своего нового начальника отдела лучезарной улыбкой. Штофферс похвалил Поммеренке за тщательно продуманную и блестяще проведенную операцию, в результате которой удалось нажать на сенат. Вскоре будет принято соответствующее решение. Штофферс не сомневался в успехе.
– Когда провалим кандидатуру нашего любителя ориенталистики, то под сомнение будет поставлена и вся его общественная деятельность, – бодро заключил Штофферс. Его оптимизм мгновенно заражает и Поммеренке, который рад стряхнуть с себя тягостное настроение.
Немного погодя Штофферс откланялся, намекнув, что собирается вновь пригласить Поммеренке отобедать вместе, как только дело Бастиана будет завершено.
После его ухода Рюдигеру работалось лучше. Восстановилось его душевное равновесие. Затем позвонил Оксер и сообщил, что его знакомая, член ХДС, собирает в школе Бастиана вместе с другими родителями подписи под требованием немедленно уволить учителя, замешанного в массовой драке. Тут уж к Поммеренке и вовсе вернулась эйфория последних дней. Он сдвинул с места снежный ком, и лавина теперь неудержима.
Немного позднее раздался еще один телефонный звонок. Бальзен рассказал о своем интервью у представителя правого крыла СДПГ, который подверг резкой критике новую политику своей партии в вопросе об экстремистах.
– В нашем городе не должно быть места учителям, которые избыток свободного времени используют для потворства политическим экстремистам и сами участвуют в поножовщинах, – сказал он. – Непонятно, почему соответствующий сенатор и сам премьер-министр спокойно взирают на столь возмутительные факты.
Бальзен зачитывал эти фразы с такой гордостью, будто сам написал их.
Через несколько часов Поммеренке захлопнул папку с делом Бастиана. Разумеется, еще два-три дня понадобятся, чтобы все довести до конца. Нельзя забывать и о прочей работе. Не завершена еще часть его нового отчета, который составляет земельное ведомство по охране конституции. Необходимо проанализировать материалы кёльнского совещания. Следует добиться перевода Вайнмана в свой отдел. Через неделю состоится очередное совещание начальников отделов, на нем будет обсуждаться вакантная штатная единица. Словом, дел много. С рвением удачливого службиста погружается начальник отдела Поммеренке в свою работу.
Лишь в шесть часов вечера он отложил авторучку, собрал бумаги и перед уходом домой зашел в туалет, чтобы вновь смазать трещинку, которая так мучила его несколько дней и которой теперь он почти не чувствовал. Но «осторожность мать всех добродетелей». Рюдигер всегда помнил этот наказ стариков Вегенеров, который его никогда не подводил.
Уходя с работы, Поммеренке подумал, что жена с сыном, возможно, еще не вернулись домой. Прикинув, осталось ли что-нибудь в холодильнике, он решил заглянуть в ближайшую пивную. Если Барбара дома, то она наверняка привезла с собой разных домашних солений и варений. А если ее нет, то можно разогреть какие-либо консервы. Пара бутылок пива – это все, что ему нужно.
В пивной Рюдигер заказал себе для начала большую кружку пива. Дожидаясь ее, он решил позвонить жене и сыну. Они еще не вернулись.
Меньше чем через час он был уже дома. Рюдигер сразу же заметил какие-то перемены. Слегка оглядевшись, он отбросил мысль о том, что эти перемены связаны с возвращением Барбары и Конни.
Странно, в шкафу не хватает вещей. Рюдигер заглянул в кухню и остолбенел. Его охватил ужас. Ему стало жарко, лоб моментально покрылся испариной. Взломщики? Исчез старый секретер, доставшийся Барбаре по наследству от бабушки и дедушки. На столе разбросаны бумаги. Нет кресла-качалки. На стенах вместо картин и прочих украшений остались только белые пятна. В книжной полке недостает книг. Зато телевизор и стереоустройство – па прежнем месте.
Сначала Поммеренке не смог выявить системы среди отсутствующих вещей. Кинувшись в спальню, он обнаружил там похожую картину. Нет кое-каких мелочей, картин, зеркала, португальского ковра.
Лишь в комнате сына у Рюдигера начинают брезжить догадки. Квартира вовсе не обворована. Это Барбара забрала свои вещи, по крайней мере, самые необходимые или любимые.
Ушла тайком. Побоялась открытого разговора. Постыдно воспользовалась тем, что он был занят исполнением служебного долга и без остатка отдавал себя работе, заботясь опять-таки о семье. Коварно разрушила мирную семейную жизнь, одним махом уничтожила то, что нормально держалось долгие годы, хотя, если признаться, прежняя свежесть их отношений пожухла. Рюдигер оглядел почти совсем опустевшую детскую.
Ушли. Сбежали. Бросили.
От ужаса Рюдигер окаменел. Поступок Барбары глубоко оскорбил его. Опустевшая комната, где на обоях виднелись отпечатки детских ручонок, а местами каракули (несмотря на строжайший запрет пачкать стены), и белели пятна вместо картин, говорила о том, что решение Барбары бесповоротно.
Рюдигер стоял не у черепков, которые остаются после заурядной семейной ссоры.
Это были руины. Конец.
Но почему именно сейчас, когда все шло так хорошо и когда он добился такого успеха?
Предательница, твердил про себя Рюдигер. Нужно проявить выдержку, хладнокровие, пусть даже никто этого не увидит. Необходимо хорошенько обдумать случившееся. С бутылкой пива он пошел в гостиную. Покинутый супруг, он внимательно осматривал квартиру, чтобы выяснить, сколько и каких вещей забрала Барбара, а главное – имела ли она на них юридическое право.
Судя по всему, жена ограничилась немногим; практически она забрала лишь то, что принадлежало ей по наследству. Если не считать вещей из комнаты Конни, то все это были в общем-то мелочи, быстро собранные и вывезенные. Может, это только первая партия? Завтра я уйду на работу, а она преспокойно увезет остальное, пугается Поммеренке.
На лице у него появляется выражение решительности. Его не проведешь. Он вызовет слесаря еще до работы, лучше всего из своего же технического отдела, чтобы заменить замок. Скажет, что нужно подстраховаться от взлома. Начальники отдела имеют право требовать безопасности жилища, хотя брать документы на дом строго запрещено.
По пути на кухню за открывалкой для пивной бутылки Поммеренке с удовлетворением констатировал, что прекрасно держит себя в руках и способен справиться с тяжелым ударом судьбы. Он испытывал глубокое отвращепие к трусливому шагу Барбары, но тем не менее спокойно взвешивал меры, которые необходимо предпринять: сменить замок, найти адвоката… Да, ответить на такое оскорбление можно только разводом. Это абсолютно ясно.
К злости на Барбару из-за ее коварства неожиданно примешивается чувство странного облегчения. Может, так оно и лучше? Во время последних размолвок он слишком часто оказывался не прав. Переубедить жену было выше его сил. Вот и сейчас ему предстояла бы целая ночь упреков и укоров.
На кухне Поммеренке нашел двухстраничное письмо Барбары; казалось бы, обретенное душевное спокойствие вмиг улетучилось. Сам почерк Барбары пугал его и одновременно вызывал нестерпимое любопытство. Забыв об открывалке, он взял письмо. Последняя мысль: у нее есть кто-то другой! В голове даже мелькает улика: сама она не сумела бы снять шведскую стенку в детской.
Затем он начал читать письмо.
Дорогой Рюдигер!
Я все взвесила и теперь, немного остыв, никак не могу понять, почему не пришла к этому решению раньше. Мы охладели друг к другу так давно, что даже не знаю, когда начался наш разлад. Я потеряла всякую надежду на перемены к лучшему. Если бы не Конни, давно бы ушла. А еще меня парализовала бесперспективность – ни работы, ни образования. Но это абсолютно неверно, хотя и позволяло веками удерживать женщину в рабстве, делало из нее домашнее животное, лишало всякой альтернативы, заставляло угождать себялюбивому тирану. Порвать эти цепи совсем не трудно. Я возобновлю учебу. В тридцать пять лет женщина еще не старуха. Только жаль этих десяти потерянных лет. Мы с Конни поселимся в коммуне, где живут женщины с детьми, у которых такая же судьба.
Я поняла, что бессмысленно говорить с тобой о наших проблемах. Несколько до обидного тщетных попыток образумили меня. Жаль, что я не могу объяснить себе, как ты стал таким. Ты сделался совсем другим человеком. Ты эгоист, для тебя важны только твои проблемы и твоя работа, а в эти сферы ни мне, ни Конни доступа нет. Мы только делаем вид, будто живем вместе, по на самом деле – у тебя своя жизнь. Ты донимаешь нас своими капризами, дурным настроением, а мы но знаем даже причин. Мы тебе не нужны. Чтобы готовить, убирать, стирать или спать с кем-нибудь, достаточно нанять прислугу. Так даже удобней – ты ставишь условия, и не надо никакого участия в судьбе другого человека. Даже Конни интересует тебя с каждым годом все меньше. Когда он болеет, то сижу с ним я. Проявление твоих отцовских чувств ограничивается пятью марками за хороший табель. Учиться ты ему не помогаешь, не знаешь ни его друзей, ни надежд, ни бед, ни тревог, ни мыслей. Конни растет без тебя. Когда мы уйдем, у него не будет отца точно так же, как не было до сих пор.
