Джоанн Хэррис - Шоколад
Анук уже скармливала щенку кусочки сахара.
— Его нашел Ру, — пискнула она. — Услышал, как песик скулит у реки. Он мне сам сказал.
— Вот как? Ты видела Ру?
Анук кивнула рассеянно и принялась щекотать щенка. Тот с радостным тявканьем перевернулся на спину.
— Такая лапочка, — говорит Анук. — Вы его возьмете?
Гийом печально улыбнулся.
— Вряд ли, милая. Знаешь, после Чарли…
— Но ведь он потерялся, ему некуда больше…
— Уверен, много найдется людей, которые пожелают дать приют такому чудному щенку. — Гийом нагнулся и ласково потрепал пса за уши. — Дружелюбный малыш, жизнерадостный.
— А как вы его назовете? — не унимается Анук.
Гийом качает головой.
— Я не буду давать ему кличку, та mie. He думаю, что он задержится у меня надолго.
Анук бросает на меня смешливый взгляд, и я качаю головой, беззвучно предостерегая ее.
— Я подумал, может, вы повесите объявление в вашей витрине, — говорит Гийом, усаживаясь за прилавок. — Вдруг отыщется хозяин.
Я налила в чашку кофейного шоколада и подала ему с двумя вафельками в шоколаде на блюдце.
— Конечно. — Я улыбнулась.
Глянув на Гийома минутой позже, я увидела, что щенок уже сидит у него на коленях и жует вафли. Я перехватила взгляд дочери. Она подмигнула мне.
Нарсисс принес мне корзину эндивия из своего питомника. Увидев Жозефину, он вытащил из кармана букетик анемонов и вручил ей. «Чтоб веселее у вас здесь было», — пробормотал он. Жозефина покраснела от удовольствия и попыталась выразить свою признательность. Смущенный Нарсисс грубовато отказался от благодарности и зашаркал прочь.
Вслед за доброжелательными посетителями повалили любопытные. Во время утренней службы прошел слух, что Жозефина Мускат переселилась в «Небесный миндаль», и потому все утро мы не знали отбоя от клиентов. Пришли Жолин Дру и Каролина Клэрмон, обе в весенних костюмах-двойках и шелковых шарфах, с приглашением на благотворительное чаепитие, устраиваемое в Вербное воскресенье. Арманда при виде дочери и ее приятельницы довольно хохотнула.
— Ба, да сегодня у нас прямо воскресный парад мод! — воскликнула она.
Каро с раздражением посмотрела на мать.
— Вообще-то, татап, тебе здесь нечего делать, — укоризненно произнесла она. — Или ты забыла, что сказал врач?
— Я-то не забыла, — отвечала Арманда. — Не пойму только, зачем нужно портить мне утро, присылая это убожество. Ждете не дождетесь моей смерти?
Напудренные щеки Каро стали пунцовыми.
— Матап, как ты можешь так говорить…
— Не лезь не в свое дело и не услышишь того, что не нравится, — отчитала дочь Арманда, и Каро поспешила ретироваться из шоколадной, второпях едва не разбивая напольную плитку своими острыми каблучками.
Потом заглянула Дениз Арнольд, спросила, не нужно ли нам что из ее магазина.
— Я так, на всякий случай интересуюсь, — объяснила она с горящими от любопытства глазами. — Как-никак у вас теперь гостья и все такое.
Я заверила ее, что в случае нужды мы знаем, куда обратиться.
Следом явились Шарлотта Эдуард, Лидия Перрен и Жорж Дюмулен. Одна решила заранее купить подарок на день рождения, второй захотелось узнать поподробнее о празднике шоколада — какая оригинальная затея, мадам! — третий выронил кошелек где-то у церкви и спрашивал, не находила ли я его. Жозефину я поставила за прилавок, повязав ей один из своих чистых желтых передников, чтобы она не запачкала одежду в шоколаде, и она управлялась на удивление хорошо. Сегодня она позаботилась о своей внешности. Красный свитер и черная юбка смотрятся на ней безукоризненно, по-деловому; темные волосы аккуратно уложены и перетянуты лентой. Покупателей она, как и полагается, встречает приветливой улыбкой, голову держит высоко, и, хотя взгляд ее в тревожном ожидании время от времени обращается на дверь, в ее облике и намека нет на то, что она боится за себя или за свою репутацию.
— Бесстыдница, — прошипела Жолин Дру Каро Клэрмон, когда они вдвоем торопливо покидали шоколадную. — Ни грамма совести. Как подумаю, что этому бедняге пришлось вытерпеть…
Жозефина стояла спиной к залу, но я заметила, как она вся напряглась. В шоколадной в это время наступило минутное затишье, и потому слова Жолин прозвучали отчетливо. Гийом поспешил кашлянуть, чтобы заглушить их, но я знала, что Жозефина все равно услышала.
Воцарилось неловкое молчание.
Первой нарушила тишину Арманда.
— Что ж, девонька, — оживленно проговорила она, — считай, что добилась своего, раз те двое не одобряют. Добро пожаловать в лагерь диссидентов!
Жозефина подозрительно глянула на старушку и, убедившись, что язвительная шутка направлена не в ее адрес, рассмеялась — непринужденно, беззаботно. Потом, удивленная своей реакцией, прикрыла рот рукой, словно хотела удостовериться, что это и впрямь она смеялась. Отчего и вовсе расхохоталась. Остальные поддержали ее. Мы все еще дружно смеялись, когда звякнул дверной колокольчик и в шоколадную тихо вошел Рейно.
— Monsieur le cure. — Я заметила, как Жозефина изменилась в лице, — на нем появилось неприязненное тупое выражение, — прежде чем увидела самого священника. Ее руки вернулись на свое привычное место у подложечной ямки.
Рейно степенно кивнул.
— Madame Мускат. — Он сделал ударение на первом слове. — Я был очень огорчен, не увидев вас в церкви сегодня утром.
Жозефина буркнула что-то маловразумительное. Рейно шагнул к прилавку, и она встала боком, будто собираясь скрыться в кухне. Но потом передумала и развернулась к нему лицом.
— Молодец, девонька, — одобрительно прокомментировала Арманда. — Не позволяй, чтобы он морочил тебе голову своей болтовней. — Она открыто посмотрела на Рейно и решительно взмахнула куском торта в руке. — Оставь эту девушку в покое, Франсис. Ей от тебя если что и требуется, так только благословение.
Рейно проигнорировал ее.
— Послушай меня, та fills, — важным тоном обратился он к Жозефине. — Нам нужно поговорить. — Его взгляд метнулся к красному саше-талисману, висящему у двери. — Но не здесь.
Жозефина покачала головой:
— Прошу прощения, но я занята. Да и не хочу ничего слышать от вас.
Губы Рейно упрямо сжаты.
— Теперь ты нуждаешься в помощи церкви как никогда. — Холодный быстрый взгляд в мою сторону. — Ты поддалась слабости. Позволила, чтобы тебя ввели в заблуждение. Брачный обет священен…
— Брачный обет священен? — насмешливо перебила его Арманда. — Где ты откопал эту чушь? Уж кто-кто, а ты…
— Прошу вас, мадам Вуазен… — Наконец-то в его невыразительном голосе зазвучали хоть какие-то интонации. Он обдал старушку ледяным взглядом. — Я был бы вам очень признателен, если бы…
— Разговаривай, как тебя учили родители, — вспылила Арманда. — Будто картошки в рот напихал. Разве мать не объясняла тебе, что нормальные люди так не говорят? — Она фыркнула. — Все избранного из себя строишь, а? Забыл, какие мы, в той своей модной школе?
Рейно весь напружинился. Я чувствовала, как от него волнами исходит напряжение. Он заметно похудел за последние несколько недель, потемневшая кожа на висках натянута, как барабан, под заострившимся подбородком обозначились сухожилия. Падающая на лоб жидкая прямая прядь волос придает ему обманчиво простодушный вид, но все остальное в его внешности — сплошь спесь и претенциозность.
— Жозефина. — Тон у него проникновенный и повелительный, заведомо пресекающий любое вмешательство со стороны. Он ведет себя так, будто, кроме них двоих, в шоколадной никого нет. — Я знаю, ты хочешь, чтобы я помог тебе. Я беседовал с Полем-Мари. Он говорит, что ты переутомилась. Говорит…
Жозефина тряхнула головой:
— Моп pere. — Туповатое выражение исчезло с ее лица, к ней вернулось спокойствие. — Я знаю, вы желаете мне добра. Но я не изменю своего решения.
— Но ведь ты клялась перед алтарем… — Рейно разволновался, с искаженным от досады лицом навис над прилавком, вцепившись руками в его поверхность, словно ища опору. Еще один взгляд украдкой на яркое саше у двери. — Я знаю, ты запуталась. Тебя сбили с толку. — Многозначительно: — Если б только мы могли поговорить наедине…
— Нет, — твердо сказала Жозефина. — Я останусь здесь, с Вианн.
— И надолго? — Он пытался произнести это скептически, но голосом выдал обуревавшее его смятение. — Может, мадам Роше тебе и друг, но она — деловая женщина. На ней магазин, дочь. Сколько времени она сможет держать чужого человека в своем доме? — Этот аргумент оказался более действенным. Жозефина заколебалась, в ее глазах вновь отразилось сомнение. Мне это выражение — недоверия, страха — хорошо знакомо. Слишком часто я видела его на лице матери.
Нам никто не нужен. Незабываемый яростный шепот в жарком темном номере очередной безликой гостиницы. Зачем нам кто-то еще? Смелые слова, а слезы, если они и были, скрывала темнота. Но я чувствовала, как она, крепко прижимая меня к себе под одеялом, трясется едва ощутимой мелкой дрожью, словно ее изнутри разъедает лихорадка. Вероятно, поэтому она убегала от них — от добрых мужчин и женщин, предлагавших ей свою дружбу, любовь, участие. Мы были заражены, пропитаны недоверием, вскармливаемым гордостью, — последним прибежищем изгоев.
