Вадим Чекунов - Шанхай. Любовь подонка
Забежал в шандянь.
Средство успокоения я выбрал без труда. Ни в коем случае не пиво — оно расслабляет мужчину. Для вина ситуация тоже не подходила.
Маленький, на сто тридцать граммов всего, керамический кувшинчик с байцзю, заткнутый пластмассовой пробкой. Сверху — красная ленточка, будто отрезанная от пионерского галстука.
Жахнул прямо на ступеньках магазина, под матерчатым козырьком. Прислушался к шуму дождя, наслаждаясь потекшим по жилам теплом.
Беспокойство ушло. Сердце, сжавшееся было в комок, отпустило.
Наверное, их уже расселили по номерам… Я порылся в кармане, убедился, что бумажка с адресом гостиницы не потерялась. Скоро Инка должна позвонить. Вытащил телефон и посмотрел, включен ли.
Два непрочитанных сообщения, оба — от Ли Мэй.
«Скучаю по тебе. Хочу увидеть тебя. И не только».
«Ну и погода! Где ты? Не забудь зонтик. Напиши мне, как только освободишься. Или позвони».
Кольнуло приступом тоски и боли, отвращения к себе и подавленного ужаса от совершенного.
Я не мог решиться ответить. Даже просто соврать что-то — не мог.
Дождь продолжался. В магазин заходили, стряхивая с зонтов воду, люди. Удивленно смотрели на меня. Должно быть, я говорил что-то вслух. Или шептал.
«Прости, прости меня, милая… Милая девочка моя, прости меня… Не знаю, смогла бы ты понять… ты совсем еще молодая, маленькая… ты умница, но ведь я знаю ее почти столько же, сколько тебе сейчас лет… Я люблю тебя, только тебя одну… я не знаю и не понимаю сам, зачем я все это делаю… Ну, хочешь… не поздно еще — я выключу телефон, и она не сможет мне позвонить… сменю номер, и только ты будешь знать его…»
Я действительно потянулся пальцем к клавише, но, рыкнув от злой досады, поспешно сунул «ноклу» в карман. Глянул угрюмо и вопросительно на двух парней, пережидавших дождь под козырьком, рядом со мною. Толкнул одного из них плечом — в ответ услышал лишь универсальное «ай-я!» — и ступил на тротуар. Не обращая внимания на потоки воды, двинулся в поисках места, где можно обсохнуть, покурить и немного выпить. Скоротать время. Собраться с духом и принять решение.
Ресторан подвернулся довольно быстро. Самый заурядный хого — «огненный котел». Ряды столиков вдоль стен, в центре каждого — нечто вроде конфорки. Приносят котелок с волнистой перегородкой, разделяющей его на две половины, точно «инь-ян». В одной части — острый красный бульон, в другой — пряный белый.
Стоял характерный для таких мест густой, влажный и терпкий запах. Все столики были заняты — кроме одного, у дверей. За него и уселся.
В принесенный лист заказа, напоминавший по виду анкету, я глянул мельком и выбрал что-то наугад. Есть я не хотел. Заказал пару бутылок «Циндао», легкого. Усмехнулся — еще в магазине я считал, что пиво сегодня будет лишним.
Инна пока не звонила.
На моем столе уже закипал, лениво булькая, котелок. От пламени конфорки шел ощутимый жар, и лицо мое ощутимо горело. Я попытался охладить его холодными боками пивных бутылок.
Приступ мук и угрызений совести затихал, остывая вместе с кожей лица.
Принесли поднос с тонкой мясной нарезкой, скатанной в ролики, какие-то соевые шарики и несколько крохотных сосисок.
Я рассеянно побросал все в кипящую воду.
«Изменить любимому человеку — значит, изменить и себе», — так, кажется, говорил кто-то из классиков. Не помню, правда, кто, да и вряд ли это важно. Ну, сказал, ну молодец.
Телефон молчал.
Я заказал еще два пива.
Воздух в тесном и шумном зале заметно густел, наливаясь тяжелой влажной мутью — смесью запахов специй, еды, человеческих тел, сигаретного дыма, пива и местного дерьмового вина. Иногда двери распахивались: кто-то заглядывал внутрь, или наоборот, покидал ресторанчик — и воздух с улицы на мгновение врывался в зал в попытке разогнать липкий душный смрад.
Я допивал очередное пиво и понимал, что еще через час напьюсь.
Так тому и быть: если она не позвонит в ближайшее время — я спокойно, обстоятельно и с легким сердцем напьюсь. А потом буду извиняться, врать про важный деловой ужин с коллегами, вынужденные возлияния и страх «потери лица»… Хотя нет, Инка непременно ввернет, что перед нею я лицо уже потерял. Да и плевать: давно понятно, что «потеря лица» — сказка, придуманная хитрованами-китайцами исключительно для собственного удобства.
Поднял руку, подзывая официантку. Пусть уж несет сразу четыре пива, и еще флакончик байцзю.
Зазвонил телефон.
Неизвестный городской номер.
— Але!
— Привет!
— Инка… привет!
— Что у тебя с голосом? Ты где? В порядке там?
— Ну конечно. В ресторане перченого-острого объелся, вот и голос такой.
— В общем, мои коллеги уединяются куда-то с местным руководством, и я до завтрашнего утра свободна. Документы кое-какие приготовить, и все.
— Что будем делать? Город хочешь посмотреть? Дождь, правда…
— Тебя хочу. Посмотреть, и не только.
Я вздрогнул — она почти дословно повторяет слова Ли Мэй.
— Але? Ты там?
— Да.
— Надеюсь, не слишком шокировала?
Засмеялась.
— Может, у вас тут, на Востоке, положены церемонии… Но я правда хочу тебя. Приезжай скорее. Номер 1050. Жду.
— Скоро буду.
Спрятал телефон в карман.
Уставился вопросительно на официантку, что все это время терпеливо стояла рядом, потом вспомнил, что сам позвал ее.
— Счет принесите. И побыстрей.
Поймать такси в дождь — проблема. Сахарные шанхайцы при первых же каплях прячутся под зонт и бегут ловить машину. Выскакивают на дорогу, подпрыгивая и суетливо размахивая руками.
Мне повезло: свободное такси подъехало быстро. К нему бросилась какая-то парочка — парень и девушка, под одним прозрачным зонтиком, но я решительно отпихнул их от задней двери и залез первым.
В машине пахло сырой резиной, пластиком и бензином.
Так тщательно заливаемое мной волнение словно и не исчезало никуда — жгло внутри. Я сидел, сцепив руки, и разглядывал рекламу на маленьком экранчике в спинке переднего сиденья. Улыбчивая китаянка грациозно варила покупные пельмени. Муж и сын, закрыв от блаженства глаза, ожидали ужина.
Вспомнил, что так и не съел ничего, не до еды было, голод забивало сосущее чувство вины.
Отправил Ли Мэй три сообщения подряд.
Все хорошо, очень тебя люблю, только очень занят сегодня, ко мне приехал друг из России. Мечтаю скорее увидеть тебя, но сегодня никак не могу.
Оттого, что я вру — малодушно, трусливо вру девчонке, которую люблю, — оттого, что вязну все глубже в глупости и низости своих поступков, захотелось вдруг дать кулаком по экрану, чтобы хрустнуло, погасло, ненастоящее счастье и разлетелась на кусочки глянцевая радость рекламных мужей и жен…
— Даола! — сказал водитель, кивая в сторону перекрестка. — Приехали.
У входа в гостиницу скалилась парочка каменных львов с красными бантами на шеях. Ли Мэй учила меня отличать льва от львицы, но я все время забывал, кто из них должен держать лапу на шаре…
В холле я огляделся в поисках туалета. Разыскал его возле бара, зашел, чавкая промокшими кроссовками, и с облегчением отлил. Споласкивая руки, воровато оглянулся на входную дверь. Я был один. Быстрым движением достал член и обмыл под теплой водой. Спрятал обратно.
Посмотрел на себя в зеркало.
Хорош!.. Мокрый, осунувшийся, во влажной футболке, облепившей тело. Полупьяный. Раскисший и серый.
Сделав воду похолоднее, сунул голову под струю воды.
Стоял в позе страуса, пока не устала спина и не онемела шея.
Вытерся бумажными полотенцами.
Вышел и уверенно направился к лифтам.
Возле них никого не было.
Звякнув, раскрылись двери.
Она — здесь.
Она — там, наверху.
Она — ждет меня.
Шагнул внутрь.
Как тромб по сосуду, лифт неотвратимо пополз вверх.
Лабиринт коридоров. Мягкий ковролин. Бежевые стены и темно-красные двери с золотыми цифрами. Целая шеренга дверей — пока шел вдоль нее, почему-то пришли на ум Урфин Джюс и его деревянные солдаты.
Как и полагается высокому гостю, я важно ступал по ковровому покрытию. Поглядывал на замерших по стойке «смирно» сторожей-дуболомов, всматривался в их нагрудные жетоны-номера.
1048, 1049…
1050.
Постучал.
Приглушенный, будто издалека, голос:
— Сейчас!
Поворот ручки.
Дверь подалась: деревянный стражник шагнул назад и в сторону, пропуская.
Я зашел в номер.
Губы — впритык к моим — и шепот:
— С ума сойти, как я тебя ждала…
…В номере прохладный полумрак. Окна закрыты лишь тюлем, и с улицы затекает рассеянный желтый свет фонарей.
В теле моем — опустошенная слабость и горделивое спокойствие хорошо поработавшего самца.
Инна, подперев голову рукой, другою водит пальцами по моей груди.
— А ты поздоровел… Вроде и не изменился особо, но какой-то другой… — говорит она тихо, чуть охрипло. — Возмужал…
