Леонид Гартунг - На исходе зимы

Фамилия Женькина была Пичугин. В лице его и впрямь мелькало что-то птичье, острое. Живые, быстрые, как у синицы, глаза, нос, заостренный, как клюв, и движения, нетерпеливые, порывистые. В классе Женька ни с кем из мальчишек не дружил.

В школьной бригаде нас было четверо: я, Витька Бутузов, Женька Пичугин и Вера Веденяпина — веснушчатая и тихая, та самая, имя которой было вытатуировано у Женьки на руке. Вере Женька подсказывал во время диктантов. Учились мы все вместе, а отвечал чаще всего Витька Бутузов. У него была хорошая память, и он умел говорить солидно и обстоятельно. Отвечал он, а оценку «оч. хор.» ставили всем, кто был в бригаде.

Начало нашим близким отношениям положила книга Конан Дойла «Баскервильская собака». Когда Женька увидел ее у меня, глаза его загорелись. Он протянул грязную, в цыпках руку.

— Дай почитать!

Я дал ему книгу на один день, вернее, на одну ночь. Он вернул мне ее на другое утро, бледный от бессонницы.

— Во книга! — оттопырил он большой палец. Мы разговорились, и я вдруг обнаружил, что он читал почти все, что я называл. До этих пор из наших ребят я считал начитанным только Витьку Бутузова. Ему-то сам бог велел, у него отец писатель, а от Женьки я этого никак не ожидал.

В ту пору мы учились не так, как учатся теперь: мало сидели за книгами, мало писали и читали. Да и вообще в классе бывали редко. Это были годы первой пятилетки. Мы собирали металлолом, макулатуру, бутылки. Ходили с экскурсиями по заводам города, на берег Волги, на строительство. В наши обязанности входило выявлять неграмотных, разносить частным хозяйчикам налоговые квитанции, сажать деревья, расчищать строительную площадку новой электростанции от мусора. Всего не перечесть. Занятия в классе, особенно весной, проходили редко, поэтому мы нисколько не удивились, когда в классе однажды появился незнакомый мужчина с бородкой и молча поднял руку, призывая нас к вниманию. Дождавшись тишины, он сказал:

— Сегодня занятий не будет.

Мы одобрительно загудели, а незнакомец добавил значительно:

— Все вы пойдете на психоанализ.

«Психо-анализ» — новое слово. Псих — значит сумасшедший. Лиз — видно, лизать. По частям понятно. А в целом? В целом получалось явно что-то не то.

Внешность мужчины и его манеры поразили нас своей необычайностью. Борода у него была аккуратная, ровным клином. И лицо тоже аккуратное, клином. Лоб большой, а рот маленький, совсем женский. Он носил очки в роговой оправе с толстыми выпуклыми линзами, отчего глаза казались очень большими, словно смотрящими из-под воды.

Он походил на фокусника или гипнотизера. Наш учитель труда Деревягин кричал на нас, даже стучал кулаком по столу — мы не слушали его, а этот пришел, поднял руку, и мы замолчали. Может быть, от удивления.

Мужчина вывел нас на улицу, построил парами и пересчитал, как считают цыплят, поклевывая пальцем воздух. Когда нас водил куда-нибудь Деревягин, то обязательно предупреждал, чтобы никто не убегал, что тех, кто убежит, будут разбирать на учкоме. Этот же ни о чем не предупредил, и никто почему-то не убежал.

Стоял ясный майский день. Мы пришли в университет, поднялись в коридор со множеством одинаковых дверей. Мужчина с бородкой подвел меня к студентке в красной кофточке. Она усадила меня за стол, сама уселась напротив и, посмотрев мне в лицо веселыми серыми глазами, спросила:

— Как звать тебя?

— Алексеем.

— Вот хорошо, — кивнула девушка. — А меня зови товарищ Маша. Ладно?

Я заметил, что у товарища Маши губы пухлые, слегка подкрашенные, а волосы пышные и солнечные.

Она достала чистый бланк, записала мое имя, фамилию, год, месяц и число рождения, стала задавать всякие странные вопросы и загадки. Все это было похоже на игру. Она показывала картинку с котятами, давала мне посмотреть на нее несколько секунд, затем закрывала и спрашивала:

— Сколько ты видел котят?

Рисовала на бумаге месяц и предлагала разделить его двумя прямыми линиями на шесть частей. Кое-что я сумел выполнить или отгадать, а кое-что — нет. В комнате сидели со студентами еще двое наших ребят. У них тоже не все получалось.

Товарищ Маша пододвинула мне листок бумаги, остро очиненным карандашом, зажатым в маленьких нежных пальцах, начертила прямоугольник.

— Представь себе, что это поле. Где-то здесь… — карандаш мелькнул неопределенно туда-сюда над бумагой, — где-то здесь потерян мячик. Как бы ты стал ходить, чтобы найти его? Начерти свой путь по полю.

Я взял карандаш, еще теплый от ее пальцев, представил себе поле, траву, ромашки, ветер треплет их и гнет к земле. Но как идти, чтоб найти мячик? Можно зигзагами… Можно спиралями… А может быть, поле огорожено. Тогда мячик лежит где-нибудь около забора.

— А какого цвета мячик?

— Это не имеет значения… Пусть красный.

— Не знаю, — ответил я.

— Ну, ладно, не надо, — ласково сказала товарищ Маша.

В это время к нам подошел мужчина с бородкой. Он протянул ей большой букет сирени. Товарищ Маша почему-то очень обрадовалась и смутилась.

— Иди, отдохни минут десять, — сказала она мне.

Я вышел во двор. Ходил по асфальтовой дорожке и думал о товарище Маше. Должно быть, она самая красивая девушка на всей земле. Мне хотелось быть страшно умным и ученым, чтобы я умел ответить на любые вопросы товарища Маши. Она стала бы спрашивать меня, а я отвечал бы быстро, как из пулемета. Тогда она пошла бы, привела мужчину с бородкой и сказала:

«Его нечего спрашивать. Он знает все на свете». — И большие глаза мужчины с бородкой стали бы от изумления еще больше.

И вдруг я испугался, что товарищ Маша не дождется меня, уйдет куда-нибудь, а меня поручит другой студентке. Я поспешил вернуться. Мужчины с бородкой уже не было, а букет сирени лежал перед товарищем Машей на столе. Она снова стала спрашивать меня и записывать. Все, что она спрашивала, было нетрудно и даже интересно, и, может быть, я отвечал бы неплохо, если бы товарищ Маша не была такой красивой и если б от нее так не пахло духами. Ее красота и запах духов смущали меня и отвлекали. Я чувствовал, как краснею, лоб мой покрывался испариной, а она, видя мое смущение, старалась быть приветливой, но от этого мне становилось еще хуже.

Вскоре испытания закончились, и нас отпустили. Домой мы шли уже не парами, а как придется. И всю дорогу я думал об одном и том же: как плохо отвечал я товарищу Маше. Мне было очень обидно.

Потом мы не раз ходили в университет, я попадал не к Маше, а к другим студентам, но часто видел ее, и она, заметив меня, приветливо здоровалась.

К концу учебного года мы знали, что такое психоанализ, и приходили в университет как свои люди. Студенты частенько, не обращая на нас внимания, обсуждали результаты испытаний. Они считали нас маленькими и думали, что мы ничего не понимаем, но мы понимали и что надо и что не надо. Мы знали теперь, что человек с бородкой — это профессор педологии Ивин, что листки с вопросами называются тестами, что у всех нас сейчас происходит половое созревание, и отсюда наша нервность и неуравновешенность, что вопросы нам задают, чтобы определить наши способности. Теперь почти каждый из нас точно знал степень своего умственного развития. Витька Бутузов, например, показал развитие восемнадцатилетнего, хотя ему было только тринадцать. Я хотел догнать его, но мне не повезло. Меня спросили, что такое революция — я рассказал, а потом спросили, что такое эволюция, и я спутал ее с валютой и понес что-то несусветное. Короче говоря, по умственному развитию я достиг лишь шестнадцатилетней отметки.

А вот Женькино развитие как раз соответствовало его возрасту. Конечно, это было стыдно, и он скрывал, что отстал от нас, но мы подсмотрели в записи студентов и узнали правду. Самой неразвитой в классе оказалась Вера Веденяпина, но это объяснилось тем, что у нее были полипы.

Кроме того, мы узнали, что для умственного развития очень большую роль играет наследственность. Теперь ясно стало, почему Ваня Спицын не успевает по математике: у него отец алкоголик, и сколько Ване не лезть из кожи — не быть ему математиком. А почему Костя Брылин часто плачет? Потому что у него повышенная возбудимость — мать больна туберкулезом, тяжелым наследием прошлого.

Некоторые ребята были обижены, другие гордились своими успехами, но кончился учебный год, мы разошлись на каникулы и вскоре забыли и о психоанализе и об Ивине. Вспоминалась только товарищ Маша.

Наступила осень, мы снова пришли в класс. И снова собралась наша бригада. Витька Бутузов рассказывал о рыбалке, Женька по-прежнему подсказывал Вере. Новым у него было то, что он стал умываться и причесываться, и мы узнали, что он с Верой ходит в кино. Сама Вера тоже изменилась: она перестала списывать с чужих тетрадей. Сопела, на глазах у нее появлялись слезы, но решала задачки сама. Мы с Деревягиным увлеклись просмотром диапозитивов на стекле. Почти каждый вечер оставались после уроков, опускали шторы в историческом кабинете, и на стене возникали развалины Рима, коралловые острова, белые медведи. Диапозитивов в школе была целая гора, и смотреть бы их нам не пересмотреть, как вдруг опять появился Ивин.