Константин Лагунов - Больно берег крут
— Маша, — Кудлатый коснулся белой полной руки хозяйки. — Они у тебя, никак, немые?
— С тобой, чертом, ненароком встретишься — онемеешь, — беззлобно огрызнулась хозяйка. — Эта, черненькая, Люся, а эта — Даша. Сидите, сидите, девочки. Не бойтесь, не тронут. Только с виду страхолюдные, а на деле — ничего мальчики. Познакомитесь, еще влюбитесь. Да сидите же! — прикрикнула уже недовольно.
Узкоглазая, смуглолицая, с приметной родинкой на правой щеке Люся, настороженно сверкнув глазом, наконец-то прочно уселась на прежнее место. Она была легка, подобранна и совсем молода, где-нибудь возле семнадцати. Даша выглядела немного старше, вероятно, потому, что была плотней и шире подруги, и лицо круглое, с ямочками на щеках и еле приметными скулами, и рот крупный, полногубый, и глаза большие. Она опасливо прижалась к Люсе и замерла.
— Мы не пьем, — за обеих сказала Люся, отодвигая протянутый Кудлатым стакан с водкой.
— На Севере не пить нельзя, — тут же вмешался Кудлатый. — Кровь загустеет с холоду — и конец.
— Потерпим до холодов, там видно будет, — нашлась с ответом Люся, решительно отставляя стакан в сторону.
— Не неволим, — расплылся в ухмылке Крот, а глазами пригрозил: — Можно и на сухую. — Осклабился, нехорошо подмигнул: — Так даже интересней…
— Ну-ну! — сердито прикрикнула хозяйка. — Ты моих пташек не пугай. Они совсем необстрелянные. Только-только из-под маминого крылышка.
— Где подловила? — с ноткой недовольства спросил Крот.
— Да на улице же, — весело откликнулась Маша, подняв и вертя перед глазами стакан, до половины наполненный водкой. — Приехали за романтикой в Турмаганнефтестрой. С записочкой к какой-то тетечке, а та вчера уволилась, и будь здоров. Пока тетечкины следы искали, рабочий день кончился. Сторожиха их из конторы помела. В Доме заезжих все коридоры битком…
То ли от запаха водки, то ли еще от чего-то, но только Маша говорила все громче и громче и руками размахивала все энергичней. Парням хоть и явно не терпелось поскорее выпить, однако слушали ее с интересом, скалились довольно и весело, подмигивали, ахали. Рассказчица, как видно, наделена была от природы и острой наблюдательностью, и даром слова.
— … Иду, смотрю. Сидят на тротуарчике, на чемоданчике, две пташки залетные. Лапки поджали, носики повесили. Когда-то и я вот так же… Вспомнила, дрогнуло сердце. «Айда, девки, ко мне». Ну, за ваше здоровье, девочки!
Она опьянела сразу. Черты лица обмякли, и оно вдруг стало очевидно нездоровым, одутловатым и неприятно залоснилось. К полураскрытому рту прикипела жалкая беспомощная улыбка. Приметив, что хозяйка захмелела, Люся забеспокоилась. Улучив момент, шепнула подружке: «Бежим». Даша скользнула с краешка скамьи, но не успела, не посмела встать, попав под прицел широко расставленных, липких и похотливых глаз Крота.
— Айда ко мне, — властно позвал Крот и потянулся лапищей.
Даша испуганно прилипла к скамье, сдвинулась на прежнее место, прижалась к Люсе. Та обожгла Крота дерзким взглядом и звонко прикрикнула:
— Не смейте!
— Ха-ха-ха… Ха-ха-ха! — зашелся в самодовольном всесильном хохоте Крот, раскачиваясь, сотрясаясь огромным телом.
Казалось, не только стол, заставленный бутылками и банками, но пол и стены — вся эта бог весть из чего слепленная избенка на курьих ножках закачалась, вот-вот перекувыркнется.
Жора с Кудлатым в два голоса подхватили смех повелителя и с деланным приохиванием, перекрывая друг друга, залились:
— Хе-хе-хе… Ох-хо-хо-хо… Ах-ха-ха-ха!!
Вцепилась Люся в податливое, мягкое плечо хозяйки, встряхнула ее, крикнула:
— Тетя Маша!
И разом стало тихо. Женщина встрепенулась, скинула оцепенение. С трудом выговорила заплетающимся языком:
— Не троньте их. Они мои гости. Слы…
— Кончай! — прикрикнул Крот и не больно, но звонко шлепнул Машку по щеке. И снова обварил, раздел, растерзал Дашу бесстыдно похотливым жестким взглядом. — Не надо гоношиться, девочки. Отсюда еще никто не уходил поперек моей воли. Таких выносили. В мешок и в реку. До зимы не всплывет…
— А и всплывет, спишут за неопознанием личности, — подхватил Кудлатый.
И снова они ржали. И пили, жевали консервы и хлеб вперемежку с короткими рваными фразами, и все чаще резали девчатам уши смачные матерки. Маша тоже пила. Ленивыми глотками. Не закусывая. И все сильней дрябла телом и рассудком.
— П-пора, — не совсем твердо выговорил Крот и, кольнув Дашу взглядом, рыкнул: — Давай сюда… Ты!
— Чего вам от нее надо? — натянутым голосом громко спросила Люся.
— Машка! Покажи этим… целочкам, чего нам надо!
— Стремптиз, Маша! — взвизгнул Кудлатый.
— По всей форме. По Европе! — подхватил Жора.
— Валяй! — Крот пристукнул по столешнице так, что посуда заплясала.
Наконец-то Маша поняла, чего от нее хотят. Лицо ее покривила не то улыбка, не то плаксивая гримаса.
— А я… я… м-мож-жет…
— Давай, б…ина! — гаркнул Крот.
Маша с усилием оторвалась от сиденья. Опираясь ладонями о стол, поднялась. Вышла на крохотную пустошь между столом и печью. Раскачиваясь и что-то бормоча, неверными руками стала стягивать с себя кофту. Крот дотянулся до онемевшей от ужаса Даши. Рванул. Вздрагивающие, потные, железные ладони Кудлатого прикипели к Люсиной спине, и та заорала:
— Ма-а-а-а!!!
Вцепилась в нечесаные, слипшиеся сосульками патлы Кудлатого, рвала их, царапала и вопила:
— Ма-а-а-а!!!
Тут дверь распахнулась. На пороге с ведром в руке встал Иван Василенко. Только миг изумленно озирал он представшую перед ним картину и тут же с размаху ахнул ведром Крота по макушке. Кудлатый отлепился от Люси, кинулся с бутылкой на Ивана. Но парня уже ухватил за грудки взбешенный Крот, всей своей многопудовой тушей притиснул к косяку, а сам нашаривал заплетающимися пальцами нож. Дверной проем за спиной спас Ивана.
— Девок не выпущай, сука! С этим я сам! — крикнул Крот, выкидываясь вслед за Иваном на улицу.
Они дрались жестоко и беспощадно. Будь Крот чуть потрезвей, он сразу бы сокрушил Ивана наповал. От встречных пудовых ударов Крот только свирепел. Когда же Иван, изловчась, сшиб его с ног, Крот выхватил нож.
Иван затравленно глянул по сторонам — ни палки, ни камня, ни железяки. Круто развернулся и побежал. Крот пустил нож в спину, но промахнулся. Пока искал нож, Иван растворился в темноте. Разъяренный, готовый сокрушать, терзать и рвать, Крот медведем ввалился в избенку. Люся с Дашей стояли, прижимаясь к стене, а Кудлатый пританцовывал перед ними и что-то орал.
— Пшел, — отшвырнул его Крот. Сграбастал сразу обеих и начал ломать, давить, тискать с такой силой, что у девчонок потемнело в глазах.
Тут снова распахнулась дверь, и на пороге с двустволкой в руках встал Иван Василенко.
— К стенке, сволочи! — надорванно завопил Иван и выстрелил в потолок.
Кудлатый ударил бутылкой по лампочке. Стало темно. Зазвенело стекло. Что-то тяжелое стукнуло Ивана в плечо. Тот выскочил на улицу и бабахнул еще раз вверх. Отскочив, торопливо перезарядил ружье, крикнул в темноту избы:
— Выходи по одному! Перестреляю!
Выбежали Люся с Дашей.
— Они в окно! В окно! — прокричала истерически Люся.
Высадив раму, Жора с Кудлатым выскочили, а грузный Крот застрял в оконном проеме. Его Иван продержал под дулом до тех пор, пока не подоспела оповещенная Таней милиция.
Ополоумевших от ужаса девчонок Таня увела к себе, отпоила валерианкой и чаем, уложила на свою кровать.
Той же ночью, оглушив кулаком конвоира, Крот бежал из-под стражи.
Кудлатого с Жорой милиция тоже не нашла.
Глава десятая
1Зима накатила вдруг. Будто кто-то неведомый предательски распахнул ей ночью ворота и она с победным воем и свистом ворвалась ордынской сворой, сокрушая и топча все живое. Ошпаренные морозом, свернулись, почернев, неопавшие листья и с жестяным шуршаньем осыпались. Оголенные деревья беспомощно и зябко подрагивали на студеном ветру, который волочил и волочил от Ледовитого косматящиеся охапки серых облаков, громоздил их над Турмаганом, уминал и тискал до тех пор, пока те не брызнули наконец белыми струями. Ветер подхватывал сверкающие пунктирные нити, трепал их, рвал, скручивал, частыми белыми стежками прошивал, прострачивал вкривь и вкось холодный мглистый воздух, и тот белел и густел на глазах, размывая, стушевывая очертания предметов.
Ослепленные метелью, тревожно загукали автомобили, медленно на ощупь продираясь сквозь снеговую заметь. Расхлестанная дождями, изжеванная колесами и гусеницами земля будто чугунной корочкой подернулась и зазвенела, захрустела под ногами. А снег валил и валил все гуще. Уже не тонкие колкие струйки стекали с неба, а низвергался нескончаемый белый поток, залил густой яркой пеной окаменевшую землю, выбелил дома и деревья, белыми лепехами запятнал свинцовую чернь реки… А когда отбуянилась, угомонилась ранняя октябрьская метель и мешковина облаков спала с неба, открыв глазу малиновое солнце в прозрачной синей глуби, запеленутая снегом бескрайняя равнина турмаганских болот полыхнула таким ослепительным сиянием, что померкло даже зарево гигантского газового факела.
