Фигль-Мигль - Ты так любишь эти фильмы

Подполковник густо краснеет.

— Вот куда вас, баб, одно место заводит. Знаешь?

— Не знаю я. Я вообще девственница.

Тут Лаврененко вовсе багровеет и лишается дара речи. Мы с Доктором Гэ, наверное, тоже.

— Ты что ж натворила, девочка? — скрипит наконец Лаврененко. — Ты зачем, дура, в такое дело сунулась?

— А меня кто спрашивал? Призвали — пошла. У нас в городе населения — двадцать тысяч. Хабзайки, какие были, позакрывали. Куда мне? В Москву? В Москву в институт — не те способности, а в Москву на Тверскую — не та фактура. Я бы и на ферму пошла — где они, фермы эти? Так чем дальнобойщикам на трассе, лучше для Родины. В военкомате сказали, желающие могут и настоящую воинскую специальность получить. Выучусь хоть на связиста, отслужу, пойду на контракт…

На лице Лаврененко читается одно: как он хочет назад в Анголу. Золотые горны СССР ему дудят, как никогда не дудели. Куда ж ты дел, подполковник, свою прекрасную страну, в которой всегда. Существовал выбор между хабзайкой и фермой. И никакой альтернативы в виде Тверской, дальнобойщиков, военных борделей. А! Раньше нужно было полки на площади выводить.

Лаврененко разрешил охранникам поддерживать дисциплину побоями, потому что другого средства её поддержать не существовало. Но когда. Побои вошли в обиход и контингент, притерпевшись, окреп. Охрана затосковала. Что-то произошло в их мозгах. Конечно, логично предположить. Что если тот, кого бьют, эволюционирует. Тот, кто бьёт, эволюционирует тоже. У парней словно душа становилась не на месте, если кто вокруг ходил с неразукрашенной и мало-мальски довольной рожей.

Ещё они всё как будто собирались уйти в набег на окрестные деревни. Но в окрестных деревнях невелика ждала пожива. Да и самих окрестных деревень, кроме брошенных. Не было. И вот в день, когда у охраны иссякли сигареты и водка. А позорное будущее стабилизационного фонда подполковника в количестве четырёх бутылок стало предельно очевидным. Подполковник снарядил экспедицию. «Не можешь подавить бунт — возглавь его», — сказал Доктор Гэ. А по-моему, зря.

«…а мангуст отбивался и плакал, и кричал: я полезный зверёк…» Господи Исусе! Я так распереживался, что сам зарыдал. Принцесса бросилась ко мне с воплем «где болит?» Душа у меня болит, дура!

Бац! я чуть не с ушами окунулся в кефир. Ну вот кто ты после этого? Я сам знаю, что кефир полезен для здоровья. Что эта дрянь — панацея, как ты его ни подогревай и ни сыпь туда сахар и словца два-три не очень гладких. Выпью я, выпью! Горе не море, выпьешь до дна.

Не умею я сразу и жрать, и страдать.

И вот, Принцесса вытирает мне нос полотенцем, просматривает какие-то бумажки, морщится и говорит:

— Он забыл расписаться. Вот что, Корень, давай-ка к нему на работу съездим.

«Так ли уж, — думаю, — нужно спешить этим делом?»

— Не нужно, но придётся. Опять среда псу под хвост, а виноваты будем кто?

«Опять мы?»

— Всегда мы.

«Если, — думаю, — мы виноваты всегда, так зачем тащиться куда-то в такую погоду? Можно быть виноватыми дома на диване».

Принцесса хмуро на меня глянула, но опровергать сей безупречный резон не стала. Зачем бы ей опровергать? Она одевается, берётся за поводок — вот вам и всё опровержение.

И вот, поехали на трамвае. Трамвай — смешное изобретение. Если бы он так не дребезжал, то был бы похож на лодочку. Покачивается с боку на бок, плывёт над камнями и между скалами. Что-то гулко трещит в обшивке, но это не страшные звуки. Не звуки кораблекрушения, если я его себе правильно представляю.

Сквозь мгляный парк идём себе не спеша и прохладно. Принцесса не торопится. Да-с, нет у нас обыкновения заявляться к нашему супругу на работу, и лучше бы дома на диване. Под лапами у меня песок, лёд, вода, колючий снег — а потом всё то же самое обнаружится во взгляде нашего супруга. Он глянет, он умеет. Я ёжусь. Шли вдвоём, нашли говна ком.

И вот, прошествовали сквозь казённые запахи лестниц и коридоров, и я — а сперва подумал, что ошибся, — учуял не только нашего супруга, но и нашего хахаля. Ну дела! Тебя-то сюда каким хамсином надуло?

И вот, дамочка с казённым выражением на лице провела нас в директорский кабинет. Принцесса огляделась — нет директора в кабинете, гляди не гляди — и говорит:

— Посиди здесь, я сейчас.

И вот, сижу один. В красивом месте наш супруг падишахствует себе. Приют, уют и простор тебе!

И такой приманчивый покой в этом блеске: видно, что хотя и блестит, но по паркету ходят, на диване валяются, на стол задирают ноги. На стол я, само собой, не полез. На диван не полез! Сел строго посреди паркета — любуйся, не трону я твою мебель грязными лапами.

И вот, открывается дверь, заглядывает внутрь блондиночка. Шевелю хвостом — заходи, я хороший! — а она отшатывается, как от танка, и лицо у неё становится белое-белое, без жизни, без цвета. Надо же, думаю, так собак бояться. Но это бывает, если кого в детстве покусали.

Через какое-то время слышу, идёт наш супруг по коридору. Один; с Принцессой, значит, разминулся. И странный такой шаг: как всегда, твёрдый, но ещё такой, словно человек из последних сил уговаривает себя не бежать. Странно, да? Чего не пробежаться, если хочется. А того страннее, что нашему супругу чего-чего, а бегать отродясь не хотелось.

И вот, распахивает он дверь, влетает, смотрит на меня и задушевно так говорит:

— Какого чёрта?

Ну, думаю, извини, что приехали не в голос. Бумажку приехали подписать. Хотели как лучше. Ты домой вернёшься, а все печати уже стоят, — и суп на плите тоже, быть может. Мы же твоя семья. Пожалуйста, не сердись.

Привалился к косяку. Молчит, смотрит.

Наш супруг одевается и чопорно, и красиво. Он ухитряется выглядеть нарядно там, где другой выглядел бы упакованным в офисную сбрую. То запонка празднично мигнёт, то булавка в галстуке, но главное — погляди! — сами галстуки, рубашки, костюмы и ботинки, как праздник. И весь он, как английский шафер на свадьбе губернатора. А тут я на него гляжу и вижу, что вид у него как есть расхристанный. И галстук сбился, и волосы, и на брюках чуть ли не пятна — и пиджак сидит хотя как на английском шафере, но уже изрядно пьяном. А руки он только что тщательно-тщательно мыл-намывал, просто слои мыла на руках побывали.

И вот, наш супруг медленно идёт к зеркалу, поднимает руку прихорошиться. Смотрит комыми глазами на себя, меня зеркальных. Фу, фу, не люблю зеркал. Всегда отворачиваюсь. Всегда думаю, что я там — вовсе не я.

— Ладно, и где же твоя хозяйка?

Я вострю ушки. Громадина-дом за дверью кабинета весь пронизан чужой жизнью: на чердаках жизнь, и в подвалах, и на связующих их лестницах. Где-то сквозь неё пробирается Принцесса. Где ты? Где-то так далеко, что мне не слышно.

— Знал бы ты, как вы некстати.

Разве, думаю, моя душа лишняя на свете? Почему ты так смотришь, будто прибить изготовился?

— Ах, дрянь, — говорит наш супруг страдальчески нараспев. — Ах, скотина.

Поджимаю хвост. Есть, признаться, надежда, что дрянь и скоты всё же не мы, — хотя что это за надежда: пострадать ни за Христа, ни за Богородицу. Обидно — жуть! Но зато… зато дело не дойдёт до колотушек. Зато виноватым себя не чувствуешь! Рассудок не улетает! Пусть наш супруг ярится, руками в воздухе выписывает что-то такое эффектненькое. Мне что — знай оттерпливайся. Понервничает и перестанет: больно интересно орать на овцу, которая присмирела. Только писать хочется.

Всегда хочу, когда волнуюсь. И откуда такая связь, просто удивительно.

И вот, слышу — ах, вспрыгалось сердце! — ещё далёкие шаги. Ты бежишь, шеринька, мне на помощь, торопишься, и по одному коридору, по другому уже несётся громовой победный топот. Как боевые колесницы скачут, так моя душа; как полки со знамёнами.

Наш супруг, приметив мою радость, делает выводы, опускает руки и усмиряется. И правильно, потому что дверь распахивается без стука, и Принцесса, влетев, воздвигает свой гнев.

— Где ты ходишь?

— А что тебе здесь надо?

Обменялись, значит, приветиком. Распрямившийся было, горблюсь опять.

— Подпиши, — говорит Принцесса неожиданно спокойно и холодно, доставая бумагу.

Наш супруг просматривает и хмуро подписывает.

И вот, почему-то мне кажется, что мысли обоих, вместо того чтобы сосредоточиться на ругательстве, витают далеко-далеко, и деланная ярость прикрывает другое беспокойство. Только этого не хватало.

— Любовь проходит, а недвижимость остаётся.

Это сказал наш супруг, но могла бы сказать и Принцесса, таким они взглядом переглянулись. Ну, ну, сейчас полаются. И всё равно есть что-то другое.

— К ужину ждать? — сухо спрашивает Принцесса.

— К ужину? — со смешком интересуется наш супруг. — К какому?

— К тому, который будет сегодня вечером.

Тема ужина у нас не то что самая больная — я-то, по крайней мере, кушаю по часам, — но насмешки имеют под собой почву. Смешочек, злое фырканье, смешочек — и обоим уже неохота выяснять, идёт он в ресторан, потому что еды нет дома, или дома нет еды, потому что он пристрастился к ресторанам.