Михаил Веллер - Живы будем – не помрем
— Уж и не помню, что такое юная девушка.
— А ты постарайся.
— Не уверена, что одного сеанса хватит.
— Я тебя не ограничиваю.
— А вы уверены, что он придет, такой влюбленный?
— Это моя задача. А вот чтоб не захотел уйти — это твоя задача.
— Но он хоть действительно из себя ничего?
— Вполне. Стану я тебе урода сватать.
— Уж и не помню, что такое двадцатилетний мальчик.
— Надеюсь, хотя бы получишь удовольствие.
— То-то вы заботитесь о моих удовольствиях! А на что-нибудь более материальное тоже можно рассчитывать? Вы цены знаете?
— Я все знаю. А цены на твой курс лечения ты знаешь?
— Но это как бы по дружбе, вы говорили…
— И это тоже по дружбе. Считай, что списываю долг и открываю тебе кредит: сможешь обращаться еще, и по любому поводу.
— М-да-а, вот и пришла мне пора открывать школу… Смешная задачка… даже интересно. Откровенно говоря, я бы предпочла погасить свой долг непосредственно вам.
— Не учи дедушку кашлять.
— Но интересно: почему именно я?
— Я уважаю профессионалов.
42. Раз в жизни сбывается несбыточное
Ларик позвонил на четвертый день — поздно вечером, разумеется.
— Что это ты вдруг решил о себе напомнить?
— Просто подумал, что поступил не очень вежливо…
— Ах. Мы обретаем манеры. Вращаемся в высоких сферах. Не волнуйся, я все давно забыла.
— В общем, мы тут едем компанией на выходные в Таллинн, и я подумал, что, может быть, тебе захочется.
— Может быть. (Опять Таллинн!..)
— Так как?
— Ты прекрасно знаешь, что я никуда с тобой не поеду.
— Нет, как хочешь. Извини. Счастливо.
Пи-пи-пи — сказала трубка ей в ухо. Ну, и что делать?..
Пораньше с утра (успеть!) позвонила ему на вахту общаги:
— Что ж ты так быстро бросил трубку? — съязвила.
— Ты-ы? А мне показалось…
— Это мне показалось. Если ты на полпути поцелуешь руку и выпрыгнешь из поезда — милая перспектива.
Он засмеялся.
— Скажи сам: с тобой можно куда-нибудь ехать?
— Со стороны виднее. Не только со мной — нас пятеро. Поезд в шестнадцать десять.
— Не уверена, что смогу. В общем, идея заманчивая…
— Билет по студенческому — треха, ну с собой двадцатку.
— А жить там где? Или блат в гостинице?
— У Володи знакомый художник, оставит мастерскую. С камином!
Вале нарисовался вечер, огонь в камине, островерхие таллиннские крыши, компания: один обязательно в старом кресле-качалке, остальные — на матрасах вдоль стен… кругом — картины, мольберты, холсты, запах красок… и художник — бородатый, в растянутом грубом свитере, дымящий трубкой. Хотелось отчаянно.
— Если к обеду не разболеюсь окончательно, — соврала, — то можно подумать… Не обещаю, но на всякий случай ждите.
— До четырех часов в зале, где кассы, — у буфета.
Он не упрашивал…
Пришлось звонить матери на работу, строить легенду о выпавшем срочно месте в двухдневной турпоездке от института, выслушивать сомнения на повышенных тонах… «В конце концов, тебе двадцать лет, ты взрослая девушка, что я могу поделать — взаперти тебя держать? — Мать что-то чуяла, и правильно чуяла… — Только позвони нам сразу, как добралась».
Ларик ждал на Варшавском вокзале, грея ладони о стакан с кофейной бурдой.
— Слушай, — неловко признался он. — Ничего не получилось…
— Что не получилось? (Опять!..) Негде остановиться? Или — поезд отменили, путь взорвали? — она полыхнула злым прищуром.
— Да нет, — вздохнул он. — Просто они не поехали. Там личные отношения… короче, разладилось. Извини…
Он вытащил из кошелька билеты:
— Надо пойти сдать. Или прямо продать в очереди…
Один билет у них схватили сразу, потом еще два. Ларик взглянул на два, оставшиеся в руке, на часы поверх расписания:
— Четыре минуты осталось. А может — рванем! А? Честно говоря, я уже настроился.
Она молниеносно прикинула время до вагона — и не отказала себе в наслаждении сыграть теперь на его нервах небольшой ритмический танец.
— Что-то скучно без компании… Да и не успеем уже.
— Да, разве что галопом, — согласился он легко.
Она взглянула невинно:
— Слушай — а почему ты с сумкой? раз все распалось?
— Так я ж прямо с работы, — удивился он. — С утра все с собой взял, иначе не успеть.
На часах оставалась минута с половинкой.
— Вообще-то мы старые друзья, — неторопливо проговорила она, следя за реакцией на слово «друзья».
— Вот я и подумал, — спокойно согласился он, хватая протянутую ему сумку.
Запыхавшись, они вскочили в последний вагон при негодующем вопле проводницы.
Их кресла были лицом по ходу движения. Оледеневший Ленинград со стуком выпускал путешественников из своего каменного лона.
Ларик извлек из сумки бутылочку с коньяком и четыре мандарина.
— За благополучный проскок! — приветствовал он. — А то не по-джентльменски получилось бы — пригласить девушку, а потом отказаться.
— За джентльменов, — ответила она. Стало тепло: он действительно хотел поехать с ней, а не блефовал. Еще посмотрим, Катенька, чего стоят твои прожекты!
А ночевать — вдвоем?.. Отмахнулась от этой мысли: э, разве не спали они в одной комнате. Но мысль посвечивала запретным, тем самым; она не спрашивала ничего.
Запасливый Ларик разложил Конан-Дойля и Сименона, — не читалось: болтали, смотрели в окно. В Нарве он добежал до буфета, принес в свертке горячие пирожки и бутерброды, Валя налила кофе из термоса.
— Слушай — как мы хорошо едем!
Потом он раскрыл коробку со «скрэбл», каковая игра по-русски получила официальное название «эрудит»: играли в слова…
Летящий пейзаж затягивало темью, электричество задрожало в стеклах, вагон постепенно пустел.
Над перроном горела латиницей надпись «Tallinn», звучала непривычная чужая речь, и Валя почувствовала дух заграницы.
— Нам теперь куда?
— Может, погуляем немного сначала?
— Конечно! А сумки не тяжелые?
— Да ну, одна на плече, вторая в руке. Пошли…
За подземным переходом углубились в витую булыжную улочку. Древняя стена в подсветке прожекторов вздымалась над заснеженным парком. Экспрессивные афиши с непонятными надписями пестрели под фонарем длинной вереницей. Крохотные проулки отделялись от улицы; свежевыпеченной горячей сдобой пахнуло из низких воротец.
Улочка трудолюбиво взобралась на взгорбок и распалась между теснящихся углов на рукава; по лесенкам и подворотням Валя и Ларик спустились на игрушечную площадь; трубач на шпиле ратуши пронзал вишнево-черное небо, лепившиеся друг к другу пряничные домики светились стрельчатыми окнами. Прозрачные серые хлопья плыли на фоне луны, яркой и четкой, как на японских гравюрах.
— Красиво-о… — протянула Валя.
— Дарю, — простер руку Ларик. — Не жалеешь, что увидела?
— Пока нет!
Он изучил карманный план города, повел ее за повороты вниз, за перекрестком светилась модерная башня отеля «Виру».
— Нам на сороковой автобус. Езды десять минут.
Автобус вывернул в конце концов на современную безлико-коробочную улицу. Они куда-то свернули за магазином, обошли крохотный парк и углубились меж двух рядов двухэтажных строеньиц, перед которыми росли елки и рдели в редком свете окошек гроздья рябин.
— Ты здесь когда-нибудь уже был?
— Впервые в жизни. Просто строители хорошо ориентируются в городской местности.
Сверил номер на домике с записанным, взял ее под руку и ввел в подъезд. Не поднялись по лестнице, но спустились на несколько ступенек вниз и оказались перед обычной дверью, ведущей в полуподвал.
Валя предполагала, что мастерская будет на чердаке, в мансарде; жаль… но тут тоже неплохо…
— А он дома? — спросила она про художника.
— Хм. Посмотрим, — ответил Ларик и вытащил из-под кнопки звонка записку: «Уехал до понедельника. Ключ под ковриком. Прошу быть как дома». Нагнулся и из-под половичка извлек ключ.
Замок щелкнул.
Ларик протянул руку и повернул выключатель:
— Прошу входить!
Мастерская промерзла. Не раздеваясь, быстро осмотрелись. Крохотная прихожая переходила в кухню, скошенную и безоконную: электроплитка, старенький холодильник, посуда на полке, в углу — поленница вкусно пахнущих березовых дров.
— А зачем дрова? Для камина?
— Здесь парового нет. Видела трубы на крышах?
Она не представляла себе, что где-то сейчас, кроме таежной глуши, люди могут обходиться без центрального отопления. Это внесло романтическую струю: они будут обогреваться живым огнем!
Собственно, камин правильнее было бы назвать очагом: грубая печь с отверстым широким зевом, но это выглядело еще стариннее и привлекательнее.
