Эдуард Лимонов - Дисциплинарный санаторий
Секс стал насильственным блюдом. Мифология секса, таинственность секса (обыкновенно таким он кажется подростку в возрасте полового созревания), его чары распространены (пульверизируются) на все население санатория. Бесчисленные «I love you, baby!», вырывающиеся из глоток прославленных и поющих в метро за несколько монет исполнителей, фильмы-анекдоты о любви, во всех ее видах (дорогая любовь в шато, с модными извращениями, и дешевая, романтическая love на фоне большого города, гомосексуальная love…), журналы, телешоу, романы — все наполнено сексом. (Сексиклип — новейшая форма телестриптиза.) Не умершие в синематиках секссимволы прошлого соперничают с секссимволами сегодняшнего дня. Актрисы Валерия Каприсски и Марушка Дитмэрс с Мэрлен Дитрих и Джин Харлоу. В независимости от качества фильмов и таланта секссимволов можно констатировать, что sex и love занимают в развлекательной индустрии санаториев диспропорциональное место. Впечатление такое, что они есть единственная, помимо work, активность населения. (Вполне логично заменить в святой троице санатория famille на sex-love.)
Интересно, что зрелые писатели первого санаторного поколения, «звезды» Роб-Грийе, Соллерс, Матцнеф,— все так или иначе оказались к концу 80-х годов настойчивыми (и порой вульгарными) воспевателями sex-love в его наиболее провокационных видах, от садо-мазохистского донжуанства до педофилии и инцеста. Почему от нового и нового-нового романа, от гошизма и формализма обратились они к сексу? Потому, что иных неколебимых ценностей, на которых возможно построить популярное творчество, не существует? Потому ли, что санаторное общество и его климат не способствуют этуализации[178] (появлению на телеэкранах) писателей — социальных критиков типа Золя и Селина; поощряются Р-Г, С, М.— как безопасные писатели? Потому, что мужественность в ее цельном виде обязательно ассоциируется с фашизмом? Потому ли, что только кафкианская жертва и искатель сексуального thrill могут быть близки больным санатория?
Sex-love, несомненно, служит в санаторном обществе заменителем, эрзацем thrill мужественности. В порнографии (каковая есть в ее современном виде всего лишь безобидная область эротики для бедных) решительно господствует лишь комический показ секса. Присутствующий всегда в сексуальных актах реальных мужчин и женщин элемент насилия, агрессивности удален из порнофильма, как кофеин из бескофеинного кофе, ибо пропаганда насилия запрещена в санаториях. Упоминание насилия запретить невозможно, но возможно его истолковать безобиднее. В Соединенных Штатах очень hard порнофильмы циркулируют на черном рынке, запрещённые законом. «Взрослый» секс черного порнофильма никогда не проникнет на широкий экран. Премьера в Нью-Йорке фильма «Ночной портье» вызвала и протесты еврейской общественности (ввиду неординарной трактовки любовной истории между экс-эсэсовцем и его экс-жертвой), и протесты и бойкот кинотеатра религиозными и даже профсоюзными организациями города. В то же время комические порнофильмы показываются в порнотеатрах Нью-Йорка ежевечерне уже четверть века, не вызывая особого возмущения.
Вместе с комическим сексом поощряется обществом секс подростковый. «I love you, baby!» в тысячах вариантов и есть низведение секса к подростковой версии. Культура довоенных, предсанаторных обществ (пусть и популярная, и развлекательная) была все еще «взрослой» культурой. Большей частью «взрослый» (man — woman) sex-love предлагался массам как модель для подражания. Пусть и фальшивые герои, звезды досанаторного синема все же были женщины и мужчины — Марлен Дитрих и Лорэн Бокалл, Хэмфри Богарт и Гарри Грант. Звезды сегодняшнего синема — мальчики и девочки. Среди сонма французских актрис от 20 до 40 лет нет ни единой женщины. (Аджани, Каприсски и еще десятки им подобных — девочки, вплоть до старой девочки Джин Биркин и ее девочки-дочери Шарлотты Гинзбург…) Знаменитый Жерар Депардье — не мужчина, но мальчик-гигант… Это санаторная реальность диктует нам (и производителям, и потребителям культуры) моду на тинэйдж-секс — легкий, нетрагический, школьный. Не выбравшие партнера жизни, актеры и актриски в морщинах, жеманничая, признаются в телеинтервью, что еще не встретили объект желания, с которым хотели бы остаться надолго. И это объясняется санаторным климатом. Ибо если подростковый возраст растянут в санатории, то и тинэйдж-поведение (в том числе поиски sex-партнера) растягивается на десятки лет. И поискам этим придается несвойственное им значение. В санаторном обществе выбор sex-партнера для жизни приобрел абсурдно раздутую важность. Санаторный мужчина-подросток не понимает, что женщина и связанные с нею активности (секс и семья) лишь части жизни мужчины, и далеко не самые важные.
Мертвые идеологии
Ensemble, nous ferons Gagner la France!Ensemble nous construirons une France française, forte et fraternelle!La France unie est en marche!Bâtissons ensemble une France forte et fraternelle![179]
Вышеприведенные лозунги есть избирательные призывы кандидатов самых крупных партий на президентских выборах в 1988 году. Сложно догадаться, кандидату какой партии принадлежит каждый из них. Лишь Ле Пен выдает себя с «France française». Лозунг Раймона Барра (последний) отличается от лепеновского лишь отсутствием «française».[180] К сожалению, пятеро более мелких кандидатов не посчитали нужным сформулировать свое кредо единой фразой. Можно предположить, что в кредо присутствовали бы модные слова «ensemble»[181] и «France», «française».
Зачем Франции сплачиваться ensemble? Чтобы gagner — выиграть? Где выиграть? В чем? В Олимпийских играх? В третьей мировой войне? В Олимпийских играх Франция gagne всегда плохо, третьей же мировой войны Франция не желает. В чем же gagner? Наиболее правдоподобным является объяснение, что Франция должна выиграть в экономическом соревновании между странами. Вначале, может быть, в соревновании с Германией, ближайшим соседом. Лозунг Миттерана «La France unie est en marche!»[182] подразумевает, несомненно, то же самое: Франция находится на марше в направлении gagner. Присоединив в виде эксперимента к миттерановскому лозунгу — кличи Ширака, Ле Пена и Барра, получаем сборный клич — кредо, под которым каждый из них подпишется: «En marche pour gagner et betir ensemble une France forte et fraternelle!».[183] Не зная реальности жизни Франции, несанаторный человек (предположим, тот же абориген из песков Австралии) может предположить, что Франция, бедняжка, лежит в развалинах и на ее улицах — человек человеку волк. Невозможно выйти из дому без карабина, настолько она не братственная. Символическая преувеличенность очевидна и допустима, но то, что четыре самые сильные партии прибегли к одному (практически одному) лозунгу, неизбежно наталкивает на мысль, что «française», «ensemble», «gagner» — сегодня ингредиенты успеха. Коллектив в моде сегодня, как диктатор в моде в своей стране, пока он силен.
В санаторном обществе коллективы есть отдельные клетки социального организма, а не индивидуумы. Посему оно должно бы называться коллективократией, а не демократией. Не Сократ или Алкивиад являются действующими лицами санаторной жизни, но CGT, CFDT.[184] (CNCF[185] ответственна за большее количество жертв, чем все террористы, вместе взятые, а «Ресторан Сердца» выглядел одно время более положительным, чем Жан-Поль-2).
Синдикализированные рабочие объединены в коллективы, синдикализированные патроны — также. Одновременно каждая фабрика, завод, бюро или ателье являются коллективами производственными. Политические партии санатория объединяют каждая в коллектив People, имеющих общие представления о том, как должен администрироваться санаторий. Одни коллективы внедрены в другие. Например, отношения профсоюзов и партий. Дублируя активности друг друга или, напротив, как в случае синдикатов и патрональных объединений, взаимоуничтожая их, деятельность коллективов создает иллюзию бурной социальной жизни санатория. Между тем речь всегда идет только и исключительно о производстве и его организации и о распределении прибыли. (Собственно политическая жизнь в санатории отсутствует.)
На любом митинге, даже удаленном тематически от внутренней санаторной жизни, например, против апартеида в Южной Африке, представители многобуквенных организаций занимают большинство мест в президиуме. Священнослужитель, писатель или философ — представители архаических активностей общества — в такой компании выглядят смешными анахронизмами. (В то же время супруга известной жертвы заложника — Жоэль Коффман или свежеприбывшая жертва апартеида Пьер-Андре Альбертини выглядят уместно, ибо культ жертв в санатории сильнее традиционных религиозных культов.) Представляющие профсоюзные коллективы Анри Кразуки или Андре Бержерон вызывают у санаторных больных сильные эмоции не благодаря оригинальности мышления или особой мудрости, но поскольку коллективы, ими представляемые, могучи и многочисленны.
