Эдгар Доктороу - Билли Батгейт
Я сказал ей, что мои корни в бандитской среде.
– Твой папа тоже бандит?
– Мой папа исчез очень давно. Я имел в виду место, где я вырос.
– А где ты вырос?
– Между Третьим Авеню и Авеню Батгейт, в Бронксе. На севере от Клэрмонт-авеню, оттуда же вышел и мистер Шульц.
– Никогда не бывала в Бронксе.
– Так я и думал, – сказал я, – Мы живем под крышей. Ванна – в кухне.
– Кто мы?
– Мама и я. Мама работает в прачечной. У нее длинные волосы. Она красивая женщина, вернее могла бы быть очень красивой, если бы следила за собой. Она чистюля и аккуратистка, не подумай. Но она слегка сумасшедшая. И зачем я тебе все это рассказываю? Об этом я никому никогда не говорил, мне почему-то неудобно говорить так о маме. Она добра ко мне и любит меня.
– Я догадываюсь.
– Но она не права. Ей наплевать как она выглядит, у ней нет друзей, она не любит покупать новые вещи, у нее нет даже мысли завести друга-мужчину. В общем, она не совсем обычна. Ей наплевать, что думают соседи. Она живет сама с собой. Поэтому у нее репутация тихопомешанной.
– Наверно у нее была тяжелая жизнь. Давно твой отец исчез?
– Я был совсем маленьким. Даже не помню его. Он был еврей, вот и все, что я о нем знаю.
– А твоя мама тоже еврейка?
– Нет. Она – ирландка, католичка. Ее зовут Мэри Бехан. Но она в церковь не ходит. Вернее ходит, но не в обычном понимании. С какими-то женщинами забирается на самый верх синагоги и сидит там, слушает. Вот так ей нравится.
– А фамилия у тебя конечно не Батгейт?
– А, ты запомнила?
– Да, когда записывали тебя в воскресную школу. Теперь понятно откуда она взялась!
Она улыбалась. Я подумал, что она имеет в виду мою фамилию, откуда я ее взял – от названия улицы, на которой жил, улицы – скопища фруктов всего мира, но она имела в виду не это. Она имела в виду привычку примыкать к другой церкви. Эта мысль заняла мою голову на минуту. Она пыталась не рассмеяться, чтобы не оскорбить меня, надеясь, что я не восприму очень серьезно ее шутку.
– Да, знаешь, мне как-то это и в голову не приходило, – сказал я, – То, что я иду по следам своих сумасшедших родителей.
Я рассмеялся, она следом за мной тоже. Мы смеялись, и я любил ее смех, такой мелодичный, как голос из-под толщи воды.
Потом, мы пошли по солнечной улице просто погулять и без всякой видимой причины свернули в другую сторону от отеля. Она сняла пиджак и повесила его к себе на плечо. Я глядел на наши отражения в стеклах магазинов, на которых краской было написано, что они сдаются. Наши отражения были черными, едва-едва проглядывали естественные краски. А сама улица полыхала жаром. Я чувствовал этим утром, что знаю, что Дрю Престон является сама собой, без мучительных размышлений направленных внутрь себя, без вызванных вином преувеличенных оценок ситуации, которая сложилась так, а не иначе, я чувствовал ее самою, под спрятанными под внешними оболочками красоты, ее внутреннюю красоту души и глядел на нее ту, внутреннюю, почти полностью забыв про нее физического человека. Еще я чувствовал, что понимаю ее так, как она понимает сама себя, так как она понимает себя в тисках обстоятельств, вызванных не ей самой. Другие члены банды раздражались ее видом, внешностью и манерами, для них она была существом с высшего света, снизошедшая до них, оборванцев, с благотворительной целью, но дело заключалось в другом, более опасном чувстве – ее душа оказалась в таком соседстве, что не могла иногда быть естественной. Думаю, что ее интерес ко мне был вызван именно этим обстоятельством, тем, что я, несмотря на все кажущиеся отличия, был ее братом-двойником и чувствовал себя в таком же окружении точно так же.
Мы прошли пешком несколько кварталов. Она молчала. Иногда бросала мельком взгляд на меня. Затем неожиданно взяла меня за руку. Будто если я доверил ей часть моей скрытой от всех души, она в благодарность дарит мне свое доверие, держа меня за руку как любовная подружка. Меня это немного смутило, но не мог же я в самом деле отказаться от такого доверия. Я просто оглянулся назад, чтобы посмотреть нет ли кого из знакомых лиц. И прокашлялся.
– Тебе, наверно, не совсем ясно твое положение в банде? – спросил я.
– Мое положение? А что это такое?
– Ну… что ты моя гувернантка.
– А-а. Да, я знаю. Поэтому ты столь явно заботишься обо мне.
– Я должен заботиться. Но, по правде говоря… – я смутился, – до этого времени и особого внимания ты не требовала. Потому что все делала правильно.
– Тут я подумал, что сфальшивил. – Но, случись что, ты можешь рассчитывать на меня. – добавил я признавая свои нечестные слова.
– А что может случиться?
– К примеру, ты знаешь кое-что, кое кого. А это иногда мешает. – ответил я, – Они не любят свидетелей. Они не любят когда люди не имеющие к ним отношения знают что-либо о них.
– Да, я много чего знаю о них. – сказала она, будто это раньше не приходило ей в голову.
– Чуть-чуть знаешь. – сказал я, – Но, с другой стороны, никто, кроме членов банды не знает, что ты это знаешь. Это хорошо. Потому что, если бы районный прокурор знал, что ты находилась на лодке и что там произошло убийство, то… Вот тогда твоя жизнь была бы в опасности.
Она задумалась.
– Ты говоришь будто ты – не член банды. – сказала она.
– Да, не член. Пока. Я еще пытаюсь стать им. – сказал я.
– Он тебя очень хорошо ценит. Всегда говорит о тебе только хорошие вещи.
– Какие, к примеру?
– Ну, что ты толковый. У тебя мозги на месте. Мне вообще-то это выражение не нравится. Он мог бы сказать, что ты силен, бесстрашен или еще что. Кстати, а сколько тебе лет?
– Шестнадцать. – ответил я, слегка преувеличив возраст.
– О, боже! – вздохнула она. Быстро взглянула на меня и опустила глаза. Она помолчала, затем вытащила руку из моей, что стало для меня большим облегчением, хотя я очень бы желал, чтобы мы держались за руки. – Тогда ты оказал им какую-то большую услугу, если они выбрали тебя среди многих.
– Среди каких многих? Это ведь не поступление в университет. Просто я привлек их внимание, вот и все. И привязался к ним. Эта банда просто делает дела и по пути использует то, что считает удобным использовать.
– Понятно.
– Я здесь так же случайно, как и ты.
– Я не понимала. Я думала, что ты с ними связан.
Мы спустились с холма и вышли к мосту через речку. Потом зашли на мост и постояли на середине, облокотившись о поручни и глядя на воду, текущую под нами. Течение реки еле протискивалось через валуны, загораживающие ход естественному потоку.
– Если я кое-что знаю о них, – она помедлила, – то как с тобой? Ты знаешь?
– Если я не стану членом банды, то да, у меня будет информация о них. Если они решат, что я – не их человек, то да. Никто не может сказать, что решит мистер Шульц. Если он решит, что я опасен для них, то я буду в опасности.
Она обернулась и посмотрела на меня. Выражение ее лица было обеспокоенным, в ее глазах, зеленых и мерцающих в свете отражения бегущих потоков воды, мог бы быть страх, хотя я не был уверен в этом. Если она боялась за меня – то я этого не хотел, это было принижением меня, я думал, что если она так беззаботно уверена в своей собственной жизни, то она должна так же думать и о моей. Это был самый опасный момент нашего внезапного альянса – возникла кристальная ясность всего, что нас окружало. Мы с доверием и теплотой относились друг к другу, но я не мог допустить и мысли о том, чтобы меня недооценили, сравнили с овечкой среди волков, я хотел равенства с ней. Поэтому я предпочел думать о том, что в ее глазах застыл страх за себя, а не за меня.
– Думаю, волноваться пока не ко времени, – сказал я достаточно безапелляционно и грубо, – Из того, что я знаю о мистере Шульце, я уверен сейчас, что он не думает о тебе, как о помехе. Но даже если такая мысль у него и возникнет, то он будет стараться всеми силами подавить ее.
– Он будет стараться подавить? Почему?
– Почему? Мисс Лола, почему? Мисс Дрю, т.е. я имею в виду мисс Престон? Почему? – я подумал, что я нанес ей боль и поэтому почувствовал себя не в своей тарелке. Показал ей, что я мужчина и что я – груб в оценках. И я отодвинулся от нее, а она улыбнулась и приблизилась ко мне, пытаясь взять меня за руку.
– Почему? Почему? Скажи мне! – обиженно, как маленькая девочка, она спрашивала и тянула меня к себе.
Мы стояли на мосту, ее лицо было у моего. Я чувствовал ее дыхание.
– Потому что все, кроме тебя, знают одну вещь. Мистер Шульц млеет от блондинок.
– А почему все это знают?
– Знают и все. – сказал я, – Об этом даже газеты писали.
– Я не читаю газет. – прошептала она.
Мое горло пересохло.
– Как же ты можешь знать то, что тебе нужно, если не читаешь газет? – прошептал я.
– А что мне надо знать? – сказала она, не отводя взгляда.
