Бернхард Шлинк - Возвращение
Наконец-то я отыскал свою машину и поехал к матери. Она возилась в саду. Когда я подошел к ней, она выпрямилась и смахнула рукой упавшую на лицо прядь.
— Привет.
На ней были джинсы и желтый свитер, который я помнил с детства, она надевала его, когда занималась домашней уборкой, когда мы переезжали с квартиры на квартиру, когда она клеила обои или красила стены. Выглядела она хорошо, казалась отдохнувшей и спокойной, и если бы я не знал о горькой складке на ее лице, я бы ее, наверное, и не заметил. По ее глазам я прочел, что она увидела на моем лице выражение досады, разочарования, обиды.
— Я был в отделе актов гражданского состояния.
— Что стряслось? Неужели Барбара передумала?
Недавно я пригласил обеих женщин на ужин, и они понравились друг другу, по крайней мере, заверили меня в том, что понравились. Обе были настроены на то, чтобы их знакомство прошло успешно. Этот решительный и жесткий настрой был мне хорошо знаком, и в тот вечер я отметил, что он есть и в характере Барбары.
— Магистрат направил запрос в Польшу. В сентябре сорок четвертого в Нойраде не регистрировался брак между Дебауером и Граф, а в апреле сорок пятого в Бреслау не регистрировалось рождение Петера Дебауера, зато родился Петер Граф. Отныне меня зовут Петер Граф.
Мать сложила садовый инструмент в плетеную корзину и сняла перчатки.
— Выпьешь чаю?
— Столько лет! Что ты мне рассказывала все эти годы?
Она насмешливо улыбнулась:
— Ты хочешь сказать, что я тебе слишком много рассказывала? Это уже что-то новенькое! Еще не так давно ты упрекал меня в том, что я рассказала слишком мало.
Она пошла в дом, я двинулся вслед за ней. Она поставила на плиту воду и еще раз спросила:
— Будешь чай? Или лучше горячий шоколад? Или ты не знаешь, чего хочешь? Тогда я заварю тебе китайский, лапсанг-сушонг.
Она достала банку из шкафа, положила несколько листочков в большое ситечко в стеклянном заварнике, дождалась, пока засвистел на плите чайник, и залила листочки кипятком. Я видел, что она явно размышляет о том, что мне сказать.
— Не раздумывай так долго, просто скажи.
Однако она сначала молча вынула ситечко из заварного чайника, поставила чайные чашки и сахарницу на стол, налила чай и села. Потом она покачала головой:
— Ты ведешь себя так, словно я перед тобой виновата. Если не в том, что у тебя не было отца, то в том, что лишила тебя памяти о нем, его образа, его истории. Но я ни в чем перед тобой не виновата. Я не причинила тебе никакого вреда, представив дело так, будто я и твой отец состояли в браке. Я облегчила нам обоим жизнь, и у тебя, таким образом, были бабушка с дедушкой, которые не терзались сомнениями, могли считать тебя своим внуком и любить тебя. Разве лучше было бы, если бы ты вырос без них? Разве лучше было бы, если бы тебя в школе дразнили безотцовщиной, подзаборником? Теперь-то этому никто больше не придает значения, а в ту пору это отравило бы тебе жизнь. Так что радуйся, что все выплыло наружу только теперь, а не тогда.
Она посмотрела на меня отчужденным, почти презрительным взглядом.
— С фамилией, конечно, вышла незадача. Но я не думаю, что магистрат даст ход этому делу. Не будут же они подавать в суд, чтобы сменить фамилию, которую ты носишь, на другую. Если ты не станешь их теребить, то и они тебя оставят в покое. Поступите просто: обойдите стороной твоего смешного чиновника из магистрата и поженитесь где-нибудь в другом месте, где-нибудь за Рейном, в одном из городков на озере, в одной из альпийских деревушек, да хоть в Лас-Вегасе.
— Когда женщины научатся рожать детей без помощи мужей, ты будешь права. Но пока вы такому не научились, и я хочу только одного — знать о моем отце то, что знаешь о нем ты.
— Я тебе уже говорила, что ты знаешь даже больше, чем я, добавь к тому, что я тебе рассказала, что брака не было, и тогда тебе будет известно все.
— Откуда взялся швейцарский паспорт с подложной фамилией?
— Почем мне знать? Я была рада тому, что он у меня есть. Я ведь не учиняла следствия, кто, где и как его изготовил. В больнице он мне не пригодился, там требовали предъявить свидетельство о браке. А вот на поляков и русских он произвел впечатление. Не знаю, где бы я сейчас была, если бы не паспорт. И где бы был ты. Не обижайся на меня, но чем больше я сейчас говорю, тем сильнее злюсь. Не хочу, чтобы ты великодушно простил меня за все, а хочу, чтобы ты одобрил то, что я сделала. Я вытащила тебя из крепости Бреслау, я нашла твоих бабушку и дедушку. Я тебя вырастила и всегда держала наготове спасательную сетку, чтобы ты, если что, не разбился..
— Что занесло швейцарца Иоганна Дебауера в Нойраде и Бреслау?
— Не имею ни малейшего представления. Меня это не интересовало. Он был одинокий, привлекательный, обладал шармом и чувством юмора, к тому же при деньгах, а я была влюблена. Наверняка он мне что-то рассказывал, но я все позабыла. В ту пору людей куда только не забрасывало.
— Ты надеялась, что он на тебе женится?
Она прищурила глаза и фыркнула:
— Это последний из твоих дурацких вопросов, на который я отвечу. Я очень надеялась и не надеялась ни на что. Да, я мечтала жить с богатым швейцарцем, который будет носить меня на руках и даже разрешит поступить на медицинский факультет Цюрихского университета. Нет, в пятницу я вовсе не надеялась, что проснусь в субботу вместе с ним в одной постели, а в субботу не надеялась, что в воскресенье мы с ним все еще будем вместе. Так было в то сумасшедшее время, и сегодня ты не знал, что будет завтра, а порой не хотел знать, что было вчера.
Она налила еще чаю и долго сидела молча, погрузившись в свои мысли.
— В тот самый четверг — накануне пятницы, когда я встретила твоего отца, — я приехала в Нойраде, чтобы навестить дядю Вильгельма и тетю Герту. Дядя Вильгельм — это мой крестный, друг детства и юности моей матери, убежденный наци, но вообще-то весельчак и шутник, и он мне нравился. Он научил меня фокусу с пальцами, который ты всегда просил показать. Помнишь еще?
Сложив руки ладонями вместе и согнув средние пальцы, она развернула одну кисть относительно другой на сто восемьдесят градусов и стала двигать пальцами туда-сюда. Я не сдержал смеха; снова я наблюдал это маленькое чудо, когда оба пальца в приложенных друг к другу ладонях качались вместе, как маятник.
— Да, я много смеялась, когда бывала у них в гостях. Их дети были старше меня, сын погиб в Польше, а дочь вышла замуж в Восточную Пруссию. За день до того, как я к ним приехала, они узнали, что русские убили дочь и всю ее семью, изнасиловали, изуродовали, забили до смерти, сожгли. Когда я вошла в квартиру, дядя Вильгельм и тетя Герта находились в спальне; он сначала застрелил ее, а потом себя.
Она посмотрела на меня, словно бы прикидывая, стоит ли рассказывать дальше.
— Ужасно было обнаружить их тела, и потом тоже было ужасно, когда мне пришлось позаботиться обо всем: вызвать полицию, врача, позвать соседей, организовать похороны. Ведь обычно обо всем заботился мой отец. Ночь была жуткая. Хотя тела уже увезли и я спала не в их спальне, а в комнате для гостей, у меня было такое чувство, что они лежат рядом со мной. Зато следующим утром — какая это потрясающая радость, знать, что ты жива! Я проснулась, передо мной был целый день, и я хотела наслаждаться каждой его минутой. Вечером я встретила твоего отца.
12
Несколько недель тому назад я нашел в книжной лавке книгу о швейцарском Красном Кресте во время Второй мировой войны. Сразу я ее читать не стал. А вот теперь, вернувшись домой, достал ее с полки. Книга эта не имела обзорного характера, как я предполагал, а содержала отчет швейцарского врача, который в 1940 году вместе с другими швейцарцами под патронатом Красного Креста работал в немецких лазаретах в России. Мой отец в 1940 году как раз закончил школу. По свидетельству врача, автора книги, подобного рода миссии проводились и позднее. Быть может, мой отец по заданию Красного Креста попал на войну, которую вели немцы с русскими? Правда, почти все швейцарцы, о которых упоминалось в книге, были либо врачами, либо медсестрами, либо санитарами, а мой отец был студентом-юристом. Быть может, он был одним из немногочисленных водителей? Я отправил запрос в швейцарский Красный Крест, не работал ли в этой организации с 1940 по 1945 год некий Иоганн Дебауер.
Врач писал и о поезде, двигавшемся на восток, в котором ехали швейцарцы, добровольно записавшиеся в СС, врач видел этот состав, когда возвращался с запада домой. Однако уж если моего отца не призвали в швейцарскую армию, то в войска СС его бы точно не взяли.
Наступил вечер. Я отложил книгу, встал из-за стола, открыл бутылку вина, налил бокал, поставил пластинку с музыкой Шумана и снова уселся за стол. Мне пришло в голову, что я совсем забыл о назначенной в этот день встрече с одним из авторов в Майнце. Я не позвонил своей секретарше. Не дозвонился до Макса, с которым собирался вечером пойти в кино и в пиццерию. Я набрал номер Макса, чтобы извиниться, но никто не ответил. До Барбары, которая снова отправилась в Берлин и жила там у одной из своих коллег, вообще дозвониться было невозможно.
