Ник Хорнби - Долгое падение
После завтрака я попыталась дозвониться до приюта, но у меня не получилось. В итоге я попросила Джей-Джея мне помочь, и он объяснил, что нужно было набирать еще кучу лишних цифр, а какие-то не нужно было набирать, и еще что-то. Но звонить домой не было наглостью с моей стороны, поскольку остальные разрешили мне звонить в Англию раз в день, сколько бы это ни стоило. Они сказали, что иначе я не смогу нормально отдохнуть.
А телефонный звонок… На самом деле он все изменил. Буквально две-три минуты. Но за эти минуты в моей голове пронеслось больше мыслей, чем за все время моего пребывания на крыше. Не то чтобы мне сообщили какую-то плохую новость или вообще какую-либо новость. Мэтти был в порядке. А что с ним могло случиться? Ему был нужен уход, и за ним ухаживали, а что еще? Я пыталась растянуть тот разговор, и надо отдать должное человеку, с которым я разговаривала, — он искренне пытался продлить время нашего разговора. Храни его Господь. Но ни я, ни он не знали, о чем говорить. Мэтти никогда ничего не делает, и в тот день он тоже ничего не делал. Его вынимали из кресла-каталки — мы поговорили об этом, но большей частью речь шла о погоде и садике при приюте.
Я поблагодарила того человека и повесила трубку, а потом на мгновение задумалась, пытаясь избежать накатывавшей жалости к самой себе. Любовь, забота и многое другое, что может дать только мать… Впервые в жизни я поняла, что ему это безразлично. От меня было не больше проку, чем от людей из приюта. Возможно, я справлялась получше, поскольку у меня опыта побольше. Но всему необходимому я могла бы научить их за пару недель.
Иными словами, даже если я умру, с Мэтти все будет в порядке. С самого его рождения мысль о собственной смерти пугала меня больше всего, а теперь оказалось, что ничего ужасного в этом нет. Я не знала, как понимание этого может отразиться на моем желании покончить с собой. Я не знала, была ли вся моя жизнь бессмысленной тратой времени или все же нет.
Спустившись вниз, в холле я встретила Джесс.
— Мартин выехал из отеля, — сказала она.
Я вежливо ей улыбнулась, но прошла мимо, не замедлив шага. Мне не было дела до Мартина, который выехал из отеля. Не сделай я тот телефонный звонок, я бы не так отреагировала, поскольку у Мартина были все деньги. Но если бы он действительно уехал вместе с деньгами, то какая тогда была бы разница? Я могла остаться там или не остаться, могла есть и могла не есть, могла пить и могла не пить, могла вернуться домой и могла не вернуться, но всем было бы все равно. Почти весь день я гуляла. Бывает ли людям грустно на отдыхе? Думаю, что бывает — ведь столько времени остается на размышления.
До конца недели я старалась держаться от остальных подальше. Мартин и так куда-то делся, а Джей-Джей, похоже, не особенно возражал. Джесс это не очень понравилось, и пару раз она пыталась заставить меня пообедать с ней или сходить на пляж. Но я только улыбалась и отвечала: «Нет, спасибо». Я не говорила: «Но ты всегда была так груба со мной! Почему же сейчас тебе хочется со мной разговаривать?»
У администратора отеля я одолжила книжку, дурацкую книжку в розовой обложке. Она называлась «Коготки для Бет», и речь там шла о девушке, чей кот превратился в симпатичного юношу. И юноша хочет на ней жениться, но она долго не может решиться, поскольку он кот. Иногда я читала эту книгу, иногда спала. Но мне всегда было вполне комфортно наедине с самой собой.
За день до отлета я сходила на мессу — впервые за последний месяц, наверное. В том городке была чудесная старая церквушка — не то что наша, современная и похожая на коробку. (Раньше я часто задавалась вопросом, может ли вообще Бог отыскать нашу церковь, но к этому моменту Он уже точно ее отыскал.) Войти туда и сесть оказалось легче, чем я думала, но в первую очередь потому, что там я никого не знала. Но потом стало чуть тяжелее, поскольку все люди были совсем чужие, а еще я часто путалась, не зная языка.
Но потом привыкла. Я как будто зашла в темную комнату — а там было темно, намного темнее, чем в нашей церкви. А спустя какое-то время я начала различать лица, и это были знакомые лица из моей церкви. Не настоящие, конечно, а их собратья из Тенерифе. Там была женщина, похожая на Бриджит, — она всех знала, все время оглядывалась, кивала головой и улыбалась. Был и человек, с трудом державшийся на ногах, хотя до вечера было далеко, — то был Пэт.
А потом я увидела себя. Она была моего возраста, без мужа, а рядом с ней сидел ее взрослый сын в инвалидном кресле, который явно не понимал, что сегодня за день. Какое-то время я глядела на них, а потом та женщина поймала мой взгляд — она точно подумала, что я веду себя неприлично. Но все это казалось таким странным, таким случайным совпадением, пока мне в голову не пришла одна мысль. А подумала я вот что: ведь можно зайти в любую церковь где угодно и встретить там немолодую женщину без мужа, которая будет катить перед собой кресло-каталку, в котором будет сидеть ее сын. Возможно, церкви придуманы отчасти и для этого.
Мартин
Я никогда не отличался особенной склонностью к интроспекции — то есть к наблюдению душевных явлений непосредственно в самом себе — и никогда этого не стеснялся. Можно даже сказать, что большинство бед этого мира — от интроспекции. Под бедами я не имею в виду войны, голод болезни или насилие. Я скорее о раздражающих газетных колонках, скучных гостях на ток-шоу и тому подобном. Правда, теперь я знаю, что самокопанию сложно противиться, если нечего делать, кроме как сидеть в одиночестве и думать о самом себе. Наверное, можно попытаться подумать о других людях, но когда я пытался так сделать, мне почему-то вспоминались знакомые, а мысли о моих знакомых возвращали меня туда, откуда я пытался убежать.
Так что, выехав из отеля, я в каком-то смысле совершил ошибку. Пусть Джесс раздражала меня, а Морин — вгоняла в депрессию, они занимали в моей жизни пространство, которое всегда должно быть хоть чем-то заполнено. Но дело не только в этом: вдобавок ко всему, в их обществе я чувствовал себя в каком-то смысле состоявшимся человеком. Я много всего делал в своей жизни, и поэтому была вероятность, что смогу делать что-то еще. Они же ничего не делали, и, скорее всего, ничего не стали бы делать в будущем, и на их фоне я выглядел — и ощущал себя — мировым лидером, который управляет международной компанией в вечернее время, а по выходным водит скаутов в походы.
Номер, в который я переехал, был практически таким же, как и тот, который я оставил, только на этот раз я решил побаловать себя балконом и видом на море. Я два дня просидел на балконе, глядя на море и занимаясь самокопанием. Не скажу, что я проявил при этом какую-то недюжинную фантазию; выводы первого дня сводились к тому, что я всегда веду себя как слон в посудной лавке, и лучше бы мне умереть, а если я умру, то никто не будет по мне скучать или скорбеть. Потом я напился.
Второй день выдался чуть более конструктивным; добравшись до вывода предыдущего дня — что никому не было бы дела до моей смерти, — я вдруг понял, что ответственность за большинство моих бед лежит на других людях: я стал чужим для своих детей из-за Синди, и Синди же была виновата в том, что наш брак развалился. Я совершил одну-единственную ошибку! Ну ладно, девять ошибок. Девять ошибок из, скажем, ста возможных! Набрав девяносто один балл из ста, я все равно провалил тест. Мое тюремное заключение стало следствием: а) провокации и б) консервативности общества по отношению к подростковой сексуальности. Я лишился работы потому, что мои начальники — ханжи и предатели. В общем, к концу второго дня я уже хотел не себя убивать, а других. Это уже более здравое желание, вы не находите?
На третий день меня разыскала Джесс. Я сидел в кафе, листая «Дейли экспресс» двухдневной давности и попивая кофе, как она вдруг уселась на корточки прямо передо мной.
— О нас что-нибудь пишут? — спросила она.
— Может, и пишут, — ответил я. — Но пока что я прочитал только спортивную полосу и гороскоп. На первую полосу не успел заглянуть.
— Смешно. Можно присесть?
— Нет.
Она все равно присела.
— И как все это понимать? — поинтересовалась она.
— Что «это»?
— Ты рассержен.
— Думаешь, я рассержен?
— А что еще?
— Достали меня.
— А что мы такого сделали?
— Не вы, а ты. Ты меня достала.
— Ты про ту ночь?
— Да, про ту ночь.
— Тебе просто не понравилось, что я назвала тебя своим отцом, ведь так? Хотя по возрасту ты вполне подходишь.
— Я это и без тебя знаю.
— Вот, тогда смирись с этим. Прими успокоительное.
— Мне это ни к чему. Уже принял.
— Заметно.
— Джесс, я не сержусь. Думаешь, я выехал из отеля только потому, что ты назвала меня своим отцом?
— Я бы рассердилась.
— Потому что ты его ненавидишь? Или потому что тебе было бы стыдно за такую дочь?
