Эдуард Тополь - Элианна, подарок бога
Так что я хорошо помнил город, о котором говорил старик Майор, я сам, девятилетний, играл с пацанами среди завалов битого кирпича на Октябрьской улице, находил там патроны и втайне от мамы взрывал их с друзьями в кострах, которые мы разводили среди руин. А потом в Корпусном саду уже другие полтавские пацаны открыли мне, кто я на самом деле и в чем моя вина перед мировой историей. Как-то, когда я шел из школы домой, повторяя на ходу замечательные вирши Кобзаря: «Дывлюсь я на нэбо тай думку гадаю, чому я нэ сокiл», пятеро хлопцiв набросились на меня, повалили на землю и, избивая ногами, требовали: «Жри землю, жиденок! Вы нашего Христа распяли! Жри землю, жид порхатый!»
А в феврале 1953-го, когда отважная Лидия Тимашук получила орден Ленина за разоблачение врачей-евреев, покушавшихся на жизнь вождя всех времен и народов, в Полтаве, на том самом Подоле, о котором так красиво говорил старик Майор, начались еврейские погромы. Когда стало известно, что там убили еврейскую девочку, все евреи города (в том числе и мы на улице Чапаева) стали баррикадировать двери и окна своих квартир и хат. Трое суток папа не ходил на работу, а я и Белла — в школу. Радио с утра до ночи сообщало про американских шпионов-убийц в белых халатах, которые признались в заговоре с целью ликвидации членов советского правительства. В полтавском железнодорожном депо формировались эшелоны из товарных вагонов. Спасая евреев от народного гнева, в этих вагонах нас должны были отправить в Сибирь.
Много позже, когда я работал в «Литгазете» с Залманом Румером, отсидевшим на Колыме «от звонка до звонка» — с 1939-го по 1954-й, я узнал, что на Колыме для нас уже были построены бараки со стенами в одну щелевую доску и без всякого отопления. Но четвертого апреля радио вдруг сообщило об аресте Лидии Тимашук, «по навету которой и с применением недопустимых методов следствия были обвинены совершенно невинные люди». Мы отодвинули от дверей и окон шкаф, комод и буфет, открыли оконные ставни и вышли из хаты.
Был солнечный зимний день, ослепительные снежные сугробы высились вровень с окнами. Папа пошел провожать в школу меня, а мама — Беллу. Когда мы вышли на Чапаева, то через дорогу увидели соседей Брофманов, которые ножом скребли крыльцо своего дома. Мы, любопытствуя, подошли поближе. На крыльце темной коричневой краской было написано крупными буквами: «ЖИДЫ! МЫ ВАШЕЙ КРОВЬЮ КРЫШИ МАЗАТЬ БУДЕМ!».
А потом из той же Полтавы и на полу одного из тех же товарных вагонов для скота я уезжал в советскую армию.
Так что я хорошо помнил город, в котором случилась такая красивая американо-русско-украинская лавстори и в которой впервые в СССР прозвучали слова:
What a show, what a fight, boys
We really hit our target for tonight
How we sing as we limp through the air
Look below, there’s our field over there
With just one motor gone
We can still carry on
Comin’ in on a wing and a prayer
Comin’ in on a wing and a prayer
Comin’ in on a wing and a prayer
With our full crew on board
And our trust in the Lord
We’re comin’ in on a wing and a prayer.
Ну, дела! Ночь была!
Их объекты разбомбили мы дотла.
Мы ушли, ковыляя во мгле,
Мы к родной подлетаем земле.
Вся команда цела, и машина пришла
На молитве и на одном крыле.
33
И раз уж мы отвлеклись от фабулы моего радиоромана, давайте я расскажу вам, как я работаю.
Но сначала пару слов о Саше Тетельбойме.
Вообще-то, я человек здоровый, закаленный военным детством, советской армией и бродячей юностью. В 1962-м я пешком прошел от Кирова до Астрахани с рюкзаком за спиной, после окончания ВГИКа жил на московских вокзалах на рубль в день, а в 1979-м в первые месяцы эмигрантской жизни в Нью-Йорке умудрялся жить и на доллар в день. И был здоров, как бык, потому что на войне, как известно, солдаты не болеют.
Но в 1987 году семейная жизнь дала трещину, и я тяжело заболел. Открылись армейская язва желудка, диабет, астма, гипертония, а в спину ударили такие жуткие боли, что даже кодеин-4 помогал только на десять минут. Мышцы всего тела свело жгутами, я буквально орал от боли и два года не мог ни ходить, ни сидеть, ни водить машину. Полный труп, прощался с жизнью.
И тут мои бостонские соседи сказали, что рядом поселился какой-то новоприбывший русский, который избавляет от курения. А я забыл вам сказать, еще и курил по две пачки в день.
Короче, я позвонил этому лекарю и практически на четвереньках пополз на прием. Дверь мне открыл плечистый и бритый наголо мужик лет пятидесяти, настоящий «качок». Посмотрел мне в глаза и вместо «здрасти» прямо с порога:
— Да при чем тут курево?! У вас, батенька, язва двенадцатиперстной кишки, гипертония, диабет и мышечные спазмы на фоне острой невралгии…
В общем, Александр Тетельбойм оказался настоящим экстрасенсом, учеником Вольфа Мессинга. Буквально за пять сеансов он своими воистину «солнечными» руками вернул меня с того света, убрал язву, гипертонию, астму, невралгию и даже снял с курения так, что с тех пор я не только не курю, но на дух не переношу запах табака и всех курильщиков. Мы подружились, я написал в «Новое русское слово» о Саше огромную статью «Чудеса бывают», это привело к нему поток русских, а затем и американских пациентов. И как-то он пригласил меня на обед. Я пришел, принес с собой бутылку и арбуз. Но бутылку Саша сразу вернул и показал на свой стол — там была кастрюля с гречневой кашей, оливковое масло и гора овощного салата. «Но как же так? — сказал я. — Неужели нельзя хотя бы по рюмке?»
Он сказал:
— Поймите, я лечу людей своей энергией, она должна быть абсолютно чистой! Поэтому с утра я час делаю зарядку с пудовой гирей, потом бегаю, принимаю душ и питаюсь только здоровой пищей — никакого мяса и алкоголя!
И тут я подумал: а ведь мой текст тоже заряжен моей энергией, каждое мое слово, которое вы считываете с этой страницы, несет вам мою энергетику. И значит, эта энергия тоже должна быть чистой!
Конечно, кто-то из моих читателей скажет: «Как так? Вон у вас на той странице мат и на этой!» Минуточку, господа! Могу поспорить: лично у меня в моем авторском тексте нет ни одного матерного слова! Матерные слова есть только в репликах моих персонажей — а куда же мне, реалисту, деться от реалий российской действительности? Сегодня в России даже влюбленные молодые парочки изъясняются друг с другом таким отборным матом, что на улице хоть уши затыкай…
Короче говоря, с момента моего знакомства с Александром Тетельбоймом, царство ему теперь небесное, я, когда пишу очередной роман, тоже делаю по утрам сорокаминутную зарядку, никакого мяса и алкоголя и даже не позволяю себе небритым сесть к компьютеру. И, может быть, поэтому книги мои, написанные даже двадцать лет назад, вы читаете и сегодня. В них, я думаю, чистая энергетика, которая, надеюсь, лечит вашу душу.
Но если это так, если мои книги вам, что называется, легли на душу и вы хотите, чтобы я продолжал писать с той же энергией, что и раньше, то…
Нет, я не собираюсь снова просить у вас деньги. Я вам предлагаю не воровать у писателей. При этом учтите: это не только для меня, но и для вашей собственной самооценки — или ваша совесть не стоит и ста рублей?
Вот я и предлагаю вам почувствовать себя не халявщиком, который задарма пользуется моим трудом, а приличным человеком, который, купив планшет или смартфон за пятьсот баксов, не теряет свою совесть за три бакса и не считает, что теперь он может этим планшетом, как медвежатник ломом, взламывать мою собственность и тырить мой труд.
Как-то я шел с женой по Москве и увидел парня, который на ходу читал мою книжку «Невинная Настя». Жена сказала: «Останови его, дай ему автограф!» «Да пусть читает, зачем перебивать?» — сказал я и пошел дальше.
Но имейте в виду: если теперь я увижу, как вы читаете мою книгу в планшете или в смартфоне, я обязательно побегу за вами с криком: «Держи вора!» Только представьте себе эту замечательную картину: вы идете по улице, а за вами с криками: «Караул! Грабят!» бежит пожилой писатель…
А теперь — прыжок обратно, в роман.
34
«Внимание, говорит Нью-Йорк!..»
Нет, не так.
«И этот день настал!»
Нет, снова не так.
«И грянул бой!..»
Нет, а как там у Льва Николаевича? «То, что почти целый год для Вронского составляло исключительно одно желанье его жизни, заменившее ему все прежние желания; то, что для Анны было невозможною, ужасною и тем более обворожительною мечтою счастья, — это желание было удовлетворено».
Well, уж если я начал этот роман с эпигонства, то отчего бы не продолжить в том же духе?
Итак, то, что полгода составляло для меня исключительно одно занятие, заменившее мне все прежние дела, включая работу над моим «нетленным романом»; то, что для всех пожилых эмигрантов из СССР было невозможною и тем более обворожительною мечтою счастья, — это, наконец, состоялось!
