Эдвард Форстер - Избранное

— Нам, простым смертным, этого не понять.

— А я себя таковым и не считаю!

— Вот как! Тогда нижайше прошу прощения.

— Будет вам, Чэпмен, не портите себе аппетит, — вступил мистер Корнуоллис, который уже понял: за ленчем скучать ему не придется.

— Боюсь, я уже его испортил мистеру Рисли. У него от моих простецких разговоров перестал выделяться желудочный сок.

Они сели за стол, и Рисли, хихикнув, повернулся к Морису.

— Что на это ответить — ума не приложу. — В каждом предложении он резко выделял какое-нибудь слово. На сей раз ударение пало на «ум». — Даже как-то неловко. «Нет» не скажешь. «Да» — тоже. Что прикажете делать?

— А если промолчать? — подсказал хозяин.

— Промолчать? Какой ужас! Как вы можете такое предлагать?

— А вы никогда не молчите, можно спросить? — полюбопытствовал Чэпмен.

— Никогда, — подтвердил Рисли.

— И никто от вас не устает?

— Никто.

— Странно.

— Это намек на то, что от меня устали вы? Неправда, у вас лицо так и светится.

— Если и светится, вы тут ни при чем, — буркнул Чэпмен, теряя самообладание.

Морис и Корнуоллис засмеялись.

— Ну вот, опять я в тупике. Вести беседу — это такая сложная наука.

— По-моему, вам она дается лучше, чем другим, — заметил Морис. До сих пор он молчал, и его низкий резковатый голос заставил Рисли поежиться.

— Естественная. Это мое сильное место. Беседа — только она и занимает меня в этой жизни.

— Вы серьезно?

— Все, что я говорю, — серьезно. — (Морис вдруг понял: так оно и есть. Рисли говорит вполне серьезно.) — А вы человек серьезный?

— Пусть кто-нибудь другой ответит.

— Надо больше говорить, и серьезность придет сама.

— Чепуха, — осклабился декан.

Чэпмен разразился громоподобным хохотом.

— Чепуха, согласен? — обратился он к Морису, который сообразил: приятель хочет услышать от него, что дела важнее слов. И выполнил его невысказанную просьбу:

— Э, нет. Слова — это и есть дела. Разве эти пять минут в доме мистера Корнуоллиса прошли для вас незамеченными? Разве вы забудете, к примеру, что встретили здесь меня?

Чэпмен хмыкнул.

— Не забудете, равно как и ваш коллега. Так что не рассказывайте мне про дела.

Хозяин решил, что саннингтонцев пора спасать. И попенял своему младшему кузену:

— Память у тебя подкачала. Ты путаешь понятия. Принести пользу и произвести впечатление — разные вещи. Не сомневаюсь, что встречу с тобой Чэпмен и Холл запомнят навсегда, но…

— А то, что они здесь ели котлету, забудут. Именно.

— Однако котлета принесет им хоть какую-то пользу, а ты — никакой.

— Это мракобесие!

— Говорит как пишет, — вставил Чэпмен. — Да, Холл?

— Разве не ясно, — продолжал Рисли, — что котлета влияет на вас только на подсознательном уровне, а я — на вполне сознательном? Значит, я не только произвожу на вас большее впечатление, чем котлета, но и приношу вам больше пользы. Ваш декан обитает в средневековой тьме и вам желает того же — по его мнению, полезно только подсознательное, только те струны в вас, к которым можно прикоснуться без вашего ведома, и каждый день он усыпляет ваши…

— Ну сколько можно? — поморщился хозяин.

— А я, дитя света…

— Прекрати!

И мистер Корнуоллис перевел разговор в нормальное русло. Рисли, хоть и говорил только о себе, эгоистом не был. И перебивать хозяина не стал. И не стал делать вид, что дальнейший разговор ему неинтересен. Шаловливым дельфином он сопровождал течение их беседы, не пытаясь изменить ее ход. Он резвился, но делал это серьезно. Им требовалось двигаться вперед, он же с восторгом держался рядом, совершая возвратно-поступательные движения. Несколько месяцев назад Морис целиком поддержал бы Чэпмена, но сейчас он был уверен — у Рисли есть свой внутренний мир. Вот бы познакомиться с ним поближе! Он был приятно удивлен, обнаружив после ленча, что Рисли ждет его внизу у лестницы. Тот сказал:

— Вы не обратили внимания, а ведь мой кузен вел себя неестественно.

— Нас он вполне устраивает, остальное меня не интересует, — взорвался Чэпмен. — Замечательный человек.

— Именно. Как все евнухи.

И пошел прочь.

— Ах ты… — воскликнул было Чэпмен, но, как подобает англичанину, взял себя в руки, и бранное слово осталось непроизнесенным. Однако он явно был потрясен. Он и сам не против щегольнуть крепким словцом — в разумных пределах, сказал он Морису, — но это уже чересчур, это дурной тон, не по-джентльменски, можно подумать, что этот Рисли — недоучка и слыхом не слыхивал о нормах поведения. Морис согласился. Можно назвать своего кузена дерьмом, если уж так хочется, но евнухом! Что за стиль! Однако же забавно. С тех пор всякий раз, как мистер Корнуоллис возникал в жизни Мориса, в голову сами собой лезли всякие дурацкие и неприличные мысли.

Остаток этого дня и весь следующий Морис прикидывал, как бы ему снова повстречаться с этим оригиналом. Шансов было мало. Просто так к старшекурснику, да к тому же из другого колледжа, не зайдешь. Решив, что Рисли хорошо знают в студенческом дискуссионном обществе, Морис во вторник пошел туда — вдруг Рисли будет участвовать в дебатах? Возможно, когда он выступает публично, понять его легче. Мориса тянуло к Рисли не потому, что он нуждался в друге, нет. Просто надеялся, что тот ему как-то поможет… как, в чем — Морис не знал. Все представлялось смутным и неясным — горы еще заслоняли горизонт. А Рисли обосновался на вершине и при желании мог протянуть ему руку помощи.

Но поход в дискуссионное общество оказался безрезультатным, и у Мориса сработала защитная реакция. Не нужна ему ничья помощь. Сам управится. К тому же никто из его друзей Рисли не примет, а друзьями надо дорожить. Но вскоре злость прошла, и желание встретиться вспыхнуло с новой силой. Коль скоро Рисли — противник нормы, почему бы не нарушить норму и ему? Мало ли что не принято, а он возьмет да и зайдет к старшекурснику. Надо «вести себя естественно», а что может быть естественнее визита к знакомому? Сделав столь важное открытие, Морис решил показать заодно, что не чужд богемности: войдя в его комнату, он разразится мудреной речью, в духе самого Рисли. «Ты откусил кусок, какой тебе нипочем не прожевать» — что-нибудь в этом роде. Не Бог весть что, но Рисли достаточно умен и не позволит Морису почувствовать себя дураком, так что, если он ничем с ходу не вдохновится, сойдет и это. Ну а дальше как получится.

Мысль о предстоящей встрече стала навязчивой. Этот человек, сказавший, что «слова — это и есть дела», явно поразил воображение Мориса. И как-то вечером, незадолго до десяти часов, он проскользнул на территорию Тринити и подождал, пока за ним захлопнут ворота. Подняв голову, он увидел вечернее небо. Красота, как правило, оставляла его равнодушным, но тут… Какие звезды! Когда пробили часы, он услышал угасающий всплеск воды в фонтане, щелканье запоров — Кембридж ложился спать. Его окружали люди Тринити — все сплошь интеллектуалы, носители культуры. Ребята из окружения Мориса подсмеивались над Тринити, но как блистательны эти аристократы в своей надменности, как непринужденно несут свое превосходство, не нуждающееся в подтверждении! Он пришел сюда без приглашения, смиренно просить о помощи. В этой атмосфере припасенные им мудреные словеса сразу поблекли, сердце бешено заколотилось. Ему было неловко и страшно.

Рисли жил в конце короткого коридора. Споткнуться было не обо что, поэтому свет не горел — иди по стеночке, и уткнешься в дверь. Морис уткнулся в нее раньше, чем ожидал, здорово шмякнулся — даже задрожала панель — и громко выругался.

— Войдите, — пригласил голос. Его ждало разочарование. В комнате находился студент из его же колледжа, некто Дарем. Рисли не было. — Вам нужен мистер Рисли? О-о, здравствуйте, Холл!

— Здравствуйте! Где Рисли?

— Не знаю.

— Ну ладно. Я пойду.

— В колледж? — спросил Дарем, не поднимая головы. Он стоял на коленях возле громоздившейся на полу горки пластинок для пианолы.

— Наверное, раз его нет. Я просто так зашел.

— Подождите, сейчас пойдем вместе. Не могу найти Патетическую симфонию.

Морис оглядел комнату Рисли — интересно, какие разговоры здесь ведутся? Присев на край стола, он посмотрел на Дарема. Невысокий, даже маленький, с виду не кичливый, лицо открытое. Когда вломился Морис, оно слегка запунцовело. В колледже у него была репутация человека с мозгами, который держится особняком. Морис о нем почти ничего не слышал, разве то, что он «гуляет сам по себе». Встреча в Тринити это подтверждала.

— Не могу найти марш, — сказал Дарем. — Извините.

— Ничего страшного.

— Хочу послушать пластинки на пианоле Фетерстонхоу.

— Его комната как раз под моей.