Ребекка Миллер - Частная жизнь Пиппы Ли
— Я скоро уеду, — объявил Надо.
— Зачем? — спросила Пиппа, подавив желание схватить его за руку.
— Не могу же я вечно жить с родителями!
— Куда на этот раз?
— Наверное, снова на запад или на юг. — Соскочив с крыши, Надо помог Пиппе сойти и проводил до машины. Пиппа помахала рукой, и Крис подмигнул.
При расставании этот парень каждый раз напоминает о своей полной никчемности, а она не устает изливать ему душу. «Господи, что я делаю?» — недоумевала Пиппа.
Вернувшись домой, она приготовила спагетти. За ужином Герб думал о чем-то своем, не отрывал глаз от тарелки и совершенно не замечал Пиппу, которая, чувствуя себя неуютно, внимательно за ним наблюдала. Откуда это отчуждение? Ведь так было не всегда, раньше они смеялись, болтали, дурачились. С каких пор началось одиночество вдвоем?
— Дот ходит в кружок керамики, и я тоже записалась, — объявила Пиппа.
— Отлично, — не поднимая головы, буркнул Герб.
— А что отличного?
— Разве доктор не советовал найти хобби?
Брошенная походя фраза сильно покоробила Пиппу. «Вот кретин!» — беззвучно выругалась она, вскочила и ушла в спальню, оставив Герба есть в одиночестве. Раньше ничего подобного она себе не позволяла.
Герб заглянул в спальню через несколько минут:
— Ты в порядке?
— Моя мама любила уносить тарелку с тостом в постель и класть на живот.
— Знаю.
— Пора мерить давление.
— Ладно, ладно, — отмахнулся Герб, развернулся, чтобы уйти, но застыл в дверях.
— Посуду вымою чуть позже, — сказала Пиппа.
Назад
Пиппе нравилось ощущать под пальцами влажную глину: приминаешь ее, а она вздымается непокорной волной; и серый гончарный круг, бешено вращающийся между коленями, тоже нравился. Завороженная своей властью над глиной, она позволила «волне» подняться слишком высоко. Ваза накренилась, деформировалась, затем осела и, беспорядочно извиваясь, развалилась. Уже третье занятие в кружке керамики, а до успеха пока далеко. Проблема заключалась в том, что Пиппе хотелось слепить вазу с длинным горлышком, а не пузатый сосуд для ароматической смеси, как у всех остальных. Она чувствовала: миссис Манкевич, похожая на черепаху горбунья с цыганской страстью к крупным украшениям, подобное своенравие не одобряет. «Ну, миссис Ли, вижу, вы по-прежнему не желаете идти в ногу с остальными!» — то и дело повторяла она, и в один прекрасный момент, когда горбунья отвернулась, Пиппа в сердцах буркнула: «Да пошла ты в задницу!»
Буркнула вроде бы чуть слышно, но взгляд Дот тут же метнулся к ней, словно у сороки, увидевшей блестящий предмет. Миссис Манкевич застыла как вкопанная, а затем, звеня длинными сережками, медленно подошла к Пиппе. Жабье лицо побледнело, рот превратился в жесткую полоску.
— Что вы сказали?
Пиппа густо покраснела: ну вот, пятьдесят лет, а она до сих пор дерзит учительнице!
— Только то, что мне все равно, получится ваза или нет, — сбивчиво объяснила она, чувствуя, как кровь приливает к коже и горло сжимается. — Безделушек в доме хватает. Я хочу лишь почувствовать в своих руках глину.
— Если ваша цель лишь дурачиться и глумиться над глиной, — миссис Манкевич опустила на бедро красную ладонь со взбухшими венами, — возьмите брикет домой и сколько угодно месите на кухонном столе. У нас кружок керамики, а не занятия по методу Монтессори![15]
Пиппа оглянулась на остальных членов кружка: шесть пожилых женщин и бородатый мужчина наблюдали за ней с высокомерным любопытством, будто размышляя о ее ужасном поступке. Одна Дот сидела опустив глаза. Трусиха! Пиппа с изумлением поняла, что ее просят уйти. Над верхней губой выступил пот, дыхание сбилось. Мелко дрожа, она вытерла руки полотенцем, надела куртку и ушла.
А вот и машина, только садиться в нее не хотелось, домой ехать тоже. Ну и что теперь делать? Одиннадцать часов, Крис еще спит, Герб в офисе… Она пойдет к Гербу! Почему в первую очередь о нем не подумала?! Это неправильно, нужно уделять мужу больше внимания! Быстро добравшись до бизнес-центра, Пиппа взлетела по лестнице и постучалась в офис Герба. Первую фразу она уже обдумала: «Меня выгнали из кружка керамики!» Звучит презабавно! Дальше можно посмеяться над цыганскими побрякушками миссис Манкевич и стариками, смотревшими на нее как на преступницу. Герб со смеху умрет! За дверью послышался шорох, и Пиппа постучала еще раз.
— Кто там? — спросил Герб.
— Я.
Снова послышался шорох, и дверь наконец открылась. Волосы у Герба взъерошены, одежда мятая…
— Что случилось?
— Меня выгнали из кружка керамики, — объявила она, только получилось совсем не смешно, а жалко. Пиппа села на диван, походя заметив, что его почему-то прикрыли полотенцем.
— Я велела учительнице идти в задницу.
— Зачем? — устало спросил Герб.
— Она сучка, вот зачем! А для чего здесь это полотенце? — поинтересовалась Пиппа. Герб не ответил, и повисла пауза. — Ты решил перекусить и не захотел пачкать диван?
— Нет… — Герб закрыл лицо руками.
— Тогда в чем дело?
На этот раз пауза длилась целую минуту, и Пиппа, оглядывая кабинет, заметила джинсы. В шлевки был вдет ремень Мойры Даллес с серебряной пряжкой в форме звезды, которым так восхищалась Пиппа. Встав с дивана, она подошла к санузлу, постучала, а затем распахнула дверь. На краешке ванной, нервно скрестив на груди руки, сидела Мойра в бирюзовом свитере Герба, в глазах блестели слезы.
— Ой, Пиппа, что же я наделала?! — подняв голову, взмолилась она.
Застыв на пороге, Пиппа глупо таращилась на подругу и пыталась привести в порядок чувства, но они разбегались, словно овцы перед трактором. Шок, злость, боль, неверие — кто куда, не поймаешь, не проконтролируешь. На плечо легла рука Герба. Стряхнув ее, Пиппа вернулась в кабинет и села на диванчик. Герб, насупив брови, встал напротив, а Мойра драматически всхлипывала в ванной.
— Когда это началось? — спросила Пиппа.
— Вскоре после переезда, — вздохнул Герб. — Сперва казалось, обычная интрижка, но… Но вышло иначе. Представляю, как унизительно выяснять подобное! Пиппа, деньги достанутся тебе, ты заслуживаешь самого лучшего!
— Не нужны мне деньги! Ты собираешься на ней жениться?
— Даже не знаю. В восемьдесят лет? Абсурд! Пиппа, я просто хочу жить, это мое право, а ты последние годы меня хоронишь, во рту даже привкус земли чувствуется! Ты словно ждешь моей смерти!
— Как ты смеешь так говорить?!
— Ты всегда твердила, что презираешь старость, а я ведь старик! Появилось ощущение, что ты жалеешь меня и боишься. Уже оплакиваешь, правда ведь?
— Да, я боюсь, что ты состаришься и… умрешь, это вполне нормально.
— Не желаю быть нормальным, и чтобы меня оплакивали, тоже не желаю! Я не призрак и хочу жить! Человек ведь не знает, когда умрет… А если завтра умрешь ты сама? Я хочу жить, по какому праву ты относишься ко мне как к дряхлому старику?!
— Герб, ты действительно старик, — сухо напомнила Пиппа.
Упав на диван, Герб уставился в окно, словно задумавшись о чем-то своем. На глазах Пиппы он превратился в чужака: раз — и изменился, как по мановению волшебной палочки. Тем временем Мойрины всхлипы перешли в завывания и вдруг оборвались. Пиппа услышала хриплые вздохи, затем лязг, затем глухое бум! Когда они с Гербом влетели в ванную, Мойра с окровавленными руками лежала на полу.
— Разве самоубийства одноразовым бритвенным станком совершают?! — воскликнула Пиппа и, встав на корточки, перевязала исцарапанные запястья бывшей подруги. Мойра, вся в соплях и слезах, сидела на крышке унитаза и апатично смотрела на стену.
Герб неловко переминался с ноги на ногу.
— Она была в отчаянии. — Пиппа бросила на него испепеляющий взгляд. Надо же, лицо бледное, испариной покрылось… — Мойра тебя любит, — робко добавил он.
— Тебе нужно отдохнуть, — холодно сказала Пиппа, по-прежнему ничего не чувствуя. Неужели она незаметно для себя разлюбила Герба? Нет, вряд ли: несколько часов назад сердце жаркой волной наполняло обожание. Откуда же эта пустота? Лишь неделей раньше она вдруг решила завести в офисном санузле аптечку и купила все необходимое. Сейчас, перевязывая запястья Мойры, Пиппа ощутила, как с души что-то упало, словно тяжелый ком с осыпающейся дамбы. Чувство вины! Оно упало прямо на Мойру, разбив ее вдребезги. Бедняжка не вынесла чувства вины! Казалось, лента времени прокручивается назад, назад, назад, вот пуля вылетела из головы Джиджи — и Пиппа оправдалась перед собой в предательстве и убийстве.
Полоса везения наконец оборвалась, теперь жертвой стала сама Пиппа. Чувство вины эстафетной палочкой перешло к Мойре, и в душе Пиппы воцарились опустошенность, умиротворение, покой и грусть. Она будто таяла, превращалась в тень, освобождалась от телесной оболочки, освобождалась от этой ситуации…
