Татьяна Огородникова - Очаг вины

Маша подружилась с соседкой Милой, которая оказалась не только преданной, но и честной подругой.

– Знаешь, дорогая, хватит горе заливать, превратишься скоро в свою мамочку. Не можешь жить без своего ребенка – ищи, не верю я, что нельзя ничего сделать. Впрочем, если не делать – точно нельзя! Попробуй. По крайней мере, у тебя будут основания сказать, что ты сделала все, что могла.

Так началась новая полоса Машиных страданий. Появилась новая, другая жизнь, в течение которой бывшая Мисс Почин, казалось, искупает грехи молодости. Она пыталась найти дочь, чтобы хотя бы один разок взглянуть, какая она, что с ней стало, на кого похожа, и вообще – она ли это? Мысль о том, что Миша забрал девочку, выходил ее, и теперь она, бедняжка, не зная слова «мама», воспитывается чужими тетками или девками, была невыносима. Девочке должно быть уже три...

Все попытки Марии встретиться с дочкой оказывались тщетными, а то и опасными.

Один раз, правда, издалека, Маше удалось увидеть маленького ребенка через отверстие в заборе Мишиного особняка. Она долго наблюдала за играющей девочкой, а потом тихонько позвала:

– Эй, малышка, слышишь, иди сюда!

Вместо девочки вышел огромный охранник с прилепленными к черепу ушами и, грубо оттолкнув Машу, предупредил:

– Слышь, проститня, еще раз увижу, наваляю не по шутке. Чего людям жить мешаешь? Вызовут – приходи!

Маша неожиданно упала на колени:

– Там – дочка моя, ребенок! Хоть посмотреть, умоляю!

Охранник на секунду задумался:

– А, значит, это ты, та самая Почин, что ли? Так на тебя отдельное указание! Так что дуй скорее, пока цела. Хозяину пойду докладывать, что ты, наконец, появилась. Пошла вон отсюда, сука!

Закрывая за собой ворота, охранник добавил:

– Кстати, велено сказать, что ребенка своего ты не найдешь, – он задумался на мгновение, – и это – не она! Поняла? Это не твоя дочка!

Маша, хлюпая носом, поднялась с колен, она точно знала, что видела только что свою доченьку, свою малышку! Сердце не обманешь!

Неприкаянность

Кстати, одно из самых субъективно тяжелых переживаний, свойственных людям с активным нравственным настроем, феномен раскаяния, глубочайшего сожаления о своих действиях, принесших вред себе или своим близким, может быть понят на основе функционирования, и в данном случае доминирования, детектора ошибок, его взаимодействия с матрицей соответствующего поведения.

Дни потянулись бесконечной чередой бессмысленного и печального существования. Еще несколько неудачных пыток увидеть ребенка привели Машу сначала в Склиф (тот самый охранник с прилепленными ушами с удовольствием выполнил обещание и избил до полусмерти Машу Почин), потом в психоневрологический диспансер. Выйдя оттуда, Мария носилась по всему миру в поисках уже не ребенка, но хотя бы покоя. Она жила в монастырях, медитировала на Гоа и Бали, поднималась на тибетские вершины, пила антидепрессанты, курила траву, но все равно видела в каждой маленькой девочке свою – ту, единственную. Зовут ли ее попрежнему Ксюша, хорошо ли она разговаривает, называет ли кого-нибудь мамой, любит ли отца?.. В день, когда малышке должно было исполниться шесть лет, Миша еще раз передал Марии приветик в виде письма. Там четко и ясно было сказано: «Почин, выбирай: тюрьма или дурка. Везде прекрасные, специально оборудованные комнаты для тех, кто не может успокоиться». Маша знала, что это не шутка.

Маша утихомирилась внезапно, но вовсе не по совету Миши. Подруга Мила как-то заметила, что, вместо того чтобы гоняться за прошлым, надо заняться настоящим. Неплохо бы для начала посетить врачей, пройти полное медицинское обследование и понять, может ли Мария в принципе рассчитывать на то, чтобы создать в конце концов семью.

– Только это тебя сможет успокоить!!! Понимаешь? Есть еще и нормальные мужики, и семьи еще не перевелись. Сто процентов – ходит по этой земле твоя половинка, ходит где-то. Слушать тебе больше некого, мы с тобой уже столько лет знакомы, я тебе добра желаю, и возможность убедиться в этом у тебя была. Мать твоя сдулась – не прошла испытания деньгами и мужиками...

Милка была права. Мать, действительно, давно утратила человеческое обличье и даже за деньгами уже не приходила – не могла. Маша передавала ей деньги на пропитание и проживание через соседей, которые добровольно взялись контролировать наличие продуктов в холодильнике у соседки-забулдыги.

Через неделю после резкого вмешательства Милы Маша легла в диагностический центр, чтобы привести себя в порядок. Она решила начать новую жизнь.

Прошло довольно много времени, прежде чем депрессия осторожно начала отступать: Мария потихоньку стала мечтать о будущем. «У меня все еще впереди. Милка права – жизнь в тридцать лет не заканчивается. У меня наверняка будет семья, и много-много детей. Я рожу столько, сколько пошлет Бог, я буду самой лучшей матерью в мире и очень хорошей женой. Маша стала с увлечением читать кулинарные книги, пытаясь запомнить наизусть рецепты бухарского плова, борща с пампушками, пельменей с телятиной, теста для домашней лапши... Мария почти воспряла. Пребывание в клинике пошло ей на пользу. Если бы не анализ... Если бы не этот чертов анализ, который ее заставили пересдавать три раза. Когда былая прыть и напористость почти вернулись к Маше, она стала требовательной и бескомпромиссной:

– Что за черт, вы можете мне сказать, почему с первого раза нельзя сделать правильный анализ? Я что, не так лежу, или стою, или я тухлятиной питаюсь? Что не так?

– Не кричите на меня, – тихо отозвалась лаборантка. – Я не имею права говорить, что у вас так или не так – я не ваш лечащий врач. Но если вы не прекратите кричать, я скажу.

Маше почему-то стало страшно, она вмиг собралась и тихим голосом, почти шепотом, сказала:

– Я не буду, простите. Но очень прошу, скажите, почему меня не отпускают!

– У вас рак, – ровным голосом ответила лаборантка и вышла.

Маша осела на пол и потеряла сознание. Очнулась уже на кровати, вокруг нее хлопотал дежурный врач.

– Ну что, получше? – обрадовался он, увидев, как пациентка приоткрыла глаза.

Она застонала и вдруг вскрикнула, вспомнив события, предшествовавшие обмороку:

– Доктор, скажите честно, это правда, что у меня... – Она снова разразилась рыданиями.

Доктор, дежуривший уже вторые сутки, не мог понять, что случилось с пациенткой, которая раньше отличалась достаточно спокойным и выдержанным, скорее близким к депрессивному, поведением.

– У нас в принципе не принято скрывать от пациентов их диагнозы. Но только после того, как мы получаем стопроцентный результат. Понимаете? – доктор пытался отвлечь пациентку скороговоркой: – Я сейчас посмотрю, что у вас там после последнего обследования. Но не стоит так волноваться, мы же в двадцать первом веке, медицина – на грани фантастических открытий, сегодня мы действительно можем творить...

– Бросьте меня успокаивать, – перебила больная. – Я хочу знать. Мне нужно знать!

Доктор стушевался под взглядом молодой женщины. Кто-то сейчас узнал бы Мисс Почин из далекого прошлого.

– Хорошо, хорошо, не нервничайте, я сейчас все уточню.

Вернувшись в палату с историей болезни, доктор застал молодую женщину сидящей на кровати с очень прямой спиной и качающейся взад-вперед, как китайский болванчик.

– Что, нашли? – спросила она, даже не повернувшись в сторону вошедшего.

– Да, вот! Давайте вместе смотреть.

Он полистал страницы.

– Действительно, у вас неприятные подозрения на опухоль, но я уже говорил – мы в двадцать первом веке! Сейчас можно творить чудеса – медицина и творит.

– Замолчите, доктор. Скажите только одно – я смогу иметь детей?

Она по-прежему не смотрела на него.

Тот тихо выдохнул:

– Не знаю... Точнее – вряд ли. – Врач почему-то не мог соврать этой нервной особе.

– Спасибо, доктор.

На следующее утро Маша сбежала, точнее, спокойно уехала из диагностического центра. Все, что ей нужно было установить, она для себя узнала.

Начало конца

Мозг легко берет на вооружение стереотипы, базируется на них для обеспечения следующего уровня деятельности и в то же время, пока может, пока есть богатство, борется с монотонностью.

На этом повествование Маши прервалось. Генрих ни разу не прервал свою пациентку. Арина, подслушивая у косяка, забыла, что является нелегальным слушателем, посему откровенно сморкалась в платок и вытирала слезы. Ей было жалко девку, обреченную на смерть. Арина свято верила в теорию баланса мировой энергии, которую яростно пропагандировал Генрих. – Кто там? – раздался голос ученого, явно недовольного посторонними звуками в лаборатории. – Простите, я вам хотела предложить чая или кофе. – Арина знала, что ее ложь абсолютно прозрачна. Генрих не допускал присутствия воды или еды в рабочих помещениях. Однако ученый не обратил внимания на пояснения. – Очень хорошо, что вы здесь, Арина. Я как раз закончил беседу с пациенткой, и, боюсь, мне все ясно. Что-то мне захотелось передохнуть, закройте все пораньше. Я уйду из лаборатории через пятнадцать – двадцать минут.