Марина Палей - Кабирия с Обводного канала (сборник)
То есть он не успевает ее вывезти до возвращения моей лендлордихи (домовладелицы, как сказали бы в моих пенатах). Так что однажды, через пару минут после того, как в дверь звонит ее соседка, а именно: добровольно фискальствующая, перекошенная фэйс-лифтингами вдова нотариуса, – точней говоря, после того, как она видит – вместо привычной гостиной – узкие, мрачные, простирающиеся до самого потолка, словно бы красно-кирпичные лабиринты (учебник «SPOREN» был, конечно, кровавого цвета), я, отыскав на стене свободный квадратный дюйм и приставив к нему хозяйский стетоскоп, уже слушаю ее взволнованный телефонный (адресуемый моей лэндлордихе) отчет о результатах оперативной проверки.
И при этом даже умудряюсь понять, когда именно ворвется в свое изуродованное жилище разъяренный метеорит – точь-в-точь похожий на слабозагоревшую – то есть, увы, так и не сгоревшую в плотных слоях калифорнийской атмосферы – владелицу кота по имени Glamourr.
Который будет отнюдь не сразу ею обнаружен в катакомбах и лабиринтах, образованных моим наемным трудом.
8
Пожалуй, в том повинен мультфильм «Бременские музыканты»: мое сердце возжечь может только простонародный трубадур. Вот-вот. Если бы возжечь его мог солидный джентльмен – то есть занудный, надежный, прижимистый, денежный – а также (в одном пакете), клинически прагматичный, роботоморфный, велюрово-вежеталевый – ну и так далее – перебивалась бы я кошками-собаками на огородах Европы?
«Матка боска, да он, наверное, шоферюга», – потрясенно прошептала Анеля, жена Ханса – в то время, когда высокий темно-русый менестрель, представившийся как Джейк Джиггертон и ловко подхвативший мои пятнадцать кондомных мешочков, уже отбивал чечетку – вниз, вниз – по травматогенному «трапу».
«Ну да, – вынесла вердикт спесивая пани, – типичный английский дальнобойщик. Здесь таких – как сельдей в бочке».
«А кто же еще, кроме шоферюги, польстится на уроки рисования?» – попыталась я залатать расползающуюся паузу.
Анеля посмотрела на меня многозначительно. Будет добирать натурой, – говорил ее взор, прозрачный, как яд, – а вслух прошипела:
«Ишь ты: польский учит!.. Видно, поставки у них по всей Европе...»
«Ничего подобного! – вмешался Ханс. – Я посмотрел в классном журнале – там написано: служащий».
«Ну да: служащий! Был шоферюгой – стал диспетчером», – не сдавалась Анеля, чей (якобы аристократический) гонорок был постоянно уязвляем «мезальянсом» с каким-то там толмачом, школьным учителишкой.
9
В молчании, которое я, без зазрения совести, назвала бы неловким, Джейк повел машину через ту часть города, где красуется Rijksmuseum и музей ван Гога.
Мы остановились возле типичного для этих мест домика. Внизу, как водится, находилась гостиная, изящно переходившая в кухню, наверху – три комнаты: две спальни и небольшой кабинет между ними. Все это было рекомендовано осмотреть мне самостоятельно – в то время, пока Джейк принимает душ. Отправляясь в ванную комнату, за окном которой уже сиял увесистый лунный камень, Джейк произнес несколько фраз, а именно: он просит прощения за то, что устал, а потому справлять Рождество мы не будем; вот здесь комната, где будете спать вы, Виктория; если хотите, можете не ложиться прямо сейчас, а посидеть в гостиной: в вашем распоряжении телевизор, компьютер, музыкальный центр, напитки в баре, закуски и соки в холодильнике; спокойной ночи.
Гостиная была наряжена к Рождеству. Правда, сама елка оказалась декорирована не совсем так, как сделала бы это я. Кроме того, было очевидно, что тот, кто наряжал ее, подвешивал шары и звезды формально, без особой к тому интенции. Я быстро передислоцировала большие темно-красные и золотые шары, шарики средние, а также шарики очень маленькие, похожие, скорей, на ягоды, удачно подобрала цветовые сочетания звезд, поменяла местами несколько миниатюрных подарочных коробочек, перевила еловые лапы серебряным «дождем» – и елка воссияла.
Когда я, к своему удовольствию, подвесила гирлянды и зажгла их (а глаз мой уже привык к мелким деталям), пестрый и словно бы нерасчленяемый арсенал фотографий, прикнопленных к стене возле елки, распался на отдельные изображения.
И тут я разглядела одну из них, которая меня удивила.
На ней – лицом друг к другу – стояли: Джейк – и... папа римский, Иоанн Павел II. Да-да, именно так. Они пожимали друг другу руки, причем на груди у Джейка, свисая с шелковой ленты, красовался какой-то лучезарный орден – судя по всему, только что полученный.
В то время я уже слыхала о широкомасштабных проказах и каверзах фотошопа, а потому усмехнулась. Открыла холодильник, выпила немного муската. Решила идти спать.
Но прежде взяла швабру, чтобы вымести игольный сор, который усеял пол во время моего дизайнерского вмешательства. Иголки валялись даже довольно далеко от елки – видно, разнесенные на моих подошвах. Я взялась подметать всю гостиную. Из-под дивана выкатился мячик для настольного тенниса; из-под стеклянного обеденного стола метнулась, остро сверкнув, янтарная запонка; из-под музыкального центра были извлечены три красных фломастера, из-под телевизионной тумбочки выпорхнула плотная белая бумажка.
На ней значилось:
Mr Jacob A. H. Jiggerton
Majesty’s Consul
British Еmbassy
И ниже – амстердамские координаты.
10
Слышали ли вы когда-нибудь, как женщина произносит слово «одинокий»?
О, вы не слышали этого!
Слышали ли вы, как это произносит русско-язычная женщина? Я имею в виду: женщина уже не ландышевой, но, скажем так, граммофонно-хризантемной поры? Слышали ли вы это словечко в вопросе «А он – одино-о-о-окий?» – в вопросе сакральном для означенных дам? Видели ли вы, как бровки вопрошающей – двумя проворными пиявками – вздергиваются на ее лобик? Чувствовали ли вы, сколь глубокомыслен и многозначителен этот вопрос?
Таким многозначительным тоном, полагаю, только Цезарь, да и то лишь в один из хитроумных моментов своих военно-политических интриг, вопрошал Вентидия, союзника Антония: понял ли тот, что он, Цезарь, не испытывает к последнему никакой вражды.
С этого вопроса начинался каждый адресованный мне телефонный звонок.
Абсолютно каждый.
Этим вопросом он продолжался.
Им же заканчивался.
Потому что я отключала трубку.
11
Не тут-то было.
Кот из дома – мыши в пляс.
В квартире консула Ее Величества, русоволосого лондонца Джейка Джиггертона, начались пан-славянские постирушки-помывки.
Женщин набивалось много. Они были разнокалиберны: толсты, тощи, крашены, перекрашены, обесцвечены, наперманенчены, облезлы, волосаты, стрижены, даже бриты; они пребывали в возрасте Дидоны, Клеопатры, Бавкиды, Ариадны; кроме того, на мой взгляд, они были гораздо более нахраписты, чем «загадочны», а если и «загадочны», то – уффф! – довольно нахраписто.
Целью их нашествия на Низкоземельное Королевство было не знающее пощады брачное сафари. В квартире британского консула они делились опытом: это были своеобразные курсы повышения квалификации. Женщины подробно освещали вопросы, касающиеся расстановки силков, камуфляжа волчьих капканов, рытья медвежьих ям, заточки амурно-ядовитых стрел и т. д.
Все необходимые устройства этих охотниц за мужскими черепами (кошельками) компактно размещались, разумеется, в той их телесной зоне, которую застенчивые латиняне называли perineum[15].
Некоторые наперсницы Артемиды (Дианы) уже увядали в стадии заключенного брака, некоторые лучезарились в стадии его расторжения, но вставали в очередь снова – или норовили пролезть без очереди. Многие из них утверждали, что все хорошие мужья в Бенилюксе, да и во всех остальных странах мира, уже давно разобраны, давным-давно разобраны! – так что остается довольствоваться огрызками, очистками, ошметками и обсевками.
У них были несметные горы одежд, одеяний, облачений, нарядов – вообще всяческих (отвлекающих внимание простофили-самца) оболочек, которыми они, до отказа, как раз и нафаршировывали стиральную машину британского консула – стиральную машину, вкалывающую в такие дни нон-стоп.
Видел бы Джейк Джиггертон, что творилось под крышей его дома – его крепости, когда он, по делам службы, отлучался в UK!
12
...Банно-прачечный пар целомудренно заволакивал яркие жанровые сцены. Свободные от стирки-помывки женщины гоняли чаи. В процессе введения жидкостей и обильного потоотделения они обменивались житейскими советами, леденящими кровь.
Я, втихаря от моих благодатных моделей, делала зарисовки с натуры.
Конечно, меня, как всегда (надоело), будут обвинять в мизогинии. Не отшатывайтесь, это не заразно. Но почему не обвиняют в том же естественном, таком понятном женоненавистничестве, например, древних египтян, считавших, что божество в виде сакрального жука Хепри катит по небу шар солнца, а самка того же жука – катит по земле шар навоза? В который она, самка, к тому же тупо откладывает свои дурацкие яйца? Если уж на то пошло: почему не обвиняют в женоненавистничестве целые поколения ориентальных культур, создавших на всей планете твердое (по-моему, справедливое) представление о том, что начало Инь является беспросветно косным, заземленным, аморфным? Мало того – лживым, малодушным, зловеще-темным?
