Владимир Лобас - Жёлтые короли. Записки нью-йоркского таксиста
Трясущиеся пальцы справились наконец с замочком; я вытряхнул на ладонь какое-то невиданное ювелирное диво, созданное из жемчугов и розоватых кораллов, и передернулся от омерзения!.. Тьфу!.. Это были склизкие челюсти старой ведьмы.
В этот муторный вечер какая-то непреодолимая сила толкала меня кружить и кружить по улицам… Какие-то люди садятся в кэб, куда-то я еду, еду…
Нежное прощание у входа в отель «Наварра». Плешивый затылок ласкает лебединая рука; и вдруг хитро-хитро подзывает меня – пальчиком…
Пальчик выпрямляется: велит подождать…
– Отвезите меня в «Плазу». Нет, лучше в «Пьер»…
– Может, в «Хилтон»? – ляпнул я.
– Только не в «Хилтон»!
– А почему?..
– Там полицейских – как собак нерезаных.
Ах, вот оно что! Ай да хитрый пальчик…
– Как «бизнес»?
– Хорошо! – весело откликается она, пересаживаясь на приставное сиденье, поближе. Минимум косметики, элегантная блузка…
– Что ж хорошего? – недобро говорю я.
– А мне нравится! За час – сто долларов. Добрый, ласковый; мне с ним было приятно… Потом – прекрасный ужин; он меня пригласил. Уговаривал сейчас, чтобы мы вернулись в отель…
– А ты – отказалась?
– Я не отказывалась. Но я сказала, что это будет стоить ему еще пятьдесят долларов…
– Что-то чересчур легко у тебя получается, – говорю я. – Сто долларов, пятьдесят долларов. Почему же красивые молодые женщины на углах предлагают себя за двадцатку?
– Потому что они – дуры.
– А маньяки? Пьянь? Болезни?
– А я смотрю, с кем иду.
– И давно ты работаешь?
– Два года.
– А твой друг не отбирает у тебя деньги? Не бьет тебя?
– У меня есть только один друг – это мой доллар!
9
Охранник, кемаривший за контрольным, оборудованным телеэкранами, пультом в пустом вестибюле «Маихеттен Хаус», едва увидев кошелку, сразу же понял, кто я.
– Мне отдашь или – звонить хозяевам?
– Конечно, звони!
– Они уже, наверное, спят, – замялся охранник.
– Вряд ли, – с пафосом сказал я.
И действительно, «Лапушка» не заставила себя ждать. В коротеньком полурасстегнутом халатике, сверкая голенькими ножками, покрытыми синими узлами вен, она выпорхнула из лифта и ринулась ко мне.
– Ой, как я вам благодарна!..
И тут наступила пренеприятнейшая минута: повернувшись ко мне спиной, хозяйка рылась в кошелке, проверяя ее содержимое. Нехорошие мысленки замерцали в моей голове… Однако результатами проверки «Лапушка» осталась довольна и подала мне – доллар…
Я оторопел: «Ну, пусть и браслет, и цепь, которые я вернул ей, вовсе и не золотые, – подумал я, – но зубы!.. Ведь если она живет в „Манхеттен Хаус“ и, стало быть, платит за квартиру в месяц больше, чем я зарабатываю за год, – сколько же, черт побери, стоят ее зубы?!..» Ни один пятак из «пожалованных» мне черными пассажирами не был до такой степени противен, как этот доллар.
Глава одиннадцатая
Ночь напролет
1
Одно из приятнейших на свете занятий – рассказывать о себе! Все равно – за обеденным столом или за письменным… Глотнешь коньячку ли, сочувственного ли внимания, прислушаешься ли к голосу взволнованной мысли и – призадумаешься: эх, если бы все были такими, как я, какая ведь жизнь на земле наступила бы!..
Спешите, спешите, художники, к своим мольбертам! Возьмите графит или уголь, всмотритесь еще раз позорче в мое лицо, но прежде чем сделать первый штрих, постарайтесь прочувствовать всю, так сказать, ответственность момента: вы приступаете к портрету ЧЕСТНОГО ТРУЖЕНИКА, на плечах которого и держится наш мир: безумный, погрязший во грехе, готовый вот-вот рухнуть…
Лучше всего, полагаю, изобразить меня выглядывающим из кабины чекера, колеса которого оторвались от мостовой и который воспарил на крыльях безупречной моей нравственности – над Мэдисон или Парк-авеню, над запрудившей тротуар толпой отрицательных персонажей.
Пусть всякий, кто взглянет на эту картину, без труда опознает в толпе и обманувшего меня китайца, и полисмена, записавшего меня в уголовные преступники, и синьору в белых чулочках, и всех недостойных моих пассажиров: и шпионку, и самодовольную проститутку, и развратников всех мастей; и, конечно же, сквалыгу-старушку, которой я возвратил ее вставные челюсти: раскаявшуюся, опустившуюся на колени и вымаливающую у «святого кэбби» прощение…
И только одна подробность чуть-чуть смущает меня. Описывая свой длинный-длинный день таксиста, арендующего кэб (день, который еще далеко не закончен), я рассказал все в точности, как оно и было: и про жестокие условия аренды, и про то, как в поте лица добывает «водила»-арендатор каждый свой доллар; и про то, как, мечтая облегчить свою участь, открыл я «золотоносную жилу», а если о чем-то и умолчал, то всего лишь о какой-то пустяковой подробности, ни с какой стороны меня не характеризующей; о том, что с утра до полуночи (как и в предыдущие дни и месяцы, как и в последовавшие за ними годы) непрерывно и неутомимо оскорблял я сотни людей только потому, что они – черные!..
Они стояли (и сегодня стоят), подзывая такси, на каждом перекрестке. Особенно много их становилось в часы «пик», но мой кэб проезжал мимо. За пятнадцать часов в моем чекере побывало сорок с лишним пассажиров; а сколько из них было черных? Ни одного!
Могу сказать, положа руку на сердце: никакого проявления расизма в этом не было. Я делал то же самое, что и многие цветные таксисты. Мы избегали не людей с черной кожей, а опасной для кэбби поездки в «джунгли»: в Южный Бронкс, в Браунсвиль, в Ист Нью-Йорк; мы избегали клиентов, которые не платят чаевых…
Правдив ли такой ответ?
Безусловно. Но и это – не полная правда.
Игнорируя черных, я вспоминал пацанов, которые облили меня водой и швырнули в мой кэб камнем; вспоминал свою поездку с черным солдатом в Джамайку и элегантную молодую мать семейства, которое я однажды вез после рок-концерта – в дом со швейцаром на Двадцать пятой улице возле Лексингтонавеню. Когда я сделал замечание ее сыну, облокотившемуся на полуоткрытое стекло (подросток мог повредить механизм, поднимающий и опускающий стекло), эта мамаша, наглотавшаяся дыма марихуаны, – плюнула мне в лицо…
Она не попала. Смачный плевок распластался на стекле, но вытирать его потом и со стекла было не очень приятно. Скажите: ну, что я должен был сделать? Плюнуть в ответ? Позвать полицию?.. Я наказал хамку так, что она до конца своих дней запомнила мою месть – уехал, не получив денег…
Однако же, все эти воспоминания, которыми я себя распалял, были опять-таки правдой однобокой… Как-то очень ловко отгонял я от себя мысли о черном кэбби, который всего-то несколько часов назад отмазал меня от скандала у отеля «Американа», куда я привез багаж из «Хилтона». Не всплыл почему-то в моей памяти и другой негр-таксист, который сказал мне: «Поезжай за мной!» после того, как я под скрежет зубов «забытого папы» пошел на разворот прямо перед носом его кэба у ангара TWA… Ни единой доброй мысли в связи с черными не промелькнуло в моей голове, пока я делал вид, что не замечаю их, и так продолжалось до самой полуночи…
А когда пробила полночь, в тебе проснулась совесть? Нет, это было не так и совесть тут не при чем…
2
Разделавшись с кошелкой, отъехав от «Манхеттен Хаус», я не чувствовал себя ни раздавленным, ни обделенным судьбой. Я оставался тем, кем и был всю свою жизнь, что в России, что в Америке: беззаботным, веселым нищим! Тормознув у первой же попавшейся телефонной будки, раздумывал я: звонить или не звонить жене; да и деньги нужно было пересчитать; и тут привязалась ко мне черная девушка с виолончелью: пожалуйста да пожалуйста, отвезите меня домой…
– Куда?
– Сто восемнадцатая и Лексингтон.
– Не могу, – сказал я. – Моя смена кончилась, я должен возвращаться в Бруклин…
Только этого мне не хватало: ехать ночью в восточный, самый опасный Гарлем. Вне зависимости от того, сообщили сегодня о том газеты или не сообщили, в восточном Гарлеме каждый Божий день с неотвратимостью захода солнца грабят бандюги беспечных, заехавших туда таксистов. Недели две назад на стоянке в «Ла-Гвардии» черный кэбби показывал мне изуродованный свой палец, с которого ночной пассажир – «братишка» – с мясом! – сорвал серебряный перстень, а потом еще бил таксиста револьвером по голове за то, что беспрекословно отданная выручка составляла всего двадцать восемь долларов…
К счастью, девушка с виолончелью так обиделась на меня, что объясняться с ней не пришлось. Она отвернулась и высматривала такси на Третьей авеню, а я тем временем считал деньги.
День выдался неудачный, и за пятнадцать часов сделал я всего сто двадцать семь долларов: но это означало, что на сегодня с хозяйкой чекера я в расчете, что сожженный за день бензин оплачен, а штраф за остановку возле авиакасс покрыт… Правда, для себя я не заработал покамест и по два доллара в час; но не могу сказать, что эта мысль камнем давила на грудь!.. Какой там «камень»? Сто двадцать семь долларов – ведь это же был для меня рекорд! Еще ни разу не зашибал я в течение одного дня такой суммы! Более того: если вспомнить, сколько времени, сил и нервов угробил я попусту (как и вчера, как и позавчера) – на идиотскую «охоту» за пассажирами в аэропорты, – становилось ясно, что свой рекорд я запросто сумею повторить и завтра, и послезавтра, причем для этого нужно только одно: задушить в себе нелепый азарт выискивания чемоданов. Если я буду брать всех клиентов подряд (или, как говорят старые кэбби, «подметать улицу»), сегодняшний рекорд станет ежедневной моей нормой. Три дня в неделю я буду работать на хозяйку, а три – на себя. И даже в связи с повесткой в уголовный суд не чувствовал я себя подавленным, ибо, поостыв и спокойно во всем разобравшись, принял самое простое и самое разумное решение: поскольку я ни в чем не виноват, то мне вообще незачем являться на суд. А повестку, дрянную эту бумажонку, надо просто порвать и выбросить! Ну, что – самое худшее – могут сделать за неявку в суд порядочному человеку, который ничего такого не сделал? Ну, отберут таксистские права. И слава Богу! Жена будет счастлива…
