Вся синева неба - да Коста Мелисса

Дорога приятная, под уклон и в тени. Они минуют много деревушек и поселений, наполняют фляги. Но когда, едва ли пару часов спустя, они входят в Бодеан, Эмиль совсем без сил.

Бодеан — крошечная деревушка в лощине, окруженная зеленью. Большинство домиков из камня. На возвышенности стоит маленькая церковь. Готическая, странного вида, они таких никогда не встречали. Серая колокольня окружена четырьмя колоколенками поменьше и увенчана высоким шпилем. Церковка больше похожа на маленький замок из сказки.

Они пересекли деревню и немного поплутали в зелени в поисках тихого места, чтобы разбить лагерь в тени деревьев. Палатка поставлена быстро, и Жоанна решает пройтись и поискать целебные растения для ран Эмиля.

Прислонившись к дереву, он открывает свой черный блокнот.

17 июля, 18:00

Люс-Сен-Совёр, пешеходная тропа, у подножия замка Сент-Мари

Небо обложило, когда мы покидали озеро Глер. А ведь восход солнца был великолепен…

Эмиль по-прежнему ничего не помнит о трех последних днях. Он думал, что память вернется, когда он придет в себя, когда панический страх пробуждения окончательно рассеется вместе с действием успокоительных… Но нет. Ничего. Все та же черная дыра. Они были на берегу озера, собирались сложить вещи и уйти. Потом — ничего.

18 июля, 21:00

Жедр, импровизированный лагерь на берегу ручья

Эта деревня великолепна.

Ночь мы тряслись в сырых спальниках, и здорово было снова отправиться в путь.

Почему его воспоминания застопорились в то утро, на берегу озера? Что произошло потом?

Обожаю церковь Жедра, фонтан на деревенской площади со скульптурой женщины, гладящей волка, обожаю ручей, пересекающий деревню, и больше всего обожаю маленькие мельницы из старых камней.

Сколько Эмиль ни перечитывает строки, которые сам написал, ничего не вспоминается. Он боится, что это будет повторяться все чаще. Что станет хуже. Надо во что бы то ни стало продолжать дневник. Надо во что бы то ни стало писать письма родителям, Маржо, Рено, пока он не забыл их совсем.

Он не сразу понимает, что ему хочется плакать. Плакать — это так непривычно для него… Это, наверное, от усталости. Оттого, что он стоит у этого дерева, с этим чертовым блокнотом в руке и с черной дырой, которая никак не просветляется. В этом ирония ситуации. Потому что месяцами и месяцами он возносил безмолвные молитвы Богу, ангелам, темным силам, кому угодно. Он молился: Если бы я мог все забыть. Если бы я мог забыть, кто я… Лора ушла, и ему казалось, что его жизнь кончена. Он не видел иного способа продолжать жить: забыть ее, забыть, что он ее любил. И он твердил эти молитвы. Если бы я мог все забыть… Сегодня он хотел бы заплакать, как ребенок, один, прислонившись к дереву. Он больше не хочет забывать. Но слишком поздно.

11

Эмиль просыпается от прикосновения маленьких рук, которые ложатся на его лоб. Он сначала думает, что это сон, потому что, когда открывает глаза, видит только зелень и красивый золотистый свет. На самом деле это всего лишь трава и листья. Всего лишь солнечные лучи пляшут в ветвях. Он, наверно, задремал. Дневник лежит рядом с ним. Руки принадлежат Жоанне. Она прикладывает к голове что-то прохладное и влажное.

— Жоанна?

Она, наверно, передвинулась, потому что теперь он видит над собой ее лицо.

— Не дергайся. Я ставлю тебе компресс.

Она снова исчезает из поля зрения. Он смотрит на свой локоть, не поворачивая головы. Жоанна, похоже, уже обработала эту рану. Белой больничной повязки больше нет. Вместо нее какая-то зеленая кашица.

— Что это?

Она отвечает не сразу. Слишком сосредоточена на своем деле. Ему приятно ощущение прохлады, окутывающее его голову и словно распространяющееся по всему телу.

— Компресс из крапивы, — отвечает она наконец.

Он слышит, как она двигается, должно быть, выпрямляется, потому что он снова видит ее над собой.

— Я нашла только крапиву.

— Это плохо?

— Я предпочла бы найти мяту… Чтобы был антисептик…

— А…

— Ладно, хотя бы не будет больше кровоточить…

Она как будто на минуту задумывается.

— Нужен еще уксус для дезинфекции…

Эмиль не может удержаться от улыбки, хотя и понимает, что от этого натягивается кожа на голове, там, где наложили швы.

— Почему ты улыбаешься?

Он удивлен, что Жоанна это заметила.

— Подумал, как я буду пахнуть, когда ты намажешь меня мятой и уксусом.

Он счастлив видеть, что она тоже улыбается.

— Ты будешь здорово отпугивать насекомых.

У нее очень легкий смех. Всегда удивительно слышать, как она смеется. Эмиль прикрывает глаза, наслаждаясь моментом. Они с Жоанной шутят, это такая редкость. Трава под ним мягкая, солнечные лучи касаются его лица, свежий ветерок щекочет ноги.

— Отдохни еще немного, — говорит она.

Он чувствует, как Жоанна поднимается, слышит ее удаляющиеся шаги по траве.

— Который час?

Но она уже исчезла.

Когда он снова просыпается, уже стемнело. Он приподнимается, морщась от боли в локте. На нем по-прежнему кашица. На голове, наверно, тоже. Жоанна сидит поодаль, у дрожащего огонька. Несколько секунд он привыкает к темноте и наконец понимает, что она склонилась над горелкой. Она оборачивается, услышав, как он зашевелился.

— А. Ты проснулся.

— Извини… Я спал как младенец… Уже поздно?

Его часы остановились несколько дней назад. Ему еще трудно привыкнуть жить без расписания. Жоанна пожимает плечами.

— Не знаю… Часов десять, наверно.

Эмиль садится, потом медленно встает. Он чувствует себя гораздо лучше. Отдохнувшим. Успокоенным. Он подходит ближе к горелке.

— Ты, наверно, умираешь с голоду, — говорит он извиняющимся тоном.

— Ничего.

— Что ты нам готовишь вкусного?

Жоанна показывает банку из-под красной фасоли и еще одну из-под кукурузы, валяющиеся у ее ног.

— Подобие чили кон карне без карне.

— Интересно.

Он садится рядом с ней, вытянув ноги, встряхивается.

— Тебе нужна помощь?

— Нет. Уже почти готово.

— Ладно.

Несколько секунд он молчит. Смотрит, как Жоанна медленно помешивает содержимое кастрюльки.

— А эти штуки, когда можно будет их снять?

— Компрессы?

— Да…

— Они высохнут и сами отвалятся.

— Ладно…

— Чешется?

— Нет.

Она пожимает плечами.

— Тогда жди, пока отвалятся.

Снова повисает молчание. Слышен только стрекот цикад и скрежет ложки по дну кастрюльки. Проходит несколько минут. Жоанна выключает огонь, берет пластиковые тарелки и наполняет их своим чили кон карне.

— Держи.

— Спасибо.

Они берут большие ложки, заменяющие им вилки на бивуаке, и принимаются за еду. Деревня абсолютно тиха. Днем, когда они шли, не встретили никого. Им кажется, будто они одни на свете со своими пластиковыми тарелками.

— Я…

Эмиль глотает ложку смеси, прежде чем продолжить:

— Я сегодня перечитал дневник… Но ничего не вспомнилось.

— По-прежнему ничего?

Он качает головой. Жоанна не выказывает беспокойства. Утром она была по-настоящему встревожена, но сейчас вид у нее успокоенный и успокаивающий.

— Может быть, еще вспомнится.

— Или нет.

— Или нет.

— Что было в эти три дня?

Его вопрос застает ее слегка врасплох. Она ставит тарелку за землю, пожимает плечами.

— Ничего особенного… Как обычно…

— То есть?

— Мы шли. Ставили палатку, ели и спали… Как каждый день.

— А.

Он разочарован. Ему хотелось услышать другое. Хотелось, чтобы она обставила черноту в его голове, заменила ее видами, звуками, запахами… Жоанна, должно быть, поняла это по его растерянному выражению. Или по его «а». Во всяком случае, слегка выпрямившись, она начинает: