Том Бойл - Восток есть Восток
Рут припасла для такого случая наряд — черное шифоновое платье с кружевными оборками на бедрах и новые черные туфли. Платье было, пожалуй, слишком закрытым для летнего сезона — она думала начать носить его осенью, но, с другой стороны, стоял уже конец августа, чувствовался свежий ветерок, и к тому же больше у нее не было ничего подходящего, а эта вещь действительно от Джеффри Бина, хоть и досталась ей, считай, даром. В тот день она дотошно расспрашивала Хиро насчет Японии (А правда, что у вас вырезка стоит тридцать долларов фунт? Удобно ли тебе есть вилкой? У вас действительно нанимают парней, чтобы те заталкивали людей в электрички?) и ушла от него рано.
— Приду утром, — сказала она. — Будь паинькой. Принесу всякой вкуснятины с праздничного стола. — И на его неизменный вопрос ответила: — Скоро, скоро.
Она долго нежилась в душе, потом убила полчаса на ногти. Сакс и Сэнди хотели надеть смокинги, остальные собирались обойтись тоненькими галстучками и синтетическими рубашками. Будет шампанское, и хорошее — от Боллинджера и Перье-Жуэ. Икра. Омары. Устрицы из Бретани. Рут словно в бой готовилась идти — обдумывала каждую деталь туалета, добиваясь такого совершенства, которое сделало бы ее недосягаемой, непобедимой, и все время сознавала, что за стенкой Джейн Шайн делает то же самое. Дважды за ней заходил Саксби, и дважды она гнала его прочь. Расчесывала волосы, втирала в кожу крем и румяна, подводила глаза. Когда Сакс постучался в третий раз, она сказала, пусть идет без нее — она будет готовиться столько, сколько нужно.
Когда Рут, наконец, вышла, вечеринка длилась уже часа полтора. Она пересекла лужайку под звуки оркестра, игравшего что-то бразильское — не то самбу, не то боссанову, — и ее окружил гомон возбужденных голосов. Над танцевальной площадкой был воздвигнут высокий навес, не мешавший свежим дуновениям умерять пыл танцующих; над Рут висели целые созвездия китайских фонариков, медленно вращавшихся на алюминиевых кронштейнах. Она прошла через беседку, оплетенную срезанными розами, и черный лакей в черном галстуке и белых перчатках подал ей бокал шампанского с позвякивающего подноса. Тара, подумала она. Старый Юг. Прямо сцена из «Унесенных ветром».
Ей понадобилось совсем немного времени, чтобы понять, как она ошиблась.
Если она воображала, что явится на бал под гром аплодисментов, одобрительный свист и вспышки фотоаппаратов, этакая современная Скарлетт О'Хара, то ее ждало жестокое разочарование. Ей вдруг показалось, что она попала не туда — она никого не узнавала. Она минутку постояла у входа, пытаясь сориентироваться; ладонь одной руки давала опору обнаженному локтю другой, которая, элегантно изогнувшись в запястье, держала тоненькую ножку бокала. Женщины большей частью выглядели так, будто сильно экономили ткань на платья, мужчины, казалось, втиснули себя в рубашки и пиджаки на несколько номеров меньше, чем нужно. Преобладающим цветом лиц был красный, повсюду маячили лысины и голые плечи, волосы серебрились сединой. Рут предвкушала нечто чудесное — элегантное, по меньшей мере, — а попала на стариковский бал на благотворительной ярмарке.
Она обменяла пустой бокал на полный и двинулась к танцевальной площадке, высматривая публику из «Танатопсис-хауса» или, на худой конец, хоть кого-нибудь моложе шестидесяти. Обойдя древнюю старуху с подпорками из алюминия и протиснувшись сквозь группу мужчин в дорогих костюмах, с редеющими волосами и неприятным выговором — юристы, подумала она, — Рут неожиданно наткнулась на Клару Кляйншмидт и Питера Ансерайна. Они стояли рядышком, склонясь над бокалами шампанского и тостами с икрой на салфеточках, быстро и жадно ели и одновременно разговаривали. Глаза у Клары были влажные. На ней красовались платье до пят с длинными рукавами и подложенными плечиками и нитка фальшивых бриллиантов через всю грудь. Выше талии платье напоминало русскую военную форму.
— Клара, Питер, привет, — сказала Рут, влезая между ними. — Прекрасный вечер, да?
— А, здорово, — небрежно ответил Питер Ансерайн, скользнув по ней взглядом сверху вниз, вдоль своего носа. К губе у него прилипли икринка и кусочек яйца. Похоже, он рад был ее видеть — или рад, что его тет-а-тет с Кларой прервали. Рут невольно вспомнила смачную сплетню, которая соединила их двоих — разведенного жреца литературы, властителя дум, и Клару, кроткую Клару — по меньшей мере на одну страстную ночь.
— Рут, — задохнулась Клара, в отчаянии поглощая с беззащитной ладошки кусочки поджаренного хлеба с икрой. Она таращила глаза еще больше обычного. И в них действительно стояли слезы — никакого сомнения.
— Восхитительно, — сказал Питер Ансерайн, — превосходно. Лучшая вечеринка из всех, где я бывал с тех пор, как весной уехал из Бостона.
Рут не уходила, пытаясь использовать минутное замешательство Ансерайна, чтобы разговорить его, вызвать на откровенность. Скучает он по Бостону? Теперь он, кажется, едет в Амхерст? На семестр или на год? А потом опять в Бостон или?..
— Да, в Бостон, — промолвил он в ответ на последний вопрос, провожая взглядом слугу, который маневрировал с подносом, полным закусок. — Ведь что бы ни было, это мой родной город. Там подыщу себе какую-нибудь холостяцкую берлогу. Чтобы к детям поближе.
Клара по-прежнему горбилась над закуской, стараясь сохранить в неустойчивом равновесии бокал, салфетку и деликатес.
— Замечательно, — сказала Рут, — просто замечательно. Мы тут будем по вас скучать, правда, правда.
Воцарилось неловкое молчание. Оркестр сделал паузу, после чего пронзительно заиграл «Парня из глубинки», и Питер Ансерайн посмотрел на Рут долгим, медленным, совершенно неакадемическим взглядом. Она встрепенулась, допила шампанское и вздохнула.
— Прошу прощения, мне надо разыскать Сакса, — сказала она. — Всего хорошего.
И стала проталкиваться к бару, обмениваясь приветствиями с людьми, которых встречала в Дариене или во время поездок с Саксби на пляж; она искала Сэнди, Ирвинга Таламуса, кого угодно. Остановилась, чтобы вглядеться в танцующих и заодно взять бокал шампанского у черного слуги с непроницаемым лицом и равномерно белыми, как мыльная пена, волосами. Оркестр перешел на ударный ритм, похожий на регги, и когда пары расцепились после объятий медленного танца и затряслись в конвульсиях, Рут увидела Сэнди, отплясывающего с девушкой, которую она никогда раньше не видела, — очень юной, только-только созревающей, но истинной красавицей и знающей об этом. Рут задумалась, кто бы она могла быть, и, когда Сэнди в танце к ней приблизился, почувствовала легкий укол зависти, но тут ее внимание переключилось на крашеную шевелюру и пятнистое лицо Эберкорна — его голова возвышалась над всеми другими, словно воздетая на пику, и самозабвенно дергалась в такт музыке. А с кем же это он танцует? На секунду толпа сгустилась, потом распалась, и Рут, к изумлению своему, увидела напротив него Айну Содерборд, так вихлявшую могучими бедрами, плечами и грудью, словно она билась в предсмертной агонии. Еще одна перетасовка тел, и в нескольких шагах от Айны вдруг вывернулся Боб Пеник с женой (у той волосы цвета куриной печенки, вечернее платье с блестками и бесформенным корсажем). Они танцевали слегка измененный фруг, который Рут разучивала в старших классах школы, пока ей не надоело.
Она допила шампанское — третий, что ли, бокал — и взяла у слуги с каменным лицом еще один. (Ее так и подмывало подразнить его, как дразнят стражу у Букингемского дворца — пощекотать, дать в ухо или еще там что-нибудь вытворить, — но она вовремя опомнилась: кто знает, где предел выдержки у пожилого негра в стоящем колом смокинге на вечеринке у белых людей в Джорджии?)
Рут слегка поплыла, ей было весело даже только смотреть, не участвуя. Эберкорн плюс Айна Содерборд. Животики надорвешь: беляк и белянка. А что, если у них дети родятся? Безбровые, безволосые, белые, как личинки, с маленькими красноватыми рыбьими глазками, а вырастут в настоящих гигантов с плечами, сиськами и ногами таких размеров, что продавцам одежды и обуви кошмары будут сниться. Парни будут носить дешевые куртки, девушки — писать свою фамилию через дефис, Содерборд-Эберкорн, и люди будут думать, что это какой-то ядохимикат, которым спрыскивают посевы против гусениц. Смех, да и только. Да, Рут чуток окосела. Но куда Сакс делся?
Тут оркестр налег на духовые, зазвучали аккорды пианино в ритме буги-вуги — разумеется, сплошная эклектика, — и со стороны бара до нее долетел сухой хохоток Ирвинга Таламуса. Она повернулась и стала проталкиваться сквозь толпу, работая локтями, идя на звук столь же упорно, как кошка идет на шорох в траве. Пара мелких поэтов и несколько пожилых дам в розовом шифоне уступили ей дорогу, и вот он, Таламус, как на ладони — прислонился к стойке бара и в смехе чуть не уткнулся в подол Регине Макинтайр. Регина выставила напоказ необозримые просторы мертвенно-бледных плеч и груди, напялив черное кожаное платье, в котором она выглядела как статистка из фильма про космических вампиров. Но взгляд Рут не задержался ни на Регине, ни на Таламусе, ибо секундой позже у дальнего конца стойки она заметила Саксби и почувствовала жар, тошноту и отчаяние в одно и то же время, почувствовала себя мадам Баттерфляй, у которой отняли ребенка: Саксби любезничал с Джейн Шайн.
