Герхард Рот - Тихий океан
Мертвую ондатру по очереди несли то Хофмайстер, то пес Цайнера. На кустах кое-где не облетели желтые листья, покрытые инеем. Наконец, Хофмайстер снова поставил ловушку.
— Зайдите на стаканчик винца, — пригласил он.
Они шли вверх по склону, по жнивью, теперь ондатру несла собака, и Хофмайстер заметил: они, мол, и знать не знали, что он врач.
— Мы все слышали, но нам всё равно, — вставил Цайнер.
— Нас это не касается, — перебил его Хофмайстер.
Жена Хофмайстера неизменно отворачивалась, стоило Ашеру встретиться с ней глазами. Она хлопотала, не глядя на гостя, достала из буфета бутылку красного вина и кофейные чашки, из которых они и стали пить. Дощатый пол был чисто выскоблен, на стене висела старинная фотография в рамке, которую он не заметил на свадьбе и которая изображала солдат австро-венгерской императорской и королевской армии. Над фотографией красовалась наклейка в форме сердечка, с надписью «Штирия, зеленое сердце Австрии». Повар в колпаке высовывался из открытого окна во двор казармы, где перед фотографом выстроился взвод в шинелях. Трое лежали на земле, подстелив положенные одно поверх другого одеяла. Все, кроме офицеров, повесили на плечо винтовки, солдаты были с голыми руками, офицеры — в перчатках, один из сидевших сунул руки в карманы. «Это мой дед, — сказал Хофмайстер, указав на худого человека с большим носом и с усами. — Он погиб в Италии».
Хофмайстер подмигнул Ашеру и, прежде чем отпить, чокнулся с ним кофейной чашкой. Потом он повел его на чердак, где висели шкурки лис и ондатр. Жестяной бак был наполнен стружкой, «чтобы чистить руки», — пояснил Хофмайстер. На треугольных дощечках, как на распялках, сушились шкурки ондатр. Ашер похвалил их, и тогда Хофмайстер сказал, что кое-какие недостатки у них есть, и заодно пояснил, как их устранить.
— Я сегодня не спал ни минуты, — пожаловался Цайнер, когда они вернулись в кухню.
Хозяйка дома как раз куда-то ушла. Ашер чувствовал себя как-то неуютно, но Хофмайстер, быстро захмелевший после бессонной ночи, не позволил ему встать и откланяться, а все подливал и подливал вина, так что его кофейная чашка была полной, как в начале визита. Он ощутил опьянение и стал не без опаски им наслаждаться. В кухне было светло и удобно, Хофмайстер говорил и говорил без умолку, а Ашер задумался о своем. Ему вспомнились крошечные инфузории-трубачи, которых он как-то раз разглядывал в микроскоп. Они напоминали воронкообразные чашечки цветов самых разных окрасок. Он встрепенулся, заметив, что на мгновение закрыл глаза, а поскольку солнце светило ему в лицо, на изнанке своих отливающих розовым век он в полудреме увидел какие-то хрустальные дворцы. Вскоре вернулась жена Хофмайстера, она встала к печке, занялась обедом и скупо отвечала на вопросы. Однако, было похоже, что она перестала его стесняться, и ему это пришлось по душе. Следом за Цайнером он двинулся по покато сбегавшему лугу к дому его родителей. Цайнер тоже подвыпил, но старался этого не показывать. Ашер с трудом переставлял ноги, как будто тело его налилось свинцом. Возле дома их облаяла толстая пятнистая собака, принадлежавшая родителям Цайнера.
— Не подавайте руку моим старикам, — предупредил Цайнер, когда они подошли поближе, — а то собака еще решит, что вы хотите их ударить.
Тяжело ступая, они двинулись дальше вниз по склону, как вдруг Цайнер остановился.
— Вам, наверное, любопытно, — начал он, с трудом ворочая языком, — почему это я сижу дома и не работаю. Надел у меня небольшой, вы совершенно правы. Я продал участок леса. Вы не думайте, так многие делают. Послушайте, я пытаюсь получить пенсию, пусть-ка мне заплатят компенсацию за мою руку.
Он отогнул рукав, и Ашер увидел, что запястье у него забинтовано.
— Если у вас когда-нибудь найдется минутка, посмотрите, ладно? — попросил он, снова опустив рукав, словно только сейчас догадавшись, что мог показаться навязчивым. — А впрочем, не будем об этом, — прервал самого себя Цайнер. — Это все между нами, хорошо?
Само собой, об этом знала вся округа. Ашеру тоже кто-то успел об этом рассказать, но он промолчал.
— Пруд мне в целом дорого обошелся. Я ведь нанимал экскаватор его вырыть. Пруд-то искусственный. А рыбы мне эти траты еще ой как не скоро окупят.
Он зашагал дальше к дому родителей, а по пути на мгновение обнял Ашера за плечи. В сенях их поджидал маленький, согбенный старичок, опиравшийся на палку. На нем была шляпа и синий рабочий передник, во время разговора он поворачивался к ним боком, видимо оттого, что плохо слышал. Пес подошел к нему и забил хвостом, лупя старичка по штанам. Цайнер сказал, что старик — его отец. Не успел Цайнер подвести к нему Ашера, как пес заворчал и оскалил клыки, едва Цайнер попробовал взять старичка за руку. Тут он рассмеялся, да и старичку все это понравилось.
— А выпить у вас найдется? — спросил Цайнер.
Его мать только что испекла в кухне хлеб и в плетеных корзинках поставила его на стол остужать.
— Насчет выпить-то — как? — переспросил старичок у жены.
Старушка открыла стенной шкафчик и достала оттуда бутылку вина и стаканы.
Кухня в доме была очень большая. На стенах висели несколько продолговатых зеркал в коричневых рамах, где мелькали отражения хозяев и гостей. Позже Ашеру рассказали, что раньше в этом доме помещался трактир. Он уселся на скамейку в углу и стал наслаждаться запахом свежевыпеченного хлеба.
— Попробуйте, — предложил старик и отрезал ему кусок.
Старушка поставила на стол свиное сало и соль, но сама не присела.
— Вы у нас еще не бывали, — сказала она.
— Он врач, — пояснил Цайнер.
Ашер медленно пил и слушал. Дочери и зятя дома не было, они уехали покупать обувь в Пёльфинг-Брунн, а внуки еще в школе. Ашер с трудом следил за разговором.
Через некоторое время Цайнер поднялся. Он снял с гвоздя ружье, повесил его на плечо и пошел к машине.
— По-моему, мы хорошо набрались, — со смехом заключил он.
Старики рассмеялись. Ашер, забираясь в машину, тоже невольно засмеялся. Цайнер положил ружье на заднее сиденье, собака запрыгнула рядом, и они медленно покатили по направлению к магазину.
21
Когда приехали его жена и дочь, было уже темно. Девочка обегала весь дом, шумела и смеялась, но быстро устала, и Ашер уложил ее в постель и сидел рядом, пока она не заснула.
Он вслушивался в ее ровное дыхание и вспоминал ее смех, преобразивший этот дом.
— Ну, что ты решил? — спросила жена.
— Не знаю. Может быть, останусь здесь.
— А ребенок? — спросила она.
Дочке же нужно ходить в школу. А потом, ей самой сельская жизнь не подходит. А она только успела освоиться на работе, ей только начало нравиться…
Ашер промолчал.
— Я тебя ни в чем не упрекаю, — продолжала жена, — но я не могу опять начинать все сначала, а потом, ты ведь и сам не знаешь, чего хочешь. Может быть, обдумаешь все хорошенько и опять скажешь: «Давай все переиграем?»
Она была права. Никакого плана у него не было. Ну где он будет работать?
— Согласен, — сказал он. — Нам еще нужно все обдумать.
Он и сам не знал наверняка, как к нему отнесутся местные жители. Узнав правду, они сделали вид, будто ничего не заметили, но, с другой стороны, он от них не зависел. Возможно, если бы он был от них зависим, они повели бы себя иначе. Странно, но мысль об этом его совершенно не испугала. Что-то говорило ему, что его страхи безосновательны, просто он не мог этого доказать.
— Я все время о чем-то таком думала, — сказала жена. — И все время мучилась, не зная, что же тебе ответить. Не могу же я всегда поступать так, как тебе хочется. Ты тоже должен подумать обо мне, принимая решение.
Она ни в чем не обвиняла его и помогла ему, когда он нуждался в ее помощи. Она ни разу не упрекнула его в том, что ей пришлось пойти работать, а теперь он требовал, чтобы она вслед за ним переселилась в деревню. Он и сам уже не был уверен в том, что хочет остаться.
— Это только так, безумная идея, — успокоил он ее. — Забудь.
22
Рано утром дочка проснулась, услышав, как дятел долбит доски крыльца. Решив, что кто-то стучит в дверь, она разбудила Ашера. Жена еще спала, и потому они потихоньку оделись и вышли из дому. Ашер показывал девочке далекие холмы и небо над холмами, но ее интересовало не далекое, а близкое, не лощины, прозрачный воздух и облака, а земля под ногами и ветви деревьев. Ее внимание привлекли взлетевшие воро́ны — потому, что взлетели где-то поблизости, а маленькие саженцы — потому, что были укутаны нейлоновой пленкой и оберточной бумагой. Наверное, это Голобич несколько дней тому назад укутал их от холода. Они вернулись в дом, потому что Катарина захотела посмотреть комнату, в которой он спит. Там она сразу же установила, что стол шатается и что вода из стакана (который он там забыл) выплескивается, потому что дощатый пол проседает и подается под ногами при каждом шаге. Конечно, он и сам это замечал, но машинально старался ступать как можно легче. И только теперь, из окна, Катарина увидела дымку тумана, окутавшую лощины и похожую на облачное море. Рассматривая туманное марево и отвечая на ее вопросы, он никак не мог отделаться от ощущения, будто он сейчас на вершине высокой горы. Он подарил дочке карандаш, она сунула его в карман и тотчас о нем забыла. Между тем, проснулась и оделась жена. Ашер подбросил в печку дров и подождал, пока не займется огонь. И Тереза, и Катарина хотели ему помочь, но он страшно радовался, что наконец может хоть что-то для них сделать. Поскольку с ними была Катарина, они решили поехать на машине. В машине дочь и жена шутили, дурачились и смеялись, на полу заднего сидения дребезжала бутылка, потому что Тереза имела обыкновение оставлять в машине все подарки, которые хотела кому-то привезти, и там они перекатывались до тех пор, пока Тереза, наконец, не заезжала к тому, кому они предназначались. Но даже и в таких случаях она иногда о них забывала, и они опять целыми неделями или даже месяцами странствовали в машине. Ашера это раздражало, и Тереза об этом знала. Она бросила на него плутовской взгляд и сунула бутылку за спинку задних сидений. Потом Катарина запела. Перед ними открывался прекрасный вид на широко раскинувшуюся равнину, сквозь спутанные ветви яблонь и слив пробивались лучи солнца. С какого-то крестьянского двора доносился пронзительный визг циркульной пилы, навстречу им попалась старушка в длинном пальто, она опасливо отступила на обочину и подождала, пока они проедут. Небо на западе заволакивала дымка, а горы, казалось, превратились в прозрачные серебристо-серые тени. В давно облетевшем лесу они пропустили трактор с прицепом, на котором громоздились поваленные деревья, водитель удивленно взглянул на них, Ашер его не знал. Проехав хлев, они свернули во двор крестьянина, у которого Ашер когда-то покупал дрова. Младшая девочка присела у крыльца с голой попкой и пи́сала. На ней было хорошенькое голубое платьице с красной каймой и белые резиновые сапоги. Узнав его, она закричала: «Ашер! Ашер!»
