Вера Колочкова - Трудности белых ворон

— Тань, а гулять–то нам долго еще? Холодно ведь.

— Да пусть они поговорят спокойно! Пойдем вон в кафе посидим, кофейку выпьем. Тем более, мне с тобой один вопрос щекотливый обсудить надо…

— Какой? – с готовностью повернулся к ней Андрей Васильевич.

— Скажи мне – квартира, ну та, в которой ты жил – она в каком статусе? Вы ее приватизировали уже? Или нет?

— Да нет, как–то руки не дошли… — пожал плечами Андрей Васильевич. — А что?

— А по площади она какая? Ведь в том доме, где ты жил, очень хорошие квартиры…

— Ну да, хорошая . Там и кухня огромная, и комнаты тоже большие, и потолки высокие… А почему ты спрашиваешь–то?

— Да так… Ну что, в кафе пойдем? Там и поговорим…

Илья заснул только под утро. Все стоял перед глазами подрагивающий от холода отец на ночном, продуваемом мартовским ветром перроне, в надвинутой на самые глаза потертой кожаной кепочке…

— Илюшенька, ты не спишь? Выйди, поговорить надо, — заглянула в комнату мать.

Прошлепав босыми ногами по полу, он вышел к ней на кухню, тяжело плюхнулся на стул, откинув назад голову.

— Картошку с мясом вчерашнюю будешь? Я разогрею … — засуетилась вокруг него Татьяна Львовна.

— Давай… А о чем ты поговорить хотела?

— Сейчас поговорим, сынок. Только без этих твоих дурацких эмоций, ладно?

— Слушаю, мам…

— Скажи мне, сынок, только объективно скажи, в частности не вдаваясь — хорошо ли это, когда семья из четырех человек живет в маленькой двухкомнатной квартире, а семья из двух человек – в огромной трехкомнатной?

— Ты это к чему ведешь, мам? – настороженно спросил Илья, следя за ее суетливыми передвижениями по кухне.

— Илья! Мы же с тобой договорились – без эмоций! Ты мне скажи – это в принципе нормально или нет?

— Так ведь сколько угодно людей так живут! Коммунизма еще никто не объявлял, чтоб жилье всем по потребности раздавалось. Причем здесь принципы–то?

— Да притом! Квартиру, из которой к нам пришел жить Андрей Васильевич, именно его отец получал. И она ему с неба не сваливалась, понимаешь? И жить там должен именно Андрей Васильевич, а не кто–то другой! Вот тебе и все принципы!

— Погоди, мам… Что значит — кто–то другой? — глядя на мать исподлобья, как молодой бычок, тихо спросил Илья. — Там, между прочим, не кто–то другой, там его жена живет, там его дочь живет! Или их надо на улицу выгнать?

- Дочь? Ты говоришь, дочь? – начала тихо кипятиться Татьяна Львовна. – Я и сама раньше думала – раз там дочь осталась – это святое… А тебе что, твой отец не объяснил вчера, чья она дочь? Он тут так страстно выступал в защиту своих детей, Андрея Васильевича обвинил бог знает в чем, мне и не сформулировать теперь даже… Так вот, раз он такой борец за права всех своих детей — пусть и борется за них на своем поле! А квартира эта по праву Андрею принадлежит!

Татьяна Львовна выложила со сковородки жаркое, поставила, повернувшись, дымящуюся тарелку перед Ильей.

— Ну что ты молчишь, сынок? Что ты на меня так смотришь? Ешь давай…

— Все–таки я не понял тебя, мама. Ты что, в самом деле хочешь их на улицу выселить?

— Нет, не хочу. Просто я справедливо полагаю, что им вдвоем будет замечательно в нашей двухкомнатной квартире. А нам вчетвером – в трехкомнатной. Ну что ты на меня опять так смотришь! – взорвалась, наконец, она. – Что, я разве предлагаю тебе какие–то ужасные вещи? Я же для тебя стараюсь. Чтоб у тебя когда–нибудь тоже свой угол был. В конце концов, о тете Норе подумай! Ты считаешь, ей легко жить с тобой в одной комнате? Она же женщина, а не просто твоя бабка. А ты — молодой мужик! Да и меня пожалей … У меня уже огромное чувство вины выросло оттого, что я тебя из твоей комнаты выселила…

Татьяна Львовна смахнула злую одинокую слезу, отвернулась к окну и замолчала, сложив по–бабьи руки под грудью. Илья тупо смотрел на стоящую перед ним дымящуюся еду, исходящую вкусным мясным запахом, молчал. Первой не выдержала тяжелой для обоих паузы Татьяна Львовна, подошла к столу, села напротив сына, снова горячо заговорила:

— Ты знаешь, мне кажется, они и против–то не будут! Ни Люся, ни мать ее. Я так понимаю, она ведь разумная девочка – Люся твоя? Ну, согласись – нам и в самом деле теперь трудно здесь помещаться. Тесно же! Я ведь всем только хорошего хочу, сынок! И тебе, и Андрею, и тете Норе… Ну скажи хоть что–нибудь, чего ты молчишь!?

- Я не знаю, что сказать, мам, — хриплым голосом тихо проговорил Илья. — Я не знаю, что тебе говорить. Знаю только, что делать так нельзя, а что говорить – не знаю. Люся ведь сестра мне…

- Да какая сестра! Седьмая вода на киселе. Ты ведь сам об этом только вчера узнал. Откуда братские чувства–то уже взялись? Опять нафантазировал?

- Мам, я прошу тебя — не надо…

— Ну что ж, очень жаль. Значит, ты мне в этом деле не помощник… Да я особо и не надеялась, что ты меня поймешь. Сколько ни бьюсь с тобой – только на твое упертое занудство натыкаюсь, и все. Знаешь, мне иногда кажется, что я тебя просто ненавижу за это… В общем, давай так: я тебя поставила перед фактом. Хочешь ты или нет – этот обмен все же состоится. И у тебя будет своя комната. Хочешь ты или нет – придется научиться добывать себе блага. И образование получишь, и жилье у тебя свое будет, и счастливым будешь – хочешь ты этого или нет!

— Нельзя никого осчастливить силой, мам… Каждый счастлив по–своему. Я не буду жить так, как хочешь ты…

— Вот когда будет тебе, Илюшенька, сорок пять, и ты услышишь такое от своего ребенка – вспомни меня. Ладно? А теперь ешь и иди в свой институт. А с Люсей я сама сегодня поговорю!

— Нет, мам, не надо сегодня! Прошу тебя! — умоляюще заговорил Илья, — пожалуйста, не надо сегодня! Я ведь ей даже про отца еще не сказал!

— Да какая разница – сказал, не сказал… Хорошо, я завтра с ней поговорю. – Вставая из–за стола, ответила Татьяна Львовна. – Тем более, мне и некогда сегодня — я уже на дежурство опаздываю…

Она немного посуетилась еще по кухне, хлопая дверцей холодильника и гремя посудой, затем быстро оделась, мельком взглянула на себя в большое зеркало в прихожей и ушла, аккуратно хлопнув дверью. В наступившей тишине было слышно, как простучали гулкой дробью ее каблучки по ступенькам широкой мраморной лестницы подъезда, как капает вода из плохо закрученного в спешке крана, как тихо, совсем тихо в их с бабкой Норой комнате… А он так и сидел на кухне, продолжая тупо смотреть в тарелку с остывшей уже едой и не зная, что же ему теперь делать – не с едой, конечно, а с собой, с мамой, с Люсей…

— Ну, чего задумался?

Вздрогнув, он уставился растерянно на стоящую в дверях кухни бабку Нору.

— Ой, прости… Задумаешься тут. Про обмен слышала?

— Слышала…

— И что делать будем?

Бабка Нора медленно подошла на своих деликатно постукивающих резиновыми набалдашниками костылях к столу, бросила перед ним тоненькую пачечку тысячных бумажек.

— На, это тебе…

— Зачем? – поднял на нее удивленные глаза Илья.

— Уезжай к отцу. Ночным поездом и уезжай. Только матери письмо напиши. А другого выхода для выражения протеста я не вижу…

— Все, Люсь! Я, наконец, решилась! Завтра приглашу своего нового шефа на ужин! – блестя глазами, встретила ее у порога Шурочка. — И ты знаешь, я думаю, что он у меня останется на ночь, а может, и вообще… Ой, а что это с тобой? Ты опять плакала? Глаза какие ужасные…

Люся молча вошла в прихожую, устало опустилась на низенькую скамеечку. Глаза и в самом деле болели нестерпимо. Еще бы – второй день не просыхают…Красные, опухшие, будто в них насыпали мелкого и горячего песку. И лицо отекло от слез, стало похоже на тугую розовую подушку из Шурочкиной спальни – красота неописуемая…

— Люсь, ты меня слышишь? Я говорю – мой шеф может у меня остаться на ночь…

Она скромно потупила глазки, улыбнулась своим легким мыслям и, резво развернувшись на одной ноге и чуть взмахнув ручками, прыгающей походкой пошла на кухню, где уже полным ходом шли приготовления к предстоящему ужину. И заключались они уж конечно не в изучении книги о вкусной и здоровой пище – этого еще не хватало, да Люся даже и предположить бы такое не посмела . Шурочка всего лишь развлекалась приготовлением чудесной питательной маски для своего уважаемого тела – тщательно смешивала в равных пропорциях мед, молоко, оливковое масло, раздавленную мякоть персика и киви, и еще какое–то серое вещество, непонятно какого происхождения и из чего полученное…

— Мам, а ты кормить–то своего гостя чем будешь? – хрипло спросила Люся, заходя следом за ней на кухню и равнодушно наблюдая за ее манипуляциями.

— Корми–и–ить?! — Шурочка испуганно захлопала густо накрашенными ресницами и уставилась на Люсю так, будто та произнесла только что совершеннейшую нелепость, непристойность даже, не имеющую к ней, к Шурочке, никакого отношения. – А зачем кормить? Мы выпьем шампанского, я куплю фрукты, шоколад… Ну что ты меня смущаешь, Люся! Я и так волнуюсь, прямо руки дрожат! Кстати, я вот о чем хотела бы тебя попросить…