Екатерина Шпиллер - Я Боюсь…
– Неглыбоко копають! – покачала головой баба Уля. – Нехорошо! Неглыбоко… – Ее маленькая головенка в ситцевом платочке едва торчала над веселеньким сиреневым заборчиком.
– Мама! – в сердцах воскликнул Сергей Федотович. – Иди полежи на раскладушке!
– Раскладушка! – с уважением произнесла баба Уля и пошлепала бормоча. – Неглыбококопають! Разве ж то могила? То клумба выходить!
«Она не сумасшедшая, – думал тем временем Смирнов. – В нашей конторе кого-кого, ауж ненормальных точно не было. И Ада не исключение. Нормальнее многих. Что она затеяла?»
– Ша рожу, – неторопливо жуя жвачку, сообщила Вера, жена шофера Славы, потрогав опухший живот. – Они что, звезданулись?
Слава задумчиво сплюнул через забор:
– Поглядим, что будет. А тебе рожать еще через три месяца. Не гони волну.
Когда оркестр погрузился обратно в автобус, бугаи заканчивали устанавливать металлическую оградку вокруг могилы, а Ада поправляла цветочки, трогала высокий железный крест, как бы проверяя, хорошо ли, прочно ли он стоит, Олег Витальевич рискнул, наконец, подойти к ней. Вернее, к оградке. Стоило ему приблизиться, как Плечистый шустро подскочил к Аде, обнял ее за плечи, как бы защищая, и грозно воззрился на Смирнова. Зрители за заборами внимательно наблюдали за происходящим.
– Простите, молодой человек, я могу переговорить с Адой Борисовной? – вежливо осведомился Смирнов.
– Вряд ли Ада Борисовна сейчас в состоянии, – буркнул сердито Плечистый. – Она только что отца схоронила.
– Вот, собственно, об этом я и хотел… – Смирнов смущенно закашлялся. – Вы, простите, кто будете?
– Я – ее кузен! – гордо сообщил плечистый.
Во время этого диалога Ада стояла, низко опустив голову и прижимая руки к груди. На последних словах Плечистого она вздрогнула и подняла заплаканное, бледное лицо. Смирнов видел свое отражение в зеркально-черных окулярах, какбудто Ада смотрела на него им же самим. Или – куда она смотрела?
– Что ж, Витенька, – едва слышно прошептала женщина, пошевелив в волнении длинными пальцами, – если человеку необходимо поговорить, значит, надо поговорить. Ты не волнуйся, я… я справлюсь, – и она порывисто всхлипнула. – Иди, расплатись с музыкантами, иди! – Она легонько подтолкнула кузена, и тот послушно пошел к автобусу, сердито оглядываясь на Смирнова. Рабочие уже совсем закончили с оградкой и отвалили куда-то за автобус, похоже, пить водку. Олег Витальевич проводил их понимающим взглядом.
Оставшись наедине с Валяевой, Смирнов вошел к ней в оградку и вдруг почувствовал нечто странное: будто бы окружающий мир, оставшийся снаружи, кто-то выключил. Сюда не доходили звуки; люди шевелили губами, но даже отзвук их голосов не долетал до ушей… Только что Олег Витальевич чувствовал легкий летний ветерок – тут его не было вовсе. Воздух будто бы замер. И стоящая рядом женщина без глаз, без взгляда не шевелилась и, казалось, не дышала.
Невпечатлительный Олег Витальевич поежился. Он шумно вздохнул, ибо ему страстно захотелось хоть какого-нибудь звука, движения, признака жизни. Он хотел было начать говорить, но вскрикнул от ужаса: что-то подергало его за брючину. «Покойник!» – промелькнула в его голове кошмарная догадка. Смирнов боялся опустить взгляд.
– Карма, фу! – спокойным голосом сказала Ада. – Как ты себя ведешь, девочка?
Смирнов покосился вниз. У его ног важно стояла большая ухоженная ворона по имени Карма. Интересно, почему он не заметил эту птичку раньше? Разве кто-то держал ее в руках? Разве она летала? Вот если только она спустилась из автобуса по ступенькам, как человек, и ходила ногами, то есть, лапами… Тогда ее можно было и не заметить…
– Птичка… – пробормотал Олег Витальевич.
– Моя верная Карма, – объяснила Ада Борисовна. – Она всегда со мной. Не может одна оставаться, переживает. – В голосе Ады послышались теплые нотки.
Мир вокруг по-прежнему безмолвствовал, покашляв, дабы скрыть смущение и тревогу, Смирнов поспешно заговорил:
– Ада… Ада Борисовна! Выражаю вам свои искренние соболезнования! Такое горе… – Она опять завсхлипывала. – Но, простите, ради бога, за вопрос: почему здесь?
– А почему нет? – прошептала Ада.
– Ну… разве здесь кладбище?
– А разве это не моя земля?
– То есть? – изумился Смирнов.
– Одно из завоеваний демократии, – тихим голосом начала объяснять Валяева, – это то, что все эти шестисотки отданы людям в собственность. Вы выращиваете картошку, а я делаю семейное кладбище. Это моя земля и мое дело.
– Ада Борисовна! Но ведь так нельзя! Существуют правила… – начал закипать Смирнов.
– Еще одно завоевание демократии, – скорбно вздохнула Ада, – это невозможность похоронить близких достойно, на хорошем кладбище, не выложив целого состояния. Вы знаете, сколько стоит место для покойника и все остальное, что ему нужно? Дай вам бог узнать это как можно позже… С… известного вам времени у меня нет работы. Я бедна, Олег Витальевич, очень бедна. Мне едва хватает на кое-какую еду.
Смирнов с сомнением оглядел ее элегантный наряд. Она спокойно выдержала его взгляд.
– У меня нет таких денег, какие с меня хотят слупить дельцы из похоронных контор. Сейчас у меня нет средств даже на жалкий ремонт моей однокомнатной халупы.
– А… ваш супруг? – робко поинтересовался Смирнов.
– Крах! – возмутилась Карма, сверкнув глазками и тюкнув Смирнова клювом в ботинок. Он отодвинул ногу. Тонкие губы Ады злобно сжались.
– Я, конечно, не обязана перед вами отчитываться, но этот подонок сбежал в Штаты, бросив меня вместе со своими бандитскими долгами. Еще в девяносто третьем. Я расплатилась… Но осталась на нуле.
– А кузен?
– Вы что? – светлые брови Ады возмущенно выпрыгнули из-под очков и подскочили аж до самых волос. – Мальчик, студент, откуда у него деньги?
«Больше похож на охранника какой-нибудь рэкетирской конторы», – подумал Смирнов, вспоминая бритый затылок и ухватки кузена.
– Вы все выяснили, что вам надо? – холодно осведомилась Валяева. – Я могу побыть наедине с могилой?
– Минуту… – Смирнов потер ло6 ладонью, радуясь звуку шуршания собственной кожи, – послушайте, есть же выход: я куплю у вас этот участок, у вас тогда будут какие-то деньги и…
– Какие «какие-то»? Сколько же вы мне предлагаете за эти шесть соток? – Голос Валяевой чуть дрогнул в насмешке.
– Ну-у… Сегодняшняя стоимость этой земли… Ну… Пусть будет полторы тысячи зеленых…
Ада развела руками:
– У меня куча долгов, у меня троюродный брат – чернобыльский ликвидатор – в больнице, в тяжелом состоянии. У него ни семьи, ни родни никого, кроме меня. Да и мне помирать рановато, есть-пить надо, а работы нет…
– Ну, две тысячи. Или… – он споткнулся о ее издевательский взгляд. – Сколько же вы хотите?
– Я размышляла, прикидывала, – тягучим голосом продолжила Валяева, знакомым движением тонких пальцев проведя себе по подбородку, – по самим скромным расчетам мне необходимы тридцать тысяч, чтоб не помереть.
Смирнов обомлел:
– Тридцать?… За этот участок? – хрипло спросил он.
– За какой участок? – удивилась Ада. – Я говорю о том, сколько мне нужно денег, в принципе… Я ничего и не продаю, вы же сами назвали рыночную цену этих соток. Смысла нет… Позвольте теперь мне остаться наедине с папой. – У нее вдруг резко изменился тон, она заломила руки и разрыдалась. Повернувшись к могиле, она рухнула на колени и начала что-то бормотать. Карма задом отошла на несколько шагов, чтобы посмотреть в лицо Смирнову. Она задумчиво склонила набок свою головку и осуждающе каркнула. Олег Витальевич потоптался на одном месте, не зная, что теперь говорить и как себя вести. Тревога, нет, даже, к великому его стыду, страх рос в его душе, страх перед чем-то неведомым, непонятным, неформулируемым… Как в детстве перед темнотой. Не могила его генерировала, отнюдь! Сама эта женщина безглаз рождала вокруг себя некую мертвую ауру, где птицы, кроме Кармы, не поют, деревья не растут… Или это все ему кажется от идиотизма ситуации?
– Ну, этого мы так не оставим, – очень тихо и неубедительно сказал Смирнов.
– Попробуйте принять меры. А я погляжу, – эти слова Ады он различил сквозь ее бормотания.
Вика Тузеева считала себя островом в океане бездуховности. Океан был грязный, грубый, вульгарный, а она – благоухающий, чистый, цветущие духовностью остров… Люди кругом столь примитивны и некультурны! Неудивительно, что ее тонкая нервная организация не выдержала мерзости окружающей действительности, ифизически Вика надломилась: с некоторых пор она страдает сильными мигренями, а потому баралгин, уксус и вафельное полотенце всегда у нее наготове. Вот и здесь, на даче, эти предметы заняли господствующее положение на полочке в кухне… «Тем более, здесь, – размышляла Вика, – ведь тут публика совершенно невыносима! Торговки, шоферы, бухгалтеры… В Москве хоть есть возможность не видеть всякие рожи с утра до вечера, а тут с ними сталкиваешься десять раз на дню…» Да, остров, остров… У Тузеевой даже был стих на эту тему:
