Николай Иванов - «Операцию «Шторм» начать раньше
А именно из него состоял костяк офицеров афганской армии, да и служивого люда тоже.
И когда вслед за гератским мятежом вспыхнуло восстание дивизии в Джелалабаде, уже на юге страны, это подлило масла в огонь борьбы и среди высшего эшелона власти, все еще выбирающего формы и методы руководства. Оказалось, что с уходом «Парчам» и изгнанием из армии сторонников Кадыра эта борьба не только не прекратилась, а, наоборот, усилилась.
Теперь уже халькисты сами разделились на две группировки: «твердых» — во всем поддерживающих Тараки, и аминистов — идущих за Амином и исполняющих только его распоряжения. В определенной мере плохую услугу Афганистану оказали создаваемые под звуки литавр политорганы в армии, призванные, казалось бы, укреплять власть. Но державший под своим присмотром армию Амин сделал все, чтобы политработниками назначались только преданные ему люди. И уже назывался Хафизулла «командиром Апрельской революции», и размеры его портретов стали достигать размеров портретов самого Тараки. Невооруженным взглядом было видно, что «верный ученик» если еще и не стал на одну ступень с «учителем», то это — дело недалекого будущего.
Оно могло наступить для Амина — с его огромным организаторским даром и мощной поддержкой в армии — хоть завтра, но находились рядом с Тараки еще четверо его любимых «сыновей» — главные участники переворота 1973 года и апрельских событий — Ватанджар, Гулябзой, Сарвари и Маздурьяр. И если Амин видел в них лишь распутную, дорвавшуюся до власти, выпивок, женщин и гуляний молодежь, то Тараки все же почитал их заслуги перед родиной и революцией и тоже держал хоть и за младших, но сыновей. Четверка платила ему своей преданностью, и именно от них пошло определение «твердых» халькистов. В отличие от «учителя», они к тому же не только видели, но и на себе ощущали мощное давление Амина, который пока только намеками, деликатно, но старался подвести Тараки к тому, чтобы убрать их из руководства страны. Дабы не позорить революцию, не разлагать остальных.
Еще верил Хафизулле Тараки, но в то же время Ватанджар с товарищами казался ему той стеной, тем последним бастионом, за которым он может чувствовать себя уверенно. И потому тянул Генеральный секретарь, ничего не предпринимая и надеясь, что все образуется как нибудь само по себе.
Но 27 марта на заседании Революционного совета Ватанджар и Гулябзой, уже чувствуя на затылке грозное дыхание Амина, предприняли первую попытку если не свалить, то хотя бы остановить мощное восхождение Амина к единоличной власти, а значит, к их изгнанию, в лучшем случае со всех постов. А повод представился более чем благоприятный — на заседании шел разговор о мятежах в Герате и Джелалабаде.
— Мы не можем закрыть глаза на то, что нас предает именно армия, — и так эмоциональный по натуре, взволнованно заговорил Саид Гулябзой, когда ему предоставили слово. — И я предлагаю строго спросить с тех, кто отвечает у нас в Ревсовете за наши вооруженные силы.
Все посмотрели на Амина, а тот, набычив свою большую голову, медленно наливался краской.
Такого откровенного выступления против себя он не ожидал. А он еще жалел их, деликатничал, произнося их имена…
Минутным замешательством воспользовался Ватанджар:
— Наша армия до этого была народной армией. А что мы видим сейчас? Что мы видели в
Герате? Именно армию заставили идти против мирных жителей. И это не единственный пример, когда вооруженные силы используются у нас против народа. А что творится в самой армии? С негласного разрешения, надо полагать, армейского руководства идет травля и преследование тех офицеров, кто предан революции, но не предан какому то определенному командиру.
Это он практически в открытую говорил о себе, а на Амина уже никто не смотрел: всегда неудобно смотреть на того, кого критикуют. А тем более на того, кто еще за мгновение до этого, несмотря на небольшой рост, нависал над всеми глыбой, казался неприступным и вечным гранитом.
Но «четверка» шла ва банк, отступать ей уже было некуда, а второго случая могло и не представиться. Вопрос о недоверии Амину был поставлен, ответственность за мятежи хоть и не напрямую, но возложена на него, а тут еще и Тараки впервые не поддержал своего «первого ученика». Более того, по его предложению был вынесен на утверждение вопрос о Высшем совете обороны ДРА под его личным руководством. Новшество поддержали, и в ходе перестановок Ватанджар стал министром обороны, Маздурьяр вместо него занял пост министра внутренних дел. Выходит, не только они опасались железной хватки Амина, остальные хоть и чужими руками, но на всякий случай тоже отвели от себя горячие угли аминовской непредсказуемости и жестокости.
— А товарища Амина мы попросим направить всю его энергию и опыт организатора на экономические и, скажем, общеполитические проблемы, — уже в конце заседания повернулся
Тараки к замершему в напряжении Амину. И все таки как опасно иметь руководителю государства мягкое сердце — дрогнуло оно. Кто бы чего ни говорил, но столько, сколько сделал для революции Хафизулла Амин, все таки надо было еще поискать. И убирать вот так, сразу…
И уже вдогонку, откровенно оправдываясь и показывая, что он по прежнему верит и ценит его, Тараки торопливо добавил:
— Но, товарищи… Знаете, было бы несправедливо и неоправданно для дела революции, если мы опыт, знания, способности товарища Амина замкнем только этим. Я предлагаю… я думаю назначить товарища Амина первым министром в правительстве.
— У нас нет такой должности, — осмелился вполголоса проговорить Ватанджар. Неужели луч надежды, сверкнувший минуту назад, погаснет?
— Можем ввести, — с улыбкой, что нашел выход из положения, тут же отреагировал Тараки. — А что, пусть будет первый министр, то есть человек, особо приближенный к премьер министру, — тут же наделил Тараки Амина новыми полномочиями. — Как, товарищи, нет возражений?
Возражений не было: председателю Ревсовета в марте 1979 года еще не возражали. Вернее, ему мог до определенной степени возразить в чем то незначительном только Амин, но в данный момент речь шла о нем самом.
Необходимое послесловие. Получить Ватанджару пост министра обороны оказалось мало, чтобы считать, будто дело сделано. Аминовцы, уже стоявшие во главе полков, дивизий и корпусов, в Генеральном штабе «не приняли» нового министра. Все вопросы продолжали решаться через его голову только с Амином. Делать же еще одну чистку среди офицеров
Ватанджар не решился — офицеров и так не хватало.
Такое двусмысленное положение министра обороны, а еще и отсутствие конечно же опыта работы с огромной и розностороннейшей армейской машиной мешали и эффективному управлению армией. Амин, не забывавший ничего, тем более не забывал подчеркивать промахи нового министра и в конце концов убедил Тараки в том, что Совет обороны как коллективный орган не действует, и поэтому всю вооруженную борьбу против контрреволюции нужно сосредоточить в одних руках. Очень опытных и мудрых. Конечно же, любимого и мудрого
Тараки.
Не устоял Нур Мухаммед против новой лести Хафизуллы. 25 июля специальным указом
Ревсовета он взял на себя «ведение всех дел, связанных с обороной родины, и командование всеми вооруженными силами страны».
Однако далее в указе подчеркивалось самое страшное для «твердых» халькистов: «До тех пор, пока не прекратится иностранная агрессия, я поручил своему любимому и выдающемуся товарищу Хафизулле Амину… по моим непосредственным указаниям заниматься деятельностью министерства обороны».
Потом этот шаг будет стоить Тараки жизни, ну а тогда Амин с улыбкой отправлял своих противников на прежние должности: Ватанджара — на пост министра внутренних дел, Маздурьяра — на пост министра по делам границ. Обе стороны понимали, что такое противостояние долго продолжаться не может, и, хотя чаша весов вновь склонилась в пользу аминовцев, предсказать конец развязки не решался никто.
Март 1979 года. Москва.
Именно из за гератских событий впервые за три года своего пребывания на посту министра обороны Дмитрий Федорович Устинов предельно конкретно почувствовал, что он маршал и что именно он непосредственно отвечает за оборону страны.
Да, уже ровно три года, как он министр. 26 апреля 1976 года, в день смерти Гречко, Брежнев подошел к нему и сказал:
— Дима, я думаю, ты должен стать министром обороны.
— Да что ты, Леонид Ильич. — Устинов даже отступил на шаг, чтобы лучше рассмотреть лицо
Брежнева. Поняв, что тот не шутит, уже более серьезно ответил: — Я, конечно, хоть и генерал полковник, но это звание у меня с сорок четвертого года, человек я сугубо штатский. Мало, что ль, генералов и маршалов?
— А ты знаешь, о чем я подумал? — Брежнев пожевал воздух. — Сейчас для наших Вооруженных
