Гоце Смилевски - Сестра Зигмунда Фрейда

Иногда Криста останавливала Клару в парке.

— Я расскажу тебе одну тайну, — шептала она ей. — Расскажу тебе одну тайну, только ты никому не говори.

— Я никому не скажу, — обещала Клара.

— Меня отпустят из клиники. Меня отпустят домой. Навсегда.

— Тебя отпустят, — подтверждала Клара с такой же доверительной интонацией в голосе.

— Они правда меня отпустят. — Криста повторяла это, словно утешала себя — как дети повторяют ложь не для того, чтобы в нее поверить, а чтобы не думать о правде.

Одна девочка, чьего имени я не знала, расправляла плечи, махала руками, словно крыльями, и смотрела куда-то на крышу больницы.

— Там мой дом. Там мое гнездо, — повторяла она.

Мы проходили мимо, не замечая ее, так как ее жесты и слова стали для нас привычными — каждый день она пыталась подняться к своему дому, своему гнезду.

Многие из пациентов, которые были привезены в Гнездо насильно, просили отпустить их; одни, складывая руки или падая на колени, тихо молили докторов, другие кричали, требуя, третьи угрожали. «Я вас всех отправлю в ад!» — выкрикивали больные, считавшие себя богами, ненадолго павшими на землю; те, кто мнил себя великими полководцами, плененными врагами, утверждали, что, если их освободят по доброй воле, как только они снова придут к власти, вернутся в свое сознание; а были и такие, чьи угрозы были просты — они обещали свернуть докторам шею или заколоть их ножом.

Некоторые лгали себе и другим: «Мы здесь проездом, знаете, остановились в отеле всего на один день, а уже завтра…» — и делали неопределенный жест рукой.

Особенно настойчиво больные просились домой во время рабочих часов, когда доктора занимались вместе с нами — ткали, вязали или вырезали предметы из дерева. Тогда в комнате раздавался хор голосов пациентов, умолявших отпустить их из клиники: от стен эхом отражались безумные мелодии человеческих голосов, пропитанные мольбами, жалобами, заверениями; в этой симфонии смешивались сотни голосов, переплетались самые разные ритмы, тональности, темпы, а меж словами проступали неясное бормотание и вопли, клацанье зубов, чмоканье губ, секвенция голоса, пародия на звуки, которые можно услышать только в кошмарном сне, а за словами ощущались судьбы тех, кто говорил, охал, жужжал, клацал, бормотал и кричал.

— Почему вы не пускаете домой тех, кто хочет уйти? — спросила Клара доктора Гете однажды днем в помещении для вязания.

— Потому что их место не там, а здесь, — ответил доктор Гете.

— Откуда вы знаете, что их место не там, а здесь?

— По закону безумец должен быть защищен от своего безумия, а нормальные должны быть защищены от безумцев.

— До тех пор пока они не нарушат закон и сами не захотят здесь находиться, они имеют право быть свободными, — возразила Клара. — Или само безумие противозаконно?

— В самом безумии заключена возможность совершения преступления.

— В каждом человеческом существе заключена возможность совершения преступления. Почему бы тогда весь человеческий род не рассадить по тюрьмам и сумасшедшим домам?

— Иногда я думаю, что вы одна из немногих никогда не проситесь на волю из-за наслаждения, которое испытываете, делая замечания и выискивая ошибки. Ошибки совершаются всегда. Они должны быть, потому что ни одна система не совершенна. Но эта система заботы о пациентах, страдающих душевными заболеваниями, наилучший выход.

— Нет. Свобода — первейшее условие любой заботы о ком-либо. А большинство из нас чувствуют себя здесь узниками.

— Вы должны понять, что сумасшедшие в любом случае чувствуют себя узниками, возможно, первый шаг к безумию — это ощущение, что мир — тюрьма. Мир с его законами — я имею в виду не только общественные законы, но и законы природы — воспринимается как тюрьма; отсюда, возможно, и проистекает причина создания новых миров со своими законами, но чувство порабощенности остается навечно.

Клубок шерсти скатился с колен доктора Гете и упал на пол. Он привстал, поднял клубок, снова сел и, продолжая вязать, сказал:

— А вам и вашей подруге… — он указал на меня, — вам легче, вы разыгрываете полубезумие-полунормальность. Для вас то, что вы называете тюрьмой, является освобождением от тюрьмы, в которой вы жили за пределами больницы. Я понял это сразу. Вы здесь как на курорте. Это прекрасно, действительно прекрасно: братья оплачивают ваше пребывание здесь, вы наслаждаетесь свободой в этой тюрьме, как вы называете нашу больницу, в отличие от зависимости и принуждения, которые чувствовали снаружи, зависимость и принуждение, которые намного слабее, чем у настоящих больных; ваши зависимость и принуждение сводятся к простому семейному конфликту и не являются результатом серьезной вражды с внутренним Я. Да, вы действительно здесь как на курорте. И я это уважаю, уважаю ваш выбор, только прошу вас, уважайте и вы мою работу и не вмешивайтесь в нее, — закончил доктор Гете, продолжая вязать длинный черный шарф.

Один из методов, практикуемых доктором Гете, походил на топтание безумия. Он собирал около двадцати пациентов в каком-нибудь большом помещении больницы и с одним из пациентов начинал игру, в которой безумие трактовалось как глупость. Иногда эти игры выглядели как легкая насмешка. Например, кто-нибудь считал себя Казановой, а доктор Гете расспрашивал его о его любовных приключениях, или кто-нибудь утверждал, что он — Наполеон, а доктор интересовался его военными походами. Но иногда эти игры становились настоящим издевательством. Например, когда доктор Гете принимался отрицать утверждения пациентов, со страстной искренностью рассказывающих о близких, которых они потеряли, или, например, когда Ганс, который всякий раз, услышав слово «зачем», принимался биться головой о стену, упорно спрашивал его: «Зачем ты бьешься головой о стену?» Когда игра превращалась в издевательство, Клара спрашивала доктора Гете:

— Зачем вы это делаете?

Доктор Гете (который в этот момент мешал пациентке, бесцельно движущейся по комнате, вытягивая руку и таким образом преграждая ей путь, а она наклонялась, преодолевала препятствие и продолжала бесцельно шагать по комнате) ответил:

— Моей целью было не заставлять кого-то задаваться вопросом, зачем это нужно, а выяснить, почему пациентка реагирует так, а не иначе.

— А как ей нужно реагировать?

— Она должна останавливаться, когда я перекрываю ей путь, а не пролезать под моей рукой. Вам следовало это заметить. Именно это и было целью: чтобы кто-нибудь из присутствующих заметил необычность ее поведения.

— Я заметила только то, что вы издеваетесь над ней, — сказала Клара.

— Нет, я задумывал это не как камеру пыток, а как театр.

— Театр?

— Да, театр. Те, кто понял бы, что она реагирует неправильно, от этого осознания пережили бы состояние катарсиса, что помогло бы им излечиться. Это не относится к вам — вы в отличном состоянии. Я давно уже понял, что вы здесь просто отдыхаете. Но я думал об остальных, — сказал доктор Гете, показывая на других пациентов. — Да, если бы они поняли, что она реагирует неправильно, это осознание вызвало бы катарсис.

— Все мы поняли, что вы поступаете неправильно, но это не вызывает у нас катарсиса, — парировала Клара.

— Это потому, что ваше понимание ошибочно, — ответил доктор Гете и в очередной раз вытянул руку перед девушкой, быстро шагающей по комнате. — Одна из главных особенностей сумасшедших состоит в том, что все их поступки, намерения, высказывания свидетельствуют о том, что они ведут бессмысленное существование, но не осознают этого. Если сумасшедшие поймут бессмысленность своих поступков, намерений, высказываний, вполне возможно, они прекратят существование, пойманное в капкан безумия, и вернутся к разумному существованию, — стоял на своем доктор Гете.

— Не являются ли эти бессмысленные поступки, намерения и высказывания следствием осознания сумасшедшими того, что существование, разумное или неразумное, все равно бессмысленно и отличается только способом выражения? И просто решили эту бессмысленность прожить неразумно, что и называется сумасшествием? — спросила его Клара.

— У меня нет ответа на такие вопросы. Задайте мне какой-нибудь простой вопрос, — сказал доктор Гете и подошел к девушке, стоящей в углу комнаты. Ее имени никто не знал, все звали ее Доброй Душой. — Вот эта девушка никогда не противится насилию.

Доктор Гете достал из кармана иглу и вонзил ей в лоб. Она оставалась спокойной, не пошевелилась, когда доктор Гете приблизился к ее голове с иглой, осталась спокойной даже тогда, когда кончик иглы вошел в кожу на ее лбу.

— Я наношу ей вред, а она не защищается, даже не пытается устранить повреждение. Понимаете? Она ведет себя неразумно.

— Это не Добрая Душа ведет себя неразумно, ваши поступки неразумны, — сказала Клара и продолжила спорить с доктором Гете.