Наталья Галкина - АРХИПЕЛАГ СВЯТОГО ПЕТРА
– Ах, какая песня, что за шансон, улетный хит! Молоток ты, парубок. Проси, чего хочешь. Что ты стоишь столбом? Чего хочешь-то?
– А что ты можешь? - спросил я деловито.
– Ну, ты даешь.
– Мата, - сказал хриплый голос от второго сфинкса, - ты его особо не балуй - перебьется, раздолбай. Послышалось бульканье.
– Водку хлещешь? - спросил я тьму.
– Козел. Эликсир употребляю. Для полетов и для лицезрения, глядь, картин будущего. Водку сам хлещи. Умней всех. Завсегда тут у водопоя свое пила и буду пить. Водички, кстати, не желаешь? Я фонтан-то запущу, только вякни.
– Ой, да ладно тебе, - сказала девица. - Я сама ему фонтан запущу, если попросит. Могу цветной и с брызгами. С подсветкой для красотищи. Он спросил - что я могу.
– Она те может, - лениво и хрипло сказали от второго сфинкса, - капелек для хахельниц дать. Кто угодно с этих капелек под тебя сию же секунду ляжет. Проси, дело хорошее.
– Мне как-то без надобности, - сказал я.
Девица выглядела потрясенной, разглядывала меня, моргая насандаленными ресницами, потом спросила хриплую:
– Почему он говорит, что ему бабы без надобности? Он извращенец? Гомик, что ли? Так от моих капелек под него и педик любой ляжет - или на него, я в них не разбираюсь, - по потребности.
– Дура, мать твою, - отвечали ей сипло и убедительно, - ему его актуальная баба на сегодня только и нужна. Вот та, в шляпе.
– А-а… - сказала недоверчиво девица.
Кот терся о ее сапог.
– Может, тебе будущее предсказать?
Серебристый смех, и-хи-хи-хи-хи-хи-хи, аи да зубки.
– Нет, не надо, пожалуйста, - сказала Настасья.
– Ты за него не решай, краля, - заметила девица.
– Нет, спасибо, мне будущее как-то пока ни к чему.
– Откуда он такой взялся? - спросила обладательница хриплого голоса. - Дай-ка хоть я на него, глядь, погляжу.
На свет неверный пробегающих мимо фар выступила неказистая коренастая алкогольного вида завсегдатайка Водопоя ведьм. На отечной физиономии ее красовался свежий фингал, мятая, траченная молью шляпка нахлобучена была на затылок, из-под мужской куртки торчала засаленная бархатная юбка, чулки винтом и заляпанные грязью с глиною боты довершали картину. На поводках перед хозяйкою выступала живность: облезлая черная курица, хромая шелудивая дворняга, мрачный козел в пенсне со спиленными рогами и стриженой бородой. Дворняга наступила курице на лапу, та заквохтала, замахала крыльями, взлетела на спину козлу, козел тоскливо заблеял.
– Сука, ты когда прекратишь наступать на Падлу? Заткнись, Эсер, а то намордник надену на набалдашник! Совсем охренели. Так, говоришь, капельки тебе ни к чему и будущее без надобности? Гордый больно, пащенок, гордиться-то нечем.
Меня осенило.
– Девушка, - обратился я к девице (та порозовела и расцвела), - подарите мне колоду гадальных карт - и мы в расчете.
– Ну, наконец-то, - произнесла хозяйка курицы Падлы, собаки Суки и козла Эсера, - мальчик начал исправляться. Твоя правда, Мата. В нем, глядь, что-то есть. Ты руку-то в карман плаща сунь, петушок, карты уже в кармане. Только спасибо не говори, нам не говорят.
– Он меня девушкой назвал, - сказала девица.
– Вообще-то это не оскорбление… - начала было Настасья.
– Заткнись, баба в шляпе, - сказала хриплая с фингалом. - Конечно, не оскорбление. Это человеческий комплимент, от которого Мата писает кипятком. Целую лужу нассала. Желает, чтобы мы твоего парубка одарили. Подарков за «девушку» не положено. Отделаемся сувенирами.
Заходил ходуном фонтан, из чаши забили струи, заиграли светомузыкой, малиновым звоном зашлись, брызгами бенгальскими заискрили.
– Них, них, запалам, бада (бада)!
– Ааа-ооо-иии-эээ-ууу-еее, - подхватили еще два голоса, грудной начальственный и надтреснутый.
И появились еще две женских фигуры, приплясывая, делая ручками, поводя плечами.
– Ла, ла, соб, ли, ли, соб, лу, лу, соб! - выводила грудным голосом монументальная дама в официальном пиджаке с подкладными плечами и в роговых очках.
Полагаю, на досуге, в свободное от шабашей и водопоев время, руководила она какой-нибудь культурой или литературой, украшая собой захудалые цветнички райкомовско-горкомовских дурнушек.
За ней следовал, не отставая, подобно собачонке, карлик-трепясток, видимо, секретарь.
– Мазитан, руахан, гуятун, жунжан! - выводила только что появившаяся вместе с нею незаметная аккуратная старушка в стираном-перестираном удоробье, фирябье, хахорье, хрупкий одуванчик, легко, видать, ей летать-то в весе пера.
Вот ее спутник мне как-то сразу не понравился: лысый голубоглазый двуглавый цыпленок размером с дюжего индюка.
– А ты куда плясать лезешь, Ликвидатор? - обратилась к нему хрипатая. - Видишь, кореши рядом с Хавроньей тусуются? Только не клюй Падлу, зашибешь - шею сверну. Брысь!
Цыпленок ответил отборным матом, но в сторонку отошел.
Бил разноцветный фонтанчик, плясали четыре колдуньи, пристукивала носком туфельки Настасья, кивали головами сфинксы, хвостами махали. Получил я четыре сувенира своих: от веселой (в придачу к дивным картам, карты храню по сей день) - деревянный оберег, от хриплой - старую довоенного образца бельевую пуговку от наволочки с отломанным краешком и остатками необрезанных ниток, видать, оторванную с мясом («с ха-рошим мужиком в молодости один раз переспала, от наволочки на память отодрала, да ты рыло-то не вороти, счастье в любви моя пуговка тебе подарит редкое, только короткое, да, может, и не одно, и выкинуть ее не сможешь,, она возвращено, и хранить тебя станет от беды любой»), от ответственной - пучок травы тирлич от преследования властей, от старенькой - потертый кисет с вышивкой «Споминай обо мне!», а в кисете горстка семян («не вздумай посадить, не оберешься»).
В одной из пролетавших мимо машин включено было на полную мощь радио, пока она подъезжала, проезжала и удалялась, слышали мы бой кремлевских курантов: полночь. С последним ударом полнейшая тишина воцарилась у Водопоя ведьм, и западный сфинкс начал приподниматься на пьедестале, сначала сев на задние лапы, подобно многим квадрупедам. Медленно, не торопясь, Свинка Хавронья стала поворачивать в нашу сторону каменное лицо свое. Настасья, вскрикнув, схватила меня за руку, мы побежали к машине, она рванула с места скачком, газанула, и мы уехали, умчались, унеслись.
Я зажег свет и прочел на обороте оберега: «Кыш, жунжанчик, брысь, ляоянчик!»
Мы ехали по ночному проспекту. Обретя дар речи, обрела моя подруга и способность свою к болтовне и без устали просвещала меня, сообщая все новые и новые подробности о жизни, повадках и привычках ведьм.
– Ведьмы любят палиндромы, - назидательно говорила она, - особенно геометрические, чтобы не только слева направо, но и сверху вниз, и снизу вверх, и под углом читалось. Таково их эсперанто, включающее направления чтения и письма всех народов мира. Ведьма по сути своей интернационалистка, космополитка, космы распустит и лататы на своем помеле над таможнями, не зная границ, поет песню на ведьминском языке на лету, а сам ведьминский язык - бесконечной длины палиндром и любые его отрезки от мала до велика. Я про это где-то читала.
– Меньше читай про ведьм, являться будут. И не ври, что читала. Ты про палиндром сей секунд сама выдумала, а на чтение ссылаешься для убедительности.
Отъезжая от светофора, Настасья просвещала меня:
– Ведьма занята всегда собой и только собой; даже говоря с кем-то, включена она только в свои чародейския проблемы, собеседник не имеет значения.
– Ох, кого-то мне это очень напоминает...
Тон у Настасьи был поучительный, ей шла роль лекторши, как. впрочем, любая роль идет настоящей женщине, как любое платье.
– Ты не знаешь, - спросил я ее, вертя в руках оберег, то ли лягушонка, то ли человечка, напоминающего рисунок дикаря либо трехлетнего дитяти, - что такое ляоянчик?
– Порча наведенная, - бойко отвечала она.
– А жунжанчик?
– Это близкие понятия. Порча, сглаз. Поглядит кто с дурным глазом на человека пристально, подумает про него дурную думу, пожелает ему изо всех сил зла, - глядишь, завелся в человеке ляоянчик, реагирует на снега, дожди, ветра, радиацию, эпидемии, общается с вибрионами, шушукается с бактериями и грибками, дружит с поветриями и флюидами, он им свой и сам все это, вместе взятое, маленький метеобесенок, паточертик, не к ночи будь помянут. То же с жунжанчиком.
– В чем разница?
– Ляоянчик пахнет, - доверительно прошептала она. - Такой легкой кофейной горечью. С миндальным душком. Как дыханье наркомана. А жунжанчик звучит. У пациента у ушах. Тихо-тихо: ж-ж-ж-ж-ж… Если к пациенту наклонишься, услышишь.
