Марсель Эме - Ящик незнакомца. Наезжающей камерой

СЕЛЕСТЕН (удаляясь). Это правда, я сошел с ума. (Выходит через кулисы.)

ИОЛАНДА. Я не сержусь на тебя. Я ничего не скажу Жан-Пьеру.

БОРДЕР. Иоланда нервно меряет шагами балкон, сжимая обеими руками вздымающуюся от ударов сердца грудь, потом вдруг останавливается, пораженная мыслью, которая никогда раньше не приходила ей в голову.

ИОЛАНДА. Мужчина. Сын заводских вахтеров — мужчина. Господи, куда идет мир? Однако этот поцелуй… (Кричит.) Ах, этот поцелуй!

Занавес.

Та же декорация. На стуле справа сидит Эрнестина в платье с золотым люрексом с разрезом на бедре.

БОРДЕР. Мы в Париже, в ресторане «Небосвод», знаменитом ночном заведении на Елисейских полях, которое посещают аристократы да всякая мишура в смокингах, пытающаяся ухватить хоть что-нибудь с барского стола. В блеске позолоты и мигающем свете мы видим князя Кардобана, банкира Якобштейна, судовладельца Дюмона-Леруа, Дебору Уорнер — самую дорогую кинозвезду в мире, Дугласа Мак-Фаргала — техасского нефтяного короля, а там, дальше, у парадной лестницы, знаменитую Диамантину — пышногрудую гермафродитку, парижская слава которой относится к числу наиболее оспариваемых. Час ночи. Веселье в самом разгаре. Шампанское течет рекой. Люди танцуют, веселятся, Князь Кардобан приглашает на танец высокую Дебору Уорнер. Это может означать прелюдию к большому событию. Журналисты лихорадочно делают записи. Танцующих ослепляют вспышки репортеров. Негритянский оркестр в бешеном темпе играет «ча-ча-ча».

Играет на гармошке «Мальбрук в поход собрался». В это время в глубине зала появляется Жан-Пьер. Медленно идет вперед, как бы пробираясь через толпу, то отступая, то извиняясь улыбкой, осматриваясь по сторонам.

БОРДЕР. Оркестр так гремит, что не слышно, о чем они говорят. Красивая девушка, которую Жан-Пьер только что случайно встретил, это Эрнестина — сестра Селестена. В ее родном городке считали, что она работает программисткой в Париже. Да уж, точно программистка! Это платье с золотым люрексом с разрезом во все бедро — вы поняли? Да, господа, это шлюха. Ах, вот и танго наконец. Будет меньше шума.

ЭРНЕСТИНА (танцует с Жан-Пьером). А знаешь, ты совсем не изменился. Как хорошо, что ты сегодня оказался здесь.

ЖАН-ПЬЕР. А ты изменилась, Эрнестина. Ты невероятно похорошела.

ЭРНЕСТИНА. Не называй меня Эрнестиной, это не совсем удобно. Тут меня зовут Глорией.

БОРДЕР. Если господам будет угодно… освободилось два места.

ЭРНЕСТИНА. Благодарю, Этьен. (Жан-Пьеру). Садись на диванчик. Да, мне так хочется. (Жан-Пьер садится. Эрнестина берет стул справа и усаживается напротив.) Подумать только, десять лет прошло, как мы виделись. Да, да я уехала десять лет тому назад.

ЖАН-ПЬЕР. Как летит время. Та помнишь, как вы с Селестеном приходили играть в сад по четвергам?

ЭРНЕСТИНА. Бедный Селестен. Вряд ли кто может представить себе, как он ко мне относился. Ах! Он меня очень любил. Но теперь…

ЖАН-ПЬЕР (с наслаждением). Ты помнишь, как Иоланда держала тебя за ноги, а я плевал между ягодиц?

ЭРНЕСТИНА. Как не помнить! А тот день, когда ты лишил меня девственности в прачечной? Иоланда сторожила у двери. Ты об этом хоть когда-нибудь думаешь?

ЖАН-ПЬЕР. Конечно, думаю.

ЭРНЕСТИНА. Мне тогда еще не было пятнадцати.

ЖАН-ПЬЕР. Что поделаешь. Рано или поздно это должно было случиться. А раз так, то лучше уж со мной, чем с кем-то другим.

ЭРНЕСТИНА. А Иоланда, она была девственницей, когда выходила замуж?

ЖАН-ПЬЕР. Разумеется! Как ты могла подумать?..

ЭРНЕСТИНА. В самом деле, как я могла подумать такое. Для богатых девственность наверняка имеет какой-то смысл. Она удачно вышла замуж?

ЖАН-ПЬЕР. Да, она овдовела.

ЭРНЕСТИНА. Лучше и быть не может. Деньги, уважение, спокойствие… В общем, жизнь, о которой все мечтают. (Вздыхает.) Что ты обо мне подумаешь после того, как увидел меня здесь?

ЖАН-ПЬЕР. О, я достаточно знаю жизнь, чтобы ничему не удивляться.

ЭРНЕСТИНА. Ты сильнее меня. Мне самой случается иногда удивляться, что я здесь. Правда, эти мысли одолевают меня лишь на какой-то миг… Смотри-ка, это Дебора Уорнер. Она уходит?

ЖАН-ПЬЕР. Кинозвезда? Где? Которая?

ЭРНЕСТИНА. Высокая, рыжая, там, у лестницы. Похожа на трубу. И рожа, как у камбалы. Но все равно, я хотела бы иметь такие же бабки, как она. Можно даже меньше. Каких-нибудь семь-восемь миллионов. Я тогда сразу бы вернулась на родину. Купила бы лавочку на улице Генерала Грошю, наняла бы продавщицу и покрикивала на нее. Пожертвовала бы что-нибудь на благотворительные дела господина кюре. Но этому не бывать ни завтра, ни послезавтра.

ЖАН-ПЬЕР. Потанцуем?

Эрнестина ставит стул рядом с плетеным креслом и идет танцевать с Жан-Пьером. Они удаляются в глубь сцены под звуки мелодии «Мальбрук в поход собрался». Выходят. В кресло садится Иоланда.

БОРДЕР. Пока ее брат танцует в «Небосводе» с Эрнестиной, Иоланда спит в своей кровати неоготического стиля, но сон ее не крепкий, несмотря на принятое успокоительное. Сейчас ей снится, что она прогуливается по голой степи. Вокруг нее, сколько хватает глаз, только серая редкая трава. Она поворачивает голову и вдруг видит посреди степи дверь. Она бежит к ней, открывает ее, и перед ней — Леонард Эрманго. Она закрывает дверь и хочет вернуться назад, но перед ней возникает Селестен. Она снова входит в дверь, возвращается, опять входит. И всякий раз натыкается на кого-то из них двоих. Обессилевшая от этих метаний, она чувствует, что вот-вот свалится. Послушайте, как она стонет.

ИОЛАНДА. Нет, нет, нет!

БОРДЕР. Внезапно дверь падает. Селестен и Леонард исчезли. Она ложится на дверь. Ей снится, что она умерла, что она лежит в гробу, перед центральным алтарем церкви святого Анастаса. Она видит все, что делается вокруг, слышит мессу, пение хора, органную музыку. (Играет на гармошке начало «Со святыми упокой».) В первом ряду присутствующих она видит Жан-Пьера со слезами на глазах. Сердце ее сжимается до боли. Когда к ее родным начинают подходить с соболезнованиями, она встает из гроба и становится рядом с братом. Люди пожимают ей руку со словами сочувствия, а Мелина говорит, рыдая: «Мне так горько за госпожу!» Какой-то мужчина в черной маске и черных перчатках берет Иоланду за руку и выводит через боковую дверь, выходящую на улицу Капитула. Все так же, держась за руки, они бегут по улице Бочаров. Чтобы спастись, ей нужно покинуть город до того, как зазвонят колокола. Мужчина увлекает ее за собой, поддерживает, но она чувствует, что ей не хватает сил, чтобы бежать так быстро. Они еще не ушли с улицы Левандьер. Она обессилела, ей не хватает воздуха. Она останавливается. Нет, она снова бросается бежать. Наконец они выбегают на луг. Она спасена. Начинают звонить колокола церкви святого Анастаса. Она падает на колени в высокую траву. Тогда мужчина снимает маску и перчатки. Перед ней предстает череп мертвеца с руками скелета. Он смеется. И Иоланда говорит ему: «Я знала…».

Конец желтой тетради Мишеля.

XV

Я уже три недели не имел вестей от Татьяны, как вдруг в один из четвергов, в полдень, я обнаружил ее у входа в СБЭ. Она была в своем пальто с кроличьим воротником. Мы зашли в кафе на авеню Фридланда.

— Как удачно получилось, что я вышел именно сейчас. Обычно Лормье всегда задерживает меня, но сегодня он передал, что проведет два-три дня в постели.

— Милый, я рада видеть тебя. Я вчера вечером прилетела из Стокгольма, но, к сожалению, в пятницу улетаю в Рио-де-Жанейро.

Татьяна попросила поцеловать ее. Я выполнил ее просьбу неохотно и украдкой, так как вокруг были люди. Мне никогда не удавалось в общественном месте не обращать внимания на то, что могут обо мне подумать окружающие, незнакомые люди. В последний момент Татьяна удержала меня обеими руками за голову и раздвинула мои губы языком. Я был вне себя и уже готовился к пощечинам. Чувствуя мое сопротивление, она как-то неестественно засмеялась, а потом вдруг заплакала. На нас смотрели со всех сторон, и, видя ее красоту, все, естественно, осуждали меня. Сначала они посчитали меня свиньей, а теперь я в их глазах выглядел этаким грязным подонком, грубияном, гнусно пристающим к женщине.

— Если ты не перестанешь плакать, я уйду, — твердо произнес я.