Павел Хюлле - Вайзер Давидек
– Цирковым артистом, – повторил Петр, поедая принесенные матерью на фарфоровой тарелочке вишни. – Как только он отработает несколько классных номеров, даст драпака из школы, и любой директор цирка примет его с распростертыми объятиями, даже без свидетельства об окончании седьмого класса, а Элька будет его ассистенткой.
– А стрельбище? А взрывы? А оружие? А похищение парохода? А восстание? Партизанский отряд? Это все фигня?
– Успокойся, – сказал Петр, выплевывая косточки в ладонь, – мы тоже спросили у него, а он сказал, что стреляет просто так, для развлечения, и, ну, может, использует это для какого-нибудь номера, он сам еще не знает, там будет видно. А потом показал нам, – рассказывал он дальше, – трюк с огнем, то есть вынул из костра раскаленные угли, разложил на земле и стал на них босиком, а потом ходил туда-сюда, и ничего, даже не пискнул, и, когда показал стопы, даже следа от ожога не было. Еще есть немного?
Я принес из кухни струящий воду дуршлаг, полный последних в том году вишен.
– А она ему при этом играла?
– Нет, – он снова мямлил, с набитым ртом трудно быстро говорить, – она все время болтала как нанятая, но, верно, потому, что уже это видела.
– И он ничего больше не говорил?
– Нет, а что ему еще говорить, когда мы и так раззявили рты? Такой трюк удается только факирам, а он смог.
– Так почему он сейчас не идет в цирк? Он столько всякого может, что его сразу примут, помнишь пантеру в зоопарке?
– Ихм… – Он снова выплевывал косточки одну за другой, на этот раз в тарелку.
– Может, он еще что-нибудь готовит?
Петр пожал плечами:
– Кто знает, что артисту придет в голову.
– А ты откуда знаешь?
Он выплюнул последние косточки.
– Знаю… так, вообще… Ну, пока. – И он исчез, не сказав даже, какие у них планы.
А я сидел целый вечер и воображал, как Вайзер будет выглядеть во фраке, с бичом в руке, укрощающий львов или, еще лучше, черную пантеру, в лучах прожекторов, кланяющийся публике под бурю аплодисментов. Это могло быть прекрасно – и Элька в костюме, обшитом блестками, сверкающими как алмазы, Элька, которая могла бы держать огненный обруч или засовывать голову в пасть самому свирепому льву, отчего весь зрительный зал замирал бы в ужасе, а пожилые дамы теряли бы сознание, конечно, пока номер не закончится. Тут Вайзер перехитрил нас на все сто: мы поверили в его планы и приняли последний трюк с раскаленными углями как доказательство правдивости его слов. Кто мог предположить, что это был искусный обман? Я не говорю о его босых ногах, ступающих по углям, тут наверняка все было по-настоящему, речь только о переключении внимания в совершенно другом направлении, туда, где не могли уже возникнуть никакие другие догадки.
Часы в канцелярии пробили одиннадцать. Ко мне вернулось ощущение времени. Дверь кабинета вдруг отворилась, и я услышал произнесенную М-ским свою фамилию.
– Садись, – буркнул сержант. – А ты, – обратился он к Шимеку, – возвращайся на свое место!
– Ну так что, – М-ский сразу же приступил к делу, – почему только Королевский написал в своем показании, что обрывок красного платья вы сожгли на костре? Почему ни ты, ни твой другой приятель не написали об этом, а?
– Я боялся.
– Боялся?
– Да.
– Ну так скажи, где вы нашли этот несчастный клочок материи?
– В ложбине за стрельбищем, там, где Вайзер устраивал свои взрывы!
– Это мы уже знаем, – очень мягко сказал директор, – нас интересует подробное описание места, вспомни, и все будет хорошо. – Говоря, директор играл концом своего галстука, который теперь не напоминал уже ни якобинский бант, ни мокрую тряпку, а похож был на петлю со свободным узлом, двигающимся вверх или вниз по веревке.
– Ну, вспомни, – повторил сержант, словно эхо.
– Где-то в папоротнике.
М-ский сухо рассмеялся:
– Кого ты хочешь обмануть? Папоротника там больше, чем деревьев!
Сержант разложил план ложбины на письменном столе.
– Подойди сюда, – сказал он, – и покажи точно где!
Что было делать? Я понятия не имел, какое место указал им Петр, а потом Шимек, так что я ткнул пальцем поближе к крестику, обозначающему точку, где Вайзер закладывал заряды.
– Врешь! – это кричал М-ский. – Опять врешь, и твои приятели тоже врут, все вы заодно, но я вас… – И он уже протянул руку, чтобы схватить меня за ухо, но директор остановил его жестом.
– Минутку, коллега, спросим у него, где был костер, в котором они сожгли обрывки материи.
– Это были вовсе не обрывки, – вмешался я, и все замерли от удивления, ожидая, что я скажу еще. – Это не были обрывки, это был целый кусок платья!
– Королевский ясно написал: обрывок материи. Ну а если не обрывок, то что? – Сержант пододвинулся ко мне, так что я видел струйки пота, стекающие у него с висков. – А может, скажешь, что это было целое платье, а?
– Нет, пан сержант, это не было целое платье, наверняка не целое, но кусок большой, с эту карту, во. – И я показал руками, какой большой был этот кусок, которого никто не видел, так как Элька вовсе не взлетела в воздух. Сержант пододвинулся еще ближе.
– Если так, должен был где-то остаться и кусок тела, а об этом Королевский не написал, так же как ни один из вас.
– Было тело или нет? – рявкнул М-ский. – И не крути!
– Только этот кусок платья, – ответил я, довольный, что сбил их с толку.
Однако они на это не клюнули и сразу вернулись к тому же вопросу.
– Большой или маленький, не важно, – заявил директор, – но ты не сказал нам самого важного: где вы его сожгли?
– Недалеко от железнодорожной насыпи.
– Какой насыпи?
– Ну той, по которой не ходят поезда.
– В каком месте?
– Около взорванного моста.
– Опять крутишь! – М-ский угрожающе приблизился. – Взорванных мостов несколько, возле которого из них точно?!
– За брентовским костелом, там, где насыпь пересекает дорогу на Рембехово!
– Хватит! – крикнул М-ский. – Хватит уже врать, твои приятели показывают другое. – И он схватил меня за оба уха одновременно и поднял вверх, так что я левитировал теперь, как Вайзер в подвале заброшенного завода. – Долго вы еще будете врать? Там было не только платье, верно? Где вы закопали останки своей подружки? – спрашивал он, то поднимая меня, то опуская, а я не мог ему ничего ответить и лишь выкрикнул:
– Пустите меня, пустите! – И он наконец меня отпустил, так как у него заболели руки, и отпихнул к стене, где я смог немного отдышаться.
– Давай сюда руку, – проговорил запыхавшийся М-ский, – может, это прочистит тебе память. – И я увидел, как он вынимает из ящика стола кусок резинового шланга, тот самый, который на уроках естествознания служил стражем порядка. – Подойди ближе, – сказал он, но я не двинулся с места. – Ну, поди сюда, – повторил он, поглядывая на директора и сержанта. – Боишься?
Я продолжал стоять у стены.
– Ну так что, – спросил сержант, – скажешь или нет?
– Я уже все сказал, – всхлипнул я, слезы сами потекли у меня из глаз, но вид их только раздразнил М-ского, который подошел ко мне, схватил за руку, раскрыл мою ладонь, как маленькому ребенку, и отмерил пять ударов, звонких, как цоканье лошадиных копыт по асфальту.
– Говори!
– Это было в том самом месте, где мы видели вас над Стрижей!
– Где? – спросил директор.
– Над Стрижей, она там течет под железнодорожной насыпью!
М-ский замер, но только на миг. Его щеки побагровели.
– Иногда я ловлю там бабочек, – объяснил нам всем, – но это не имеет никакого отношения к делу! – Он снова схватил меня за руку, но я успел его опередить.
– Тогда вы были без сачка, – сказал я, – и без коробки для растений!
Резиновый шланг повис в воздухе и не обрушился на раскрытую ладонь. М-ский посмотрел на меня грозно, но с некоторой опаской.
– Ты в этом уверен?
– Да, пан учитель. – И я нахально усмехнулся, так как карты, по крайней мере частично, были открыты, хотя сержант и директор ничего не поняли.
– Хорошо, – сказал М-ский, – мы над этим подумаем, а сейчас перерыв, – это к остальным, – на чай!
Когда я вышел в приемную, впервые ощущая тошнотворный привкус шантажа, смешанный со слезами, сторож вскочил со стула. «Закончили? – бросил он вопросительно сержанту. – Уже все?» «Нет, – ответил тот, – принесите воды в графине, а вы, – это нам, – ни слова!» Сторож с графином исчез, и мы услышали шарканье его шагов в пустом коридоре, а из кабинета приоткрыли дверь, чтобы мы не могли переговариваться между собой. Все, о чем мы говорили, они могли услышать, если бы напрягли слух, но на этот раз мы не упустили шанс.
– Наш-ли возле старого ду-ба, – шептал Ши-мек, – сож-гли в тот же день ве-че-ром в карь-е-ре. В семь ве-че-ра, ис-ка-ли ме-сто со стра-ху, а сейчас пу-та-ем-ся тоже со стра-ху.
Прежде чем сторож вернулся из пахнувшего тишиной и мастикой коридора, мы успели условиться о самом важном. Да, Шимек знал, что говорил, детали придумал хорошие и, самое главное, правдоподобные. Действительно, старый дуб в ложбине был яркой приметой. Если считать, что Эльку разорвало взрывом, обрывок платья вполне мог долететь до дуба Потом мы не знали, что с этим лоскутом делать. А на поляне с эрратическими валунами, то есть в карьере, от которого до ложбины сорок минут ходу, и вправду лесничий разрешал жечь костры. Так что мы пошли туда – разве это странно? – ну и красный лоскут сгорел в огне. Сторож вернулся с графином, полным воды, и на минуту исчез в кабинете.
