Марина Королева - Верещагин (Кончерто гроссо)
Странно, но мы с ним подружились. Хотя дружбой это можно было назвать только на фоне ненависти, которую он умудрился вызвать у всех без исключения. Я же на крики его внимания не обращала, ничего о нем не знала и знать не хотела, а мат, который лился из него, как вода из открытого крана, пропускала мимо ушей – вот и вся дружба.
Все произошло, как это обычно и происходит: утром заболела ведущая, которая с ним работала. Это было неудивительно, накануне вечером Верещагин довел ее до слез, когда они разбирали выпуск. Сейчас он бегал по комнате, где через несколько минут должна была начаться летучка, и орал:
– Как это заболела! Она вчера вечером была здорова! Она врет!
Шеф-редактор пытался его урезонить, но Верещагин продолжал орать и требовать, чтобы ей позвонили, чтобы ее вызвали, чтобы ее привезли, чтобы ей объяснили, что сегодня ее смена. В комнате уже собирался народ. Все, конечно, привыкли к тому, что Верещагин не ангел, но это было слишком. Я подошла к нему:
– Слушай, Верещагин, ну что ты орешь? Что за драма? Проведешь сегодня новости один, материалами мы тебя обеспечим.
Он посмотрел на меня так, как будто я предлагала ему одному выпрыгнуть сейчас из окна с парашютом.
– Ах, что за драма, говоришь? А ты сама попробуй.
Я разозлилась:
– Да подумаешь, никаких проблем.
– Вот и попробуй!
Он нашел глазами шеф-редактора:
– Так, она ведет сегодня со мной вечерний выпуск.
Тот переводил взгляд с Верещагина на меня и обратно, надеясь, что это шутка.
– Всё, решили, – и Верещагин начал летучку.
Я была так ошарашена, что даже спорить не стала. Потом разозлилась: ах, так? Ты хочешь, чтобы я вела сегодня с тобой новости – без прически, без костюма, вообще без подготовки? Ладно, будут тебе новости. Ты надолго забудешь, как ставить такие эксперименты.
За полчаса до выпуска у нас, как всегда, ничего не было готово, Верещагин орал не переставая, а надо было еще загримироваться. Я поняла, что чувствует человек, который бежит за поездом, пытаясь вскочить на подножку последнего вагона.
Сам этот эфир, первый в моей жизни, я почти не помню. Но когда все закончилось, коллеги устроили овацию.
– Молодец, так ему! – шепнул мне оператор, который терпеть не мог Верещагина.
– Спасибо, – ответила я, тоже шепотом.
– Летучка! – заорал Верещагин. – Нечего тут перешептываться!
Когда все собрались и затихли под тяжелым верещагинским взглядом, он вдруг обратился ко мне:
– Ну и как тебе выпуск?
– По-моему, хороший был выпуск, – сказала я с вызовом.
– По-моему, тоже, – вдруг сказал Верещагин мирным тоном. – Всем спасибо, до завтра.
Со следующей недели я официально стала ведущей вечерних новостей, в паре с Верещагиным. Телекомпанию за это время несколько раз грозились закрыть, и мы всякий раз готовились к роли безработных, пусть и на время, но всякий раз нас передумывали закрывать. В какой-то момент мы вдруг поняли, что угрозы перешли в разряд привычных – и просто наплевали на них. Говорю же, еще в телецентре я поняла, что все службы новостей напоминают комнаты для медитаций: ничто так не способствует философскому настрою, как работа с непрерывным потоком событий. К тому моменту, как я нашла дома «Верещагина», наш сытый и сверкающий огнями город снова гудел: уже несколько месяцев на площадях по выходным шли митинги, на окраинах ночью кто-то видел танки. Привычной жизни это пока не нарушало, люди ходили по магазинам, в кино, ездили в метро, на чем свет стоит кляли пробки на дорогах. Но было тревожно. Я снова вспоминала Профессора: «Просто жить – это не здесь, о нет». Мы в редакции готовились, составляли расписание на экстренный случай.
А у меня еще, как на грех, разболелось плечо. Сказать кому – поднимут на смех: подумаешь, плечо! Но попробуйте высидеть в кадре, когда вас будто раскаленной стрелой протыкают.
– Плечо? – переспросил меня Доктор, когда я пожаловалась ему дома на боль. – Ну-ка, давай посмотрим.
Он взял меня за руку, отвел ее в сторону, вверх, вниз, назад.
– Не больно? А так?
Это была странная боль. Если подумать, то и не в плече вовсе, а под лопаткой, как будто туда, смешно сказать, действительно угодила стрела и ее невозможно было вытащить, а всякое движение причиняло боль.
– Пройдет, – сказал Доктор. – Подождем.
Когда не прошло, он всерьез обеспокоился.
– Давай я тебя Денисову, что ли, покажу.
И он показывал меня Денисову, а потом еще кому-то, потом еще, и все говорили одно: ничего серьезного. Не просто серьезного, а вообще ничего!
– С вами всё в порядке, можете не волноваться, – говорил мне врач, польщенный тем, что к нему привели знаменитость (он же видел меня вчера в новостях).
– Спасибо, доктор, – говорила я, широко улыбаясь (надо же держать фасон), а выходя в коридор, начинала растирать плечо.
В тот день я сидела в нашей с Верещагиным комнате ведущих, его еще не было, я пришла раньше, после очередного бесполезного приема у очередного доктора. Стрела сидела под лопаткой и все так же причиняла боль при каждом движении.
Шеф-редактор принес анонсы на неделю. Обычно мы с Верещагиным просматривали их по очереди, через день. Сегодня была его очередь. Ладно уж, подумала я, все равно пришла, – и забрала анонсы себе. На первых трех страницах отметила самое интересное, четвертую мы вообще просматривали редко, Верещагин называл ее «культур-мультур» и плевался, когда я предлагала ему отправить съемочную группу на какую-нибудь премьеру. Но тут я зачем-то заглянула на эту самую четвертую страницу. И в разделе «Концерты» увидела: КОНЧЕРТО ГРОССО «Верещагин», первое исполнение. И фамилия Профессора. Большой зал. Знаменитый оркестр. Знаменитый дирижер. Я сделала три длинных вдоха и три коротких выдоха, как перед тяжелым эфиром. Вчиталась: концерт будет через неделю. У меня как раз выходной, даже отпрашиваться не придется. Ну что ж, вот я и услышу Кончерто гроссо, услышу еще раз, но теперь уже от начала до конца. Я увижу Профессора…– Пришла?
– Пришла.– Дай обнять тебя. Дай взглянуть…Что я скажу ему? Я ведь могла бы сказать что угодно: я хотела тебя увидеть, хотела услышать концерт, да я вообще здесь по работе, со съемочной группой, – и все это было бы правдой, но и враньем было бы тоже, а врать ему я не умела. Он и тогда видел меня насквозь, хоть и ворчал, что не понимает моих безумных поступков. Так что я сказала бы ему как есть: – Я хочу знать, что будет дальше. И еще – вот…
За три дня до концерта я сказала Доктору, что пойду. Он помолчал.
– Что ж, в конечном счете, я всегда знал, что так оно и будет. Конечно, иди. Хочешь, чтобы я пошел с тобой?
– Нет, я сама. Спасибо тебе. Он ни о чем меня больше не спрашивал. На следующий день я застала на работе Верещагина в приподнятом настроении:
– Ну что, мы премию получили!
– Нобелевскую? – спросила я мрачно, растирая плечо.
– Почти. За свободу прессы, международную. Надо лететь в Прагу, получать.
– Отлично, – я в этот момент включала свой компьютер.
– Тебе в Прагу надо лететь, говорю, – повторил Верещагин, и я только теперь уловила слово «тебе».
– Когда?
– Завтра. Вручение послезавтра.
Это был день, когда в Большом зале играли Кончерто гроссо.
– Нет, я не полечу. Исключено.
– Полетишь как миленькая! – заорал Верещагин. Но потом, увидев мое лицо, понизил тон: – Слушай, я знаю, у тебя сейчас со здоровьем проблемы и всё такое, но они хотят только тебя. Думаешь, я не слетал бы в Прагу? Да с дорогой душой! Но это их требование: чтобы была ты. Мне тут начальство уже обзвонилось, пойдем. Проси бизнес-класс, на эконом не соглашайся, – он подмигнул мне. Я в этот момент думала только об одном: я не попадаю на концерт. Когда мы с Верещагиным вышли от начальства, я уже все решила.
– Слушай, я лечу, тут уж никуда не деться, но ты должен мне кое-что пообещать.
– Валяй, я сегодня добрый.
Я отыскала анонсы на неделю, нашла нужную строчку, обвела ее красным фломастером.
– Обещай мне, что ты отправишь сюда съемочную группу. Что они сделают репортаж и его дадут в новостях, когда меня не будет.
Верещагин глянул в анонсы.
– Слушай, имей совесть! Чтобы я потратил съемочную группу на эту муть?! В жизни никогда!
– Ах, так? Тогда я никуда не лечу. И скажу начальству, что это ты во всем виноват.
Он еще раз прочитал анонс, пулеметно выругался.
– Да что это такое-то? Что за автор? Его хоть кто-то знает?
– Поверь мне, Верещагин, он гений. И пишет гениальную музыку. Это нас с тобой забудут назавтра, как только мы перестанем мелькать на экране, а он останется. И к тому же обрати внимание, как называется этот его Кончерто гроссо. «Верещагин»! – это был мой последний аргумент.
