Журнал «Новый мир» - Новый Мир. № 2, 2000

Весь во власти обаяния этого человека, Илья пристально вглядывался в его глаза, в самые зрачки, пытаясь понять, почему тот так с ним разговаривает: знает, догадывается или они и впрямь хорошо знакомы?

— Ну? — спросил Ладный, чуть-чуть поторапливая. Но Илья отшатнулся вдруг, ткнулся спиной в железо и, поняв, что никуда теперь не уйти, вскинул руку и продекламировал:

— Non timeo te, rex male Porsena!

— Что? — не понял Ладный и очень удивился.

— Tu me timere non potest, sed mortem mortis angores timent, — немного частя, решительно продолжил Илья.

— Что-то? — Ладный засмеялся. Он словно не верил своим ушам. — Это по какому же? Инглиш, фрэнч, дойч?

— Mortem non timeo — et cum dictis eis manum adulescens audens in cibanum ardentem demusi’t! — Эти слова Илья продекламировал торжественно, в полный голос — лучше, чем тогда, на берегу Дона, по требованию отца. Но Ладный вдруг потерял к нему интерес; в последний раз глянув на Илью, сочувственно улыбнулся и обратился к тому же омоновцу:

— Знаешь что… Отведи-ка ты его вон в кустики и шлепни там на хер.

Сказав это, Ладный прыгнул в «уазик» и уехал. Только теперь Илья услышал, какой стоял вокруг звон железа и рев моторов. Все потемнело, дышать стало нечем.

Омоновец хмуро глянул на Илью, взяв за плечи, развернул и легонько толкнул в густую твердую темноту. Илья полуобернулся на ходу, попытался улыбнуться и объяснил:

— I’m an American citizen. I’m George Misery, a businessman. I’m here to help you with the reforms[2].

В ответ омоновец ткнул его в спину острым стволом снайперской винтовки. Илья прошел несколько метров, не видя перед собой ничего из-за кромешной тьмы, и сделал еще одну попытку объяснить:

— Je suis бetranger. Je suis Fraзais. Je suis le correspondent du magazin «L’Express». Je m’appele Patric Lessage… J’ai arrivбe pour ecrire l’article sur les reformes economiques et politiques en Russie[3].

И тогда Илья закричал, заорал — всем — то, что сам только сегодня узнал, ту коротенькую, состоящую всего из двух слов благую весть.

— Он есть!!! — закричал Илья, но страшный, чудовищной силы пинок кованым армейским ботинком смешал слова и буквы — так, что получилось: — Не-е-е-есть!!!

Наверняка многие в округе слышали крик, но наверняка также — никто ничего не понял, в нем не было смысла: интонация ужаса и боли победила смысл.

Несколько метров Илья пролетел по воздуху, как прыгун в длину, перебирая при этом ногами, шлепнулся на четвереньки, пробежал так по инерции немного, вскочил и, скуля, держась обеими руками за ушибленную задницу, скрылся в темноте.

Где-то в стороне, в невидимых сараях, глухо закукарекали петухи.

— Стой-ка! — обрадованно закричал Владимир Иванович, увидев из машины свет в угловом окне панельной пятиэтажки. Перемахивая через две ступеньки, он быстро поднялся наверх, хотя это было и непросто: из груди выскакивало сердце, а с ног сваливались великоватые генеральские ботинки.

Перед фанерной дверью Печенкин остановился, переводя дух и прислушиваясь. Оттуда доносились гитарные переборы. Дверь была не заперта. Владимир Иванович легонько толкнул ее и вошел.

Все было как всегда: Геля полулежала на тахте и, внимательно вслушиваясь в мелодию, наигрывала на гитаре. Печенкин улыбнулся и присел на табурет, отдыхая. На низком треногом столике рядом с тахтой стояла бутылка водки, рюмка, соленый огурец, колбаса, хлеб.

Все было как всегда: те же выцветшие бриджи и старая, завязанная узлом на животе ковбойка.

— А, Печенкин, — поприветствовала Геля гостя, на мгновение оторвав взгляд от гитары.

— Улетаю, — сообщил Владимир Иванович.

Геля кивнула, не поднимая глаз.

— Далеко, — добавил Печенкин.

Геля снова кивнула.

— И надолго, — закончил он.

Геля вздохнула, отложила гитару в сторону, налила в рюмку водки.

По лицу Печенкина пробежала судорога страдания.

— Плохо выглядишь, — заметила Геля. — Ты не заболел?

— Нет, — ответил он, глядя на ботинки генерала.

— А нос почему красный?

— Простудился.

— А говоришь — нет, — укорила она и, подняв рюмку, прибавила жизнерадостно: — Как говорят евреи: лэ хаим — за жизнь! — Лихо опрокинув в себя водку, весело захрустела огурцом.

— Слушай, какое сегодня число? — живо поинтересовался Владимир Иванович.

— Число? — Геля задумалась и повторила: — Чис-ло… — Схватила гитару и стала торопливо подбирать мелодию: видимо, это слово — «число» — затронуло ее ассоциативный ряд. Кажется, мелодия наконец сложилась…

— А где Володька? — испуганно спросил Печенкин. Только сейчас до него дошло, что Геля не беременна, совсем ни капельки не беременна.

Она подняла на него радостные светящиеся глаза и сообщила:

— А я новую песню сочинила. Называется «Маленький человек ушел».

Владимир Иванович встал и отвернулся к окну. Страшное, составленное из красных букв слово висело над Придонском: ПЕЧЕНКИ.

Она не предложила спеть свою новую песню, а он не попросил — ушел неслышно.

Глава тридцать четвертая

ВСЕ В ПОРЯДКЕ! ЭТО Я ТАК…

Какая-то была бесконечная ночь, никак она почему-то не кончалась…

Печенкин торопливо выбрался из «Волги» и вбежал в домик охраны. Голая дебелая баба метнулась, скрываясь в смежной комнате. Навстречу, застегивая на ходу штаны, выскочил охранник. У него была опухшая от пьянства рожа — видно, пока хозяин гулял, слуги тоже даром времени не теряли.

— Где Илья? — сердито спросил Печенкин.

— Илья? — спросил охранник.

Владимир Иванович плюнул в сердцах и заторопился на территорию усадьбы. Там было безжизненно и темно. Какой-то человек, маленький, жалкий, припадая на обе ноги, бежал вдалеке.

— Илья! — крикнул Владимир Иванович. Да, это был Илья. Печенкин обрадованно улыбнулся и, вскинув руку, изображая викторию или по-нашему козу, закричал: — Летим, Илюха!

Илья остановился, посмотрел на отца и побежал дальше — тяжело, медленно, припадая на обе ноги. Он бежал в сторону «Октября».

Владимир Иванович вошел в темное фойе, нашарил на стене ряд выключателей, стал щелкать ими, но свет почему-то не зажигался. Замерев, он услышал скрип и стук фанерного сиденья в зале. На улице было темно, в фойе — темней, чем на улице, а в зале была абсолютная, беспросветная темнота.

— Илья, — позвал Печенкин, — ты здесь?

Сын не отозвался.

Владимир Иванович прощально глянул в сереющее пространство фойе — словно глотнул воздух перед тем, как глубоко нырнуть, — и стал погружаться в темноту зала, выставив перед собой, как слепец, руки и осторожно передвигая ноги. Он добрался до бокового кресла без приключений, опустился в громко скрипнувшее сиденье и облегченно вздохнул.

— Ну что, Наиль, заводи свою шарманку! Знаешь, что нам на дорожку поставь? «Бродягу»! — Печенкин прокричал это явно шутя, зная, что никакого Наиля в проекторской нет. Да он сейчас и не нужен был.

А-ба-ра-я,Бродяга я,Никто нигде не ждет меня,А-ба-ра-я! —

пропел Владимир Иванович, надеясь, что Илья подхватит. Илья, однако, не подхватил.

— Экспорт-импорт! Это вещи отсюда туда, а оттуда сюда! — задорно выкрикнул Печенкин и озадаченно послушал в ответ тишину. — Сын честного человека всегда честен, а сын вора обязательно вор, — теряя надежду, сам особенно не веря в эти слова, проговорил Владимир Иванович и помолчал, размышляя. — Не нравится? Я знаю — тебе другое нравится… А я и другое могу — пожалуйста! Как там:

Камень на камень,Кирпич на кирпич,Умер наш ЛенинВладимир Ильич.Нет, он не умер,Он вечно живой…Будет он… вечноСтоять над тобой!

Но даже и на это Илья не откликнулся. И тогда Владимир Иванович закричал — нервно, истерично почти, не выдерживая больше пытки темнотой:

— Свет, сапожники!

И в то же мгновение на фоне едва различимого прямоугольника экрана беззвучно пробежал человек.

— Ну, Илья! — обиженно воскликнул Владимир Иванович, вскочил, рванулся вперед, ударился о спинку переднего кресла, перекувырнулся и с грохотом повалился на пол.

На чердаке было светлей. Илья лежал на своей кровати, укрывшись с головой чем-то красным, — спрятался, затаился. Владимир Иванович улыбнулся, подошел к арочному окну, посмотрел вниз. С прибытием хозяина имение на глазах оживало: зажигался свет в окнах особняка, бегала, суетилась прислуга, из ворот гаража выезжал «мерседес». Печенкин нашарил рукой шпингалет, распахнул створку окна, пронзительно свистнул и закричал:

— Эй! «Роллс-ройса» запрягайте! На нем поедем!

Те завертели головами, заметили хозяина, заспорили между собой и стали загонять «мерседес» обратно в гараж.

Печенкин с хрустом расправил плечи. Силы возвращались к Печенкину.