Эдуард Лимонов - По тюрьмам
Происходит «министр» из музыкантов. Играл в кабаках, организовывал ресторанные группы лабухов. Чуть ли не со слезами на глазах рассказывает, как принес матери первый заработок из ресторана. Ни своя, ни чужая частные жизни меня никогда не умиляли, потому его слезливые воспоминания о первом калыме звучали для меня воспоминаниями пошляка: ел, пил, срал.
Зэков спасают от пошлости трагедии, стоящие за их жизнями. Как бы просты и немудрящи ни были зэковские жизни, наказания, годы лишения свободы, погружения в воды Стикса — реки забвения придают им трагизм, очищают. Этого же дядю Юру, как мы его зовем, ничто не облагородит. Он стремится домой, в семью, к детям, любовнице, взяткам, рыбалкам, сауне, к образу жизни прощелыги и пошляка.
Он начинает день рано. Трусость не дает ему уснуть. Воняя едким засохшим потом, он встает. Он берет сахар, берет кашу, хлеб, отдает мусор. Почавкав каши, он присаживается на шконку и хватает том Уголовного кодекса с комментариями, читает. Откладывает том. Встает. Быстро пробегает камеру несколько раз, мелькая блином лысины. Садится опять на шконку. Хватает УК вновь. Так может продолжаться долго. Так он поступал до суда, но продолжает вести себя так же психопатически и после приговора. До приговора он измышлял, как бы избежать наказания, изобретал, кому дать денег, чтобы его не осудили. Планы сменяли планы. Он свято верит, что все решают «бобосы», как он вульгарно называет деньги. Получив всего лишь два года лишения свободы — ниже минимума, он теперь изобретает, как бы уехать на больничку, в исправительное заведение больничного типа — на СИНТ. И в какую зону ему сесть, чтобы быстрее уйти из зоны на УДО — Условно-Досрочное Освобождение. Он хочет домой, чтобы пить, срать, кормить своих ленивых дочерей. Он тщательно выспрашивает, что брать с собой на зону. Уже передал дочерям, чтоб загнали зоновскую черную робу, черную рубашку, как ему посоветовал Саня.
Он хочет устроиться. Он всегда устраивался. Он устраивается вперед. Даже если бы ему предполагалось ехать на Страшный Суд, он постарался бы устроиться и там. Навел бы заранее справки, расспросил, кому можно дать взятки. К кому обратиться. Сколько берут. Чем там берут взятки. Не долларами, ну что ж, значит, нектаром, амброзией, тушенкой или лепестками цветов. Он передаст «ребятишкам» на волю, и они займутся. Достанут нужные суммы и количества. Свяжутся с необходимыми людьми. С Судьями Страшного Суда. С их секретарями. Прощупают их…
Дядя Юра: «Саня, а мухи здесь летом бывают?»
Саня: «Я в ахуе. Чего им тут делать, мухам? Им тут жарко».
Дядя Юра: «Ну у дальняка летают».
Саня: «Ну полетают и съебывают. Они не идиоты, в тюрьме жить. Это нам деваться некуда».
Высокий, дерганый, животастый, шерстистый, лысый чиновник. Даже вот о мухах хочет знать заранее. Может, хочет уже сейчас загнать в хату десяток липких мухоморов или антимушиный яд. Потрясает его приземленность, ежедневность. Какой на х… министр культуры! Прейскурант пошлятины, каталог обывательского цинизма.
На следующее утро после приговора дядя Юра заявил нам: «Вы можете, ребятишки, сказать, что прошлой ночью у меня было плохо с сердцем?»
Саня: «Как, дядя Юра? Почему тогда мы не вызвали вам врача? Нам еще и по шеям накостыляют, что не вызвали… Да и зачем это вам? Что вы задумали?»
Дядя Юра: «Хочу уехать в больницу, чтобы потом отбыть наказание на СИНТе».
Саня: «Дядя Юра, у вас ни хуя не получится. Дядя Юра, посмотрите на себя в зеркало! Какой из вас больной? Мужик под два метра, морда красная. Конь. Да на вас воду возить можно».
З/к Савенко: «Ваш брат чиновник, попадая в тюрьму, сразу заболевает. Здоровые боровы срочно переживают инсульты, микроинфаркты, кризисы давления. На самом деле Вы все переживаете приступы страха».
Саня: «Никто вас больным не признает, дядя Юра. Люди со СПИДом, с последней стадией туберкулеза сидят. Мой вам совет: езжайте на зону. Срок у вас мелкий. Через полгода вас представят на УДО и уйдете по полсроку».
Два раза в неделю дядя Юра получает дачки. Консервы, сало, колбасу, белый хлеб, пачки масла, халву и прочая. Он всякий раз ждет дачку и нервничает. Он вскакивает с постели при малейшем шорохе за дверью и всегда слышит, как разносят мешки и его мешок приземляется рядом с нашей дверью на продоле. Если дачка вдруг запаздывает на день, (а такое случалось дважды), дядя Юра ругает дочерей проститутками. Помимо жены, от которой у дяди Юры две взрослые дочери, у него есть баба помоложе, от нее у дяди Юры шестилетний сын. Все это разветвленное семейство и хозяйство, оставленное на свободе (есть еще мама, ее дом, новая недостроенная дача), не дают дяде Юре покоя и побуждают его строить самые немыслимые планы. Часто по утрам он вспоминает свою чиновничью жизнь: подробно описывает массажи, маникюры, гинекологов жены и любовницы. С женой дядя Юра, оказывается, совокуплялся по определенным дням недели. А любовница его посещала солярий. С завистью поведал о жизни высшего, чем он, чиновника, к которому массажистка приходит ежедневно. К дяде Юре приходила лишь по воскресеньям.
«Слышишь, Саня, теперь ты понимаешь, что России дозарезу нужна революция!» — сказал я симпатичному остроумному драчуну Сане Быкову. «Да, Эдуард», — отвечал Саня.
В хате 156 царит вежливость. Я называю дядю Юру «Дядей Юрой» и на «Вы». Он побаивается моего злого и безжалостного языка. Я много раз называл его трусом и сказал ему (на Вы), что он — мой классовый враг. Я не рад тому, что сижу с министром культуры. По обывательским понятиям мы должны бы быть близкими друг другу, якобы мы оба должны бы числиться «интеллигентными людьми». На самом деле я — интеллектуал, но вовсе не принадлежу к русскому классу интеллигентов. А дядя Юра к нему тоже не принадлежит. Он бывший лабух, и антрепренер, и массовик-затейник. Знания его об искусстве равны нулю. Я несколько раз начинал читать стихи Хлебникова, Гумилева или Ходасевича, и было ясно, что дядя Юра слышит их первый раз в жизни.
Я бы лучше сидел с нормальными молодыми зэками-убийцами и грабителями. В них нет нервности, на них смотреть приятнее. Они живут и едят аккуратнее. Пиздюки вовсю интересуются политикой, а я вынужден жить с животастым чиновником. Несколько миллионов их сосут вампирами кровь моей Родины.
ГЛАВА 28
Тюрьма — это и общежитие. На третьяке хаты с 99-й по 213-ю, то есть в нашем отеле, 114 четырехместных номеров. Еще летом население хат было в среднем 5—6 человек. Сейчас же далеко не в каждой обитает и четверо. Дело тут в новом Уголовно-процессуальном кодексе. Судьи еще не привыкли к новому законодательству и не так скоро оформляют арест, как это делали прокуроры. Зэки считают, что это временная растерянность судейских. Вскоре правоохранительные органы приспособятся, и зэков опять будет так же много, как было, то есть народонаселение отеля увеличится.
Тюрьма — бедное общежитие и бедная гостиница. На каждом этаже по длине коридора по обеим его сторонам расположены камеры — номера, по-тюремному, хаты. Двери номеров — толстые, замки — старые. Ключи к старым замкам длинные, тяжелые, такие в кинофильмах про средневековую жизнь показывают. Шныри постоянно трут и моют коридор, по-тюремному, продол. Окончаниями своими коридор упирается в массивные высокие окна. На одном конце коридора в конструкцию тюрьмы врезана стальная вертикальная матросская лестница. По ней выводят нас, зэков, на прогулку. Есть и еще две лестницы: одна — главная, также сделана из полированной стали, еще одна — ржавая, по ней мы спускаемся в подвал в баню. Там же находятся карцеры. Главная и ржавая лестницы удобнее, они менее отвесны. С неделю назад, с отвесной, возвращаясь с прогулки, упал заключенный. Он так орал, что наши ключники смеялись. Удивительно, но зэк ничего себе не сломал, отделался синяками. Таковы мы, зэки — живучее племя.
Обслуживающий персонал нашей гостиницы — шумный, бесшабашный, ругающийся матом, в зависимости от смены варьируется степень их шумливости. Одеты эти башибузуки различного возраста в камуфлированное хаки. У всех у них беспорядочные звания, никак не соответствующие занимаемым должностям. Лейтенант Немцов — начальник корпуса, имеет под началом дежурных начальников смены, среди них нескольких майоров. Это лишь одна иллюстрация к разношерстности тюремного персонала. Капитан Михаил Васильевич, он же Васильич, заместитель начальника по режиму — старый служака, высокая жердь с потрепанным лицом, вечно в синей солдатской шапке, служит в Саратовском централе лет тридцать. Он был здесь всегда. Начальник же по режиму — начальник Васильича — молодой темнолицый лейтенант с тюркской фамилией Салехов. Чудны дела твои, Господи, в области распределения должностей тюремного персонала.
По продолу выводят и проводят зэков, когда есть надобность доставить их куда-либо. На продоле же живет, ходит и ругается персонал. Там же по продолу шныряют шныри или возят тележки с флягами баланды. Году в 1988-м, в Париже режиссер Алексис Тиково заставил меня прочитать все драматургические произведения маркиза де Сада. Он хотел, чтобы я написал ему пьесу по мотивам драматургии Сада, а он, Алексис, поставил бы пьесу к юбилею Революции. 200-летие французской революции стремительно приближалось. Я изучил пьесы де Сада со свойственной мне дотошностью. Интересно, что все они оказались добродетельны и бездарны. Порок всегда бывал наказан, а Добродетель торжествовала. Действие же пьес де Сада всегда имело место в донжонах, в подвалах замков, служивших тюрьмой, и в тюрьмах. Так что я еще тогда изучил классическую тюремную архитектуру. Теперь вот я познаю ее на практике. А пьесу я тогда не написал. По какой причине — не помню…
