Максим Гаспачо - Место для радуги
Надо сделать небольшое отступление: я не пытаюсь сказать, что она плохая, а я хороший или наоборот. Я повествую события так, как они виделись мне, без каких-либо оценочных суждений. Несомненно, Ольга воспринимала происходящее совсем иначе и в этом заключается корень всех проблем — мы изначально не совместимые, абсолютно разные люди. Однозначно, что Александр Штукман гораздо ближе ей по духу и по интересам: он — генеральный директор, она — кредитный эксперт, они оба любят шумные компании, а деньги — это их жизнь и их работа. Мне же был ближе тот образ жизни и духовный мир, которым мы жили с Оксаной. Теперь мои мечты были похоронены под семью печатями. Когда я однажды спросил Ольгу, не хотела бы она бросить все и улететь в Мексику, она посмотрела на меня как на дурака и подпрыгнула от негодования.
— Без подружек? Без выходов «в свет»? Вдалеке от мамы? — воскликнула она. — Я не для этого такой ценой пробивалась в Питер, чтобы улететь отсюда в какую-то глухомань и неизвестность.
Я понял, что впредь лучше даже не заикаться на эту тему. Ей была предпочтительнее твердая земля и твердая валюта, нежели романтика, приключения и открытие новых миров.
Несмотря на все наши неурядицы, совместный проект с программистом Володей близился к завершению. Володя вел мобильный образ жизни и путешествовал по Индии с женой и ноутбуком. Мы часто общались по скайпу.
— Как там травка? — спрашивал я.
Он в ответ смеялся.
— Тебе такая и не снилась, — отвечал он.
Володя был значительно старше меня.
— Ты, живя в Индии, наверное, стал экспертом в этом деле? — спрашивал я.
— Под травкой хорошо читать писания, — отвечал Володя. — Травка открывает «дверцу», а кого ты в эту дверцу запустишь, зависит от тебя, поэтому лично я под травкой читаю Библию.
Я никогда раньше не задумывался о том, что сказал Володя. Покурив, я слушал техно или смотрел с Ольгой кино, и мне в голову не приходило, что в этот момент у меня «открыта дверца». Теперь мне стало понятно, что обозначает красный автомобиль с открытым верхом, фигурирующий во многих произведениях наркокультуры — это символ того, что человек, попирая все правила и запреты общества, едет по дороге жизни, а его сознание открыто космическим потокам, как верх кабриолета.
Запуск проекта сулил большие надежды, но Ольга делала всё, чтобы я не мог спокойно работать. Это не поддавалось никакой логике, потому что с одной стороны она меня постоянно пилила из-за нехватки денег, а с другой стороны сама же мешала их зарабатывать. Всё чаще её поведение и поступки стали видеться мне в совершенно ином свете: если раньше я думал, что это капризы и завышенные потребности, то теперь склонялся к выводу, что она просто вампирит из меня энергию — ей было без разницы, из-за чего устраивать скандал, ей просто нужна была регулярная подпитка. Это зарождалось на уровне догадок, но с каждым днем они всё больше подтверждались. Я осмелился высказать ей свое предположение:
— Признайся честно, — сказал я. — Ты устраиваешь скандалы, потому что тебе нравится пить у меня кровь?
— Ты совсем больной! — дерзко выпалила Ольга.
Я и не рассчитывал, что она признается.
— Откуда в тебе столько злости? — спрашивал я, стараясь быть как можно мягче в словах.
— Отвали!
Это были самые безобидные из её ответов. Мы полностью потеряли общий язык. Так проходили дни и ночи. Я сидел за компьютером, одев наушники, а Ольга возилась с ребенком. Периодически до меня доносились её злопыхания. Когда они становились слишком сильными, я не выдерживал:
— Ты чего клокочешь? — спрашивал я. — Кажется, я тебя не трогаю и сижу спокойно.
— А я сама с собой разговариваю, — отвечала Ольга. — Не нравится — забирай компьютер и переезжай в офис, можешь хоть насовсем. Только деньги нам присылай.
Эти высказывания выходили за всякие рамки. Она уничижала меня при ребенке, который это слышал и, даже не понимая слов, чувствовал вибрации происходящего. Меня это убивало больше всего.
— Не надо оскорблять отца при сыне, — говорил я. — Ты это специально делаешь, чтобы ему передалось твое отношение ко мне?
— Не учи меня жить.
С этой женщиной было совершенно невозможно разговаривать, а самое страшное было то, что я был полностью бессилен перед всеми её выпадами. Вступать в словесную перебранку не было резона, попытки вести мирный диалог ни к чему не приводили — оставалось молча кушать её ненависть на завтрак, обед и ужин. Это был кошмар. Единственным утешением был маленький человечек с чистыми ангельскими глазенками, навряд ли понимающий, что происходит между мамой и папой.
В какой-то момент накал достиг такой степени, что я не выдержал. Находиться в одной квартире дальше было невозможно.
— Я поживу у друга пока ты не успокоишься, — сказал я. — Если тебя всё не устраивает, найди проблему в себе.
— Давай, давай, — дыша ядом, отвечала Ольга. — Можешь не возвращаться.
Опечаленный, я поехал к школьному однокласснику, у которого была свободная комната. По пути я заглянул к продавцу «снадобий». Здесь мне были всегда рады.
— Ничего не радует, — сказал я, делая «пробную» затяжку марокканского гашиша. — Не можем с Ольгой ужиться. Постоянные ссоры на глазах у ребенка, вечный стресс. Поживу у друга, пока она не успокоится. Хочется отдохнуть от этого кошмара и забыться.
«Добрый доктор» сочувственно покивал головой.
— Ты когда-нибудь пробовал «кислоту»? — спросил он.
— Нет, — ответил я. — Кажется, сейчас самое время попробовать…
Приехав к однокласснику, который гостеприимно выделил мне свободную комнату, я развернул бумажку с «кислотой». Это был белый порошок на основе ЛСД, который следовало принимать «по ноздре». До этого дня я много слышал про ЛСД, — именно этот наркотик широко распахнул сознание молодежи в 60-е годы в Америке, породив новую культуру и новый взгляд на мир у целого поколения, из которого, под предводительством гуру Тимоти Лири, вышли Битлы, Пинк Флойды и многие другие известные имена. Именно этот наркотик произвел техно-революцию в России в 90-ые. Долгие годы во многих странах мира шли споры о том, надо ли признавать ЛСД наркотическим веществом или нет, поскольку вред от его приема не был доказан. В этом споре, как это заведено на протяжении последних пяти тысяч лет, снова победили нацисты — ЛСД был запрещен. Это был самый легендарный и самый противоречивый наркотик, и сейчас он лежал передо мной.
Я затянул в себя «дорожку» белого порошка и отправился в ванную. Мне сказали, что действие начнется в течении получаса. Я успевал спокойно помыться.
Стоя под струей воды, я стал замечать странное явление — нарисованные на кафельных плитках листья начали покачиваться, как живые. Мир словно расслаивался на части — плитки отдельно и листья отдельно, всё это выглядело объемным и очень реалистичным. «Вот это да! — подумал я, — Как красиво!».
Выйдя из ванной, я направился на кухню, где одноклассник жарил свинину на большой сковородке под стеклянной крышкой.
— Будешь мясо? — спросил он, дружелюбно улыбаясь.
Во всех его движениях была необычайная гибкость и пластичность, как у резинового Бумера из мультфильма.
— Мясо? — задумчиво переспросил я, восхищенно разглядывая, как узоры на обоях шевелятся и переливаются разными бликами и цветами.
Я перевел взгляд на шипящую сковородку и меня окатила волна энергии, которая исходила от неё. Я увидел как там, под стеклянной крышкой, бегают маленькие розовые поросятки и жалобно визжат: выпустите нас отсюда, не жарьте нас, выпустите нас отсюда. Я весь наполнился состраданием к ним — к этим кусочкам мяса, которые совсем недавно были живыми существами и радовались солнышку. Впервые в жизни я осознал, что мясоедство — это ужасное зверство.
— Нет, — твердо ответил я. — Разве ты не слышишь, как они просят тебя выпустить их оттуда?
Одноклассник засмеялся.
— Да-а-а, — протянул он. — Кажется, мощной «хренью» тебя угостили.
Аппетита не было никакого. Меня тянуло на улицу. Хотелось увидеть весь мир под этим новым, непривычным углом.
Первое, что бросилось в глаза, когда я вышел — это проплывающее над головой небо в дымках облаков, из которых проглядывали звезды. Они пели древнюю, давно забытую людьми песню. В этот момент я почувствовал каждой клеточкой, как небо бесконечно сильно любит нас — маленьких, заблудившихся, сбившихся с пути человечков. Горели вечерние огни, по набережной шелестели машины, а вокруг — дома-дома-дома, каменные дома, исписанные и изрисованные странными надписями и рисунками, с бездушными глазницами окон. Во всем этим была какая-то дикая пустота и безысходность.
Напротив меня через улицу, возле входа в магазин, стояли несколько парней и о чем-то разговаривали. Они были одеты во всё темное, в их руках были бутылки с пивом и сигареты, а в их разговоре — надрывный и дикий смех, переходящий в гогот и громкие матерные выкрики. В этом было что-то нечеловеческое, но это был только внешний атрибут их образа. Я чувствовал нечто большее — я чувствовал, как в каждом из них за «нарисованным образом» скрывается ноющая душевная тоска и одиночество, которое они бессознательно топят в бутылке и глушат сигаретами, и от которого убегают в ненастоящий, придуманный людьми мир денег и футбола. Я в полную силу почувствовал иллюзорность внешнего мира, который, как злой чародей, противопоставлял себя тому, что реально существует — человеческой душе, затягивая её в свою игру материй. Я увидел среди этих домов то, чего раньше никогда не замечал — одиночество человеческой души, от которого люди прятались в каменных гробах, в телевизорах, компьютерах, свадьбах, торжествах, кухонных празднествах и других наигранных декорациях огромной драмы под названием «Род человеческий».
