Михаил Веллер - Мишахерезада
Как писал Стендаль о казни Жюльена Сорреля, «Все произошло очень просто и без всякой напыщенности с его стороны». Поцелуй новобрачных был убедителен на радость делопроизводительниц ЗАГСа.
Внизу мы сели в белую «Волгу» Лазаря Кагана и проехали триста метров до дому.
Стол был накрыт Наташиными подругами. Для праздника девочкам и попойки мальчикам годился любой повод. Фиктивность повода как бы компенсировалась реальностью застолья. Аж ножки подламывались.
— Ну, в общем, молодые, это ваше дело, что вы там будете делать, — встала с бокалом Наташина заведующая. — Насчет детей тоже сами решите. Короче, я желаю вам счастья!
— Горько! — добавил амбал Гена.
— А ты, Геночка, ващще дурак, — сказала Наташа. — Тебя еще в спальню позвать со свечкой?
— Я тебе позову, — недобро бросил Наташин гражданский муж Моценят. Тоже парикмахер, но мужской. Он сидел далеко и недослышал. Ему тоже было немного не по себе на торжестве.
То есть веселье налаживалось с самого начала.
— Я желаю молодым успехов во всех делах, — разумно и дипломатично проговорил Лазарь Каган, один из самых почетных гостей. И все деловые радостно выпили.
Лазарь был сын знаменитого пианиста и сам знаменитый гешефтмахер. Он скупал задешево иконы по северам и переправлял за бугор. Носил иконы носильщик. Покупал и расплачивался помощник. Лазарь только руководил. Он одевался в фабрику Володарского и «Скороход», не пил, не курил, и никогда не имел больше десяти рублей в кармане. Вскоре его все равно посадили.
— Люблю повеселиться, особенно пожрать! — продекламировал муж сестры подруги новобрачной, богатый автослесарь в тельняшке. Жрал он, как гибрид удава с мясорубкой.
День оказался вечером, все страшно любили друг друга и каждый рассказывал самое интересное, добиваясь слушателей. Еды и питья не уменьшалось, что характерно.
Каган пафосно дарил Наташе серебряный самовар. Моряк тащил из сумки и примерял на ее дочку чудное заграничное пальтишко. Скромной очередью вдавились соседи с цветами и поздравляли нас обоих. Гена вложил в подарочный конверт пятьдесят долларов, что было очень серьезной суммой.
Скрипач из филармонии подарил рыжего Манделя — однотомник Мандельштама, стоивший у холодняков на черном рынке семьдесят рублей.
— На серты в «Березке» купил, — пояснил он.
По взглядам читалось, что интеллектуала оценили высоко, но как больного на всю голову.
Вдруг женская часть гостей превратилась в немолодых баб с зовущими глазами и веселым визгом.
— Все должно быть эстетично! — убеждала корпулентная фея, задирая подол и показывая скрипачу французское белье. Он закатывал глаза и тянулся щупать качество.
Попасть в туалет не удалось, там кто-то обрубился, девицы барабанили в дверь, свидетельница Галя в уже мокрых брюках согнулась поперек коридора: ее тошнило.
— Да пустите же! Горячо же! Не удержу! — с шипением причитала перед ней соседка, пытаясь донести с кухни кастрюлю с супом.
— Кого ебет чужое горе, — мучительно выговорила Галя, перегораживая коридор, и вывесила харч соседке на фартук.
Ванная была также блокирована. Звуки за дверью ввергали в смущение тех, кто вздумал использовать ее вместо запертого туалета.
— Если там не убийство — то это любовь! — констатировал Каган.
Бедлам перерос в драку мигом и незаметно. Вот только что автослесарь перед большим зеркалом в углу выпускал тельняшку из брюк. И вот его кулак влип Гене в глаз. И вот слесарь улетел и сбил по дороге скрипача. Подруга скрипача, не опуская подола, р-раз! — пятью когтями по морде, как кошка, раскрасила Гену и получила шлепка в зад, от которого ноги и бюст отпрыгнули с туловища. Телохранитель отряхивал поднятого с пола Кагана, Моценят давал пощечину новобрачной, соседи утаскивали свои поломанные стулья, а Галя в мокрых брюках целилась махнуть шампанской бутылкой хоть кому-нибудь по башке.
— Ну, я пошел? — спросил я Наташу.
— Мишулечка, все было замечательно! — обернулась Наташа, пиная встающего перед ней на колени Моценята.
— Вот так гуляют на свадьбе! — ликовала эстетичная с оторванным подолом и подбитым глазом, держа бездыханного скрипача за что не надо.
Я вышел в снежную ночь. Наслаивалось и прессовалось ощущение, что в один день я женился, перестрадал, развелся, отсидел срок и предал родину. Этот день победы порохом пропах. Это не моя чашка чаю.
Через неделю у меня в паспорте стоял штамп прописки, и я стал устраиваться на работу.
Скрипач прожил с эстетичной неделю безвылазно, и Мравинский уволил его из оркестра, а жена избила. Гена выбил слесарю зубы и оплатил дорогой протез. Галя в коридоре сделала минет соседу Никифору Петровичу, и соседки перестали с ним разговаривать. Эстетичной дали три года за совращение двух пионеров в пионерском лагере, где она летом работала пионервожатой, им все завидовали, на суд их не пустили, я клянусь, что это все чистая правда. Наташа растила дочь и спекулировала потихоньку. Ухажеры конкурировали за ее внимание. Моценят уехал в Канаду. Выпив, звонил Наташе и звал замуж.
Она была добрая, хлебосольная, беззащитная и безбашенная. Я заходил раз в месяц-два для поддержания отношений, и она всегда пыталась меня накормить. С такой периодичностью ее сумасшедший дом казался просто веселым и гостеприимным.
Через полтора года мы развелись. Дом расселили и вывели на капремонт. Я получил свою замечательную восьмиметровую комнату на Желябова, между Театром эстрады и ДЛТ.
ГРУЗЧИК
Если было в этой работе что-то удивительное, так это расценки. Двадцать две копейки тонна. Негабаритный груз — двадцать восемь копеек. Негабаритный — это когда его невозможно возить на тачке или удобно складировать в штабель. Типа металлических оттяжек для труб и конструкций. Подлезаешь под ржавый сноп и корячишься, как муравей под поленом.
Что характерно — бригада зарабатывала по двести — двести двадцать рублей в месяц. При скользящей пятидневной неделе — десятка в смену. Сорок тонн холеры на сундук мертвеца. Пять тонн в час.
И ни одного богатыря не наблюдалось. Мужики как мужики: вид средний. Между вагонами забивают козла в диспетчерской, перекур перед нарядом:
— …так я сейчас бочку двести кило — хоп на горб: и пошел — только так!
В первый день мы вдвоем с Яном Воронелем забили в вагон шестьдесят тонн этих стяжек — на горбу. Никогда так явственно я не ощущал, что подыхаю. Все внутренние органы дрожали по отдельности. Сел после смены — и три часа встать не мог. Курил и дышал. Народ посмеивался:
— Первый день? Втянешься.
Когда тело еще помнит тренировки, где с партнером на плечах приседаешь, отжимаешься и ходишь гусиным шагом, то все кажется легко — пока не попробовал. Я пришел на Московскую-Товарную срубить деньжат по-быстрому. Но слухи, что платят ежедневно после смены, обманули. Пришлось ждать аванса и расчета, а где месяц — там и второй.
Бригада идет цепочкой по кругу: склад — вагон — склад. Работают поровну и поровну получают. Равный среди равных, ты упираешься, как вол двумя рогами.
Тачка грузчика короба не имеет, вместо него — поддон из стальной полосы с наклонным козырьком впереди. Козырьком подбиваешь под низ стопу ящиков, коро́бок или бочку, крюком «наливаешь» — кренишь сверху на тачку, ловишь равновесие и катишь по трапу. Кованый крюк с веревочной петлей в проушине висит на плече.
Под крышу загона груз забивается элементарно. Скажем, обувь пакуется в фанерные ящики куб метр на метр, деревянные рейки по ребрам. Полста кило. Берешься с боков за верхние ребра, руками и спиной выдергиваешь его вверх-на-себя, на взлете поддаешь снизу коленом, ящик уже на уровне головы, и теперь толкаешь его руками вверх и чуть от себя, и он взлетает выше твоих вытянутых кверху рук и ложится на верх штабеля. И в этом абсолютно ничего трудного, только чуть-чуть сноровки: каждое движение прибавляется к предыдущему, разгоняя полет ящика.
С прочими грузами аналогично. Вот только пятидесятилитровые бутыли с фруктовой эссенцией, перевозимые в реечных рамах со стружками, требуют осторожности: не кантовать. Я одну разбил мимо трапа и перепугался вычета с бригады. Ни хрена: составили акт с кладовщицей, что лопнула от заводского брака тары и перепада температур.
— А ты уж и загрустил? Жаль вина давно не попадалось… с бракованной тарой.
Через полтора месяца я втянулся и отупел, как деревянный. Стал стучать в домино. Наилучшим отдыхом желалось выпить и полежать. Особенно после ночной. И денег всегда до фига!
Когда кореша на станции предложили мне аристократическое место кладовщика в камерах хранения вокзала — сто двадцать плюс столько же чаевых и ничего не делать, — я понял, что пора сваливать.
ЖБК-4
