Мартин Сутер - Лила, Лила
– Когда следующий поезд? – спросил он у заспанного вокзального служащего.
– Рано утром.
Выложив три сотни франков, Давид через час вышел возле своего дома из базельского такси.
38
Мари танцевала, прижавшись к низкорослому партнеру. Головой он доставал ей аккурат до груди. Вокруг кольцом стояли знакомые ей люди. Ее подруга Сабрина, Карин Колер, Эвердинг, хозяйка «Корифея» Габи Йорди, школьный учитель Хеберляйн, Ральф Гранд, Серджо, Сильви, Роже, Ролли, Сандра, Келли, Боб. Рядом с Давидом – улыбающаяся Мирта, ее мать. Давид обнимает Мирту за плечи.
Коротышка был почти лысый. На головенке, которую он пристроил у нее на груди, жидкие белесые прядки волос.
«Ребенок, ребенок!» – крикнула Мирта. И Мари сообразила, что этот коротышка – ребенок, которого она кормит грудью. Она положила ладонь ему на макушку, а он посмотрел на нее. Дряхлая физиономия скалила ей навстречу вставные зубы. Джекки. Она с криком оттолкнула его.
«Ребенок!» – повторила Мирта.
Мари открыла глаза. Мать в ночной рубашке стояла возле футона, протягивая ей радиотелефон. С укоризной.
– Полтретьего, между прочим.
Мари взяла трубку.
– Да?
– Это я, Давид.
– Сейчас полтретьего.
– Знаю. Прости. Я только что приехал, а тебя нет.
– Я же сказала, что поживу у Мирты.
– Я думал, успею перехватить тебя раньше. Но опоздал на два поезда. Нам надо поговорить.
– Завтра. Давай поговорим завтра.
– Завтра я еду в Ганновер. Поезд в восемь утра.
Мари вздохнула.
– Ты где?
– Внизу. У твоего дома.
Мари задумалась.
– Я сброшу тебе ключ.
Она надела кимоно, подошла к двери квартиры, вынула ключ и открыла окно, выходящее на улицу. Давид стоял внизу. Уличный фонарь освещал его лицо, обращенное к ней. Заметив ее в окне, он улыбнулся. Она высунула наружу руку с ключом, он приготовился ловить.
Ключ падал как в лупе времени. Отскочил от ладони Давида и упал в кусты маленького палисадника. Лишь через несколько минут Давид нашел его. Отпер подъезд и исчез из виду.
Мари видела, как сквозь безопасное дверное стекло на дорожку упал свет, вспыхнувший в подъезде. Потом услышала лифт. Пошла к двери квартиры и тут только поняла, что ключ-то сбросила, а дверь не отперла. Смотрела в глазок и ждала, когда Давид появится на площадке.
– Отопри сам, – вполголоса сказала она ему через дверь. Услышала, как повернулся ключ. Дверь открылась, Давид вошел в переднюю.
Вид у него был усталый. Тени под глазами не шли к его мальчишескому лицу, еще более юному оттого, что он недавно побрился. Ни усиков, ни бакенбардов, ни экспериментальных бородок. Наградив его сдержанным поцелуем, Мари почувствовала запах геля после бритья.
Она приложила палец к губам и провела его к себе в комнату.
Мирта превратила ее в гладильную, швейную и гостевую – все сразу. Будто вообще гладила, шила и принимала гостей, которые не спали в ее постели.
Мари усадила Давида на единственный стул, сама села на футон.
– Я поговорил с Джекки, – начал Давид.
Перед глазами у Мари ожила картина из сна. Она вздрогнула.
– Тебе холодно? – спросил Давид.
– Нет, просто при одной мысли о Джекки меня трясет.
– Впредь он оставит нас в покое.
– Ты уверен?
Давид повернул руки ладонями вверх, как фокусник после удачного трюка.
– Все просто: я поставил ему такое условие.
– Условие для чего?
– Что он станет моим агентом. – Давид сидел, опершись локтями на колени, а теперь откинулся назад, словно ожидая похвалы. – Мне это показалось единственной возможностью.
Тут только она поняла.
– Значит, по этой причине ты и сделал его своим агентом? Чтобы он оставил нас в покое?
Давид кивнул.
– Уговор такой: наши контакты будут носить исключительно деловой характер. Он больше не появится, если мы пойдем в ресторан. Не вырастет вдруг у дверей квартиры. Не будет без конца брать у меня взаймы. Отныне наши отношения строятся исключительно на деловой основе.
Мари пока не решила, как это воспринимать.
Давид опять упер локти в колени.
– Ты ведь этого хотела?
– В общем, да… но сразу же назначать его литагентом? Почему ты просто не сказал ему, чтобы он от нас отстал?
Давид со вздохом пожал плечами.
– Язык не повернулся. Мари кивнула.
– Понятно. Твой дедушка.
– Вероятно. – Давид покопался в кармане пальто, брошенного на гладильную доску, и достал маленький сверточек. – Вот это я хотел подарить тебе тогда, перед чтениями. Но ты пришла так поздно. А потом… случился тот инцидент. Ах, Мари, я ужасно виноват. Бродил после по улицам и плакал.
– Я тоже. – Мари развернула сверточек. Внутри оказался темно-красный футляр из искусственной кожи с золотым тиснением франкфуртского ювелира. Она открыла крышечку – на белом бархате лежало кольцо с одним-единственным синим камнем, оправленным как бриллиант.
Эта сцена была знакома Мари по множеству фильмов. Наверно, теперь она должна выдохнуть: «О, Давид, какая прелесть!»? Или просто: «Это мне?» Или уместней сказать: «О, Давид, я не могу этого принять!»? Или просто прошептать «Давид» и этим ограничиться?
Давид пришел на помощь:
– Синий сапфир.
Мари вынула кольцо из футляра, осмотрела со всех сторон. Да, слово «прелесть» здесь вполне уместно.
– Его можно уменьшить, – сказал Давид, как будто знал в этом толк. – Или увеличить.
Она надела кольцо на безымянный палец. Сустав оказал легкое сопротивление, но и только. Кольцо сидела превосходно.
– Как влитое, – сказала Мари.
– Тебе нравится?
– Давид, оно просто прелесть. – «О» она опустила.
Мари чувствовала себя полной дурой. Во-первых, потому, что после первой же размолвки, первого же разочарования сбежала из общей квартиры и, как персонаж старой карикатуры, переехала к матери. А во-вторых, потому, что готова была уступить извинениям и синему сапфиру. Опять-таки как та бабенка с карикатуры.
При первом удобном случае она решила выяснить финансовые условия договора.
Когда Давид робко спросил:
– Можно мне тут переночевать? – она ответила:
– Нет. Мы поедем к себе.
И сама не знала почему – от любви или от растроганности.
Утром, когда Мари открыла глаза, в квартире пахло кофе. Давид стоял у кровати, обнаженный, с подносом в руках.
– Room service,[25] – сказал он.
– Сколько времени?
– Без десяти семь, – ответил Давид, стараясь не разлить кофе, потому что вместе с подносом пытался устроиться в постели. – Эспрессо, круассаны, масло, мед, свежеотжатый апельсиновый сок. Кажется, все?
Мари села, подсунув под спину подушку, забрала у него поднос. Давид скользнул к ней под одеяло.
– Когда ты успел сходить в булочную?
– Сразу после шести.
– А когда ты собираешься спать?
– В поезде. До Ганновера отсюда добрых шесть часов.
– А сколько было бы от Франкфурта?
– Два.
Мари покачала головой.
– Не надо было приезжать. – Она отпила глоток апельсинового сока. – Но я рада, что ты приехал.
– А я тем более. – Давид обнял ее за плечи. – Теперь это прекратится.
– Что?
– Разъезды. Скажу Джекки, чтобы он не соглашался на новые чтения. Выступлю только там, где уже дано согласие.
Мари положила голову ему на плечо.
– Хорошо. Тогда ты наконец сможешь писать.
Давид поднес к губам чашку с кофе.
– Вот именно.
Из приоткрытого окна долетал шорох автомобильных шин по мокрой мостовой.
– Когда расскажешь, о чем пойдет речь? – осторожно спросила Мари.
– Скоро.
39
Джекки, конечно, мог заказать завтрак в номер. Но по возможности, когда вечером не слишком засиживался за выпивкой, предпочитал столовую. Там у него был зарезервирован столик поблизости от буфета.
Джекки любил буфеты. Когда на собственной шкуре испытал, каково это – не знать, на какие шиши поешь в следующий раз, буфеты представляются воплощением роскоши. Джекки накладывал на тарелки все, что теоретически вызывало у него аппетит. А что не съедал, просто оставлял на столе.
Оставлять еду он всегда считал шиком. Как часто ему доводилось видеть, даже в ресторанах попроще, как посетители посреди обеда кладут прибор на тарелку и отодвигают ее от себя на символические два сантиметра. Невзначай, не прерывая разговора с соседями по столику или чтения газеты.
Еще ему нравились в столовой гостиничные постояльцы. Пожилые супруги, которые в городе проездом, менеджеры в командировке, молодые пары в свадебном путешествии, группы туристов, влюбленные, которые вовсе никуда не едут. Каждый день разные люди. Ему нравилось наблюдать за ними и при случае развлекать их воспоминаниями о собственных поездках.
После Франкфурта сам он никуда не ездил. Занимался делами, не отлучаясь из города. Переговоры насчет контракта с «Драко», «Лютером и Розеном» и «Кубнером» вел по телефону. Эвердинг сошел с дистанции первым. Восемьдесят пять тысяч евро – его максимальное предложение. Плюс экспозе и предварительный просмотр первых пятидесяти страниц рукописи.
