Альберто Моравиа - Аморальные рассказы
— Берегись, будь осторожен в словах!
Эту фразу она произносит не раз и не два, а три раза, да так угрожающе, что в конце концов я взрываюсь:
— Опять намекаешь на револьвер!
— Да, но не только на него.
— Мне нечего скрывать.
— Если тебе нечего скрывать, почему ты спилил номер? Почему не получишь разрешение на оружие?
Не зная, что отвечать, атакую:
— Шпионка, доносчица, паскуда!
Она совершенно спокойно и тихо говорит:
— У Алессандро тоже есть пистолет, но легальный, он о нем заявил.
Кричу с ненавистью:
— Его пистолет смехотворный, для барышень, а ты его сравниваешь с моим!
— Да, но твой запрещен законом, а его нет.
— И что из того?
— А то, что ты должен придерживаться правил — и все.
— Ладно, пойдем-ка спать, — внезапно успокаиваюсь я.
Дважды повторять не приходится: до странности послушно она встает и, как обычно каждый вечер, раздевается, без звука укладывается, поворачивается ко мне спиной и, как мне кажется, мгновенно засыпает. Я же, наоборот, после того как ложусь в постель рядом с ней и гашу свет, заснуть не могу, да и не пытаюсь даже. Лежу на спине, руки за голову, и три часа обдумываю сложившуюся ситуацию, все «за» и «против»…
Последний кадр — тот что проживаю сейчас. Сижу в пижаме в кресле с зажатым в руке револьвером у зеркальной двери в гостиную, за которой со временем все более светлеет, и уже грязная белизна городского восхода смешивается с чернотой ночи. Внезапно решаюсь, поднимаюсь с кресла, возвращаюсь в теплую и интимную тьму спальни. Ощупью подхожу к комоду, открываю ящик и кладу револьвер на привычное место — прячу. Потом вползаю под одеяло, обнимаю Дирче и разворачиваю ее к себе.
Ощущаю в темноте, как, упираясь руками мне в грудь, она с хриплым криком переворачивается обратно. Я ей шепчу:
— Хочешь стать моей женой?
Проходит секунда, которая кажется целым часом; потом слышу ее голос, с типичной для нее недоверчивостью она шепчет:
— Да что это с тобой?
— Со мной — ничего. Хочу, чтобы мы поженились.
Какое-то время она молчит, затем с особой проникновенностью говорит:
— Мне, конечно, было бы приятно, о большем и не мечтаю. К тому же, после этого ничего не изменится, так ведь? Для тебя это по-другому: очевидно, ты долго думал и понял, что тебе так выгоднее — недурно!
Затем, уже с нежностью в голосе, она продолжает:
— Ладно, будь здоров, муженек. Послушай, а почему бы тебе не взять этот проклятый револьвер, пойти в городской сад напротив дома, да и выбросить его в бассейн? Иди и возвращайся, и тогда мы будем спокойно спать, на самом деле, как муж и жена.
Я заикался всю свою жизнь
Выхожу из дома и смотрю направо и налево, чтобы определить, здесь ли Он. Живу я на так называемой частной, то есть на глухой улице, на которую выходят сады не более трех-четырех вилл. Краем глаза замечаю, что у тротуара стоят две машины, они роскошные, да и все в этом квартале шикарное. А Он, напротив, чтобы следить за мной, ездит на малолитражке, которая в городском движении незаметна, а здесь, на улице миллиардеров, бросается в глаза, как машина миллиардера в бедном квартале.
Так, его нет. Сажусь в машину с чувством тоскливого разочарования: ну, и что мне теперь делать без Него, в этот пустой послеобеденный час? На самом-то деле я вышел из дома только из-за него. Хотел его встретить и вызвать на объяснение.
Ну вот, случайно повернув налево и одновременно поправив зеркало заднего вида, я разглядел его машину у себя на хвосте. Машина вполне обыкновенная, но странно — я узнал бы ее из тысячи. Взглянул еще раз: через ветровое стекло малолитражки вижу Его лицо — оно заурядное. Да, прежде всего, надо условиться, что считать заурядностью. Кто-то может подумать, что, судя по неброской бесцветной одежде, речь идет о сотруднике государственного учреждения, или о работнике частного сектора. Нет, сегодня этот неизвестный — не служащий; скорее, человек без определенных занятий. Судите сами: пышноволосый, бородатый, с усами, в броской куртке в красно-черную клетку и голубых джинсах, по современным понятиям, заурядный, и таких, как Он, в городе тысячи. И их заурядность — новая, живописная, кричащая. Он мог бы быть кем угодно, например, хорошим парнем, убийцей, интеллектуалом. А для меня Он — тот, кто уже неделю держит меня под наблюдением и следует за мной повсюду, когда бы и куда бы я ни ехал.
Веду машину специально медленно, чтобы дать ему возможность не упускать меня из виду, и в который раз перебираю причины, которые заставляют его следить за мной. В конце концов эти причины сводятся к одной: я — единственный сын очень богатого человека, и поэтому, наверное, вызываю в нем сильную ненависть. Таким образом, оснований преследовать меня может быть два: одно, скажем, конкретное и другое, допустим, символическое. Первое очевидно — похитить меня и вынудить моего отца заплатить приличный выкуп. Второе, менее очевидное, — убить меня, поскольку я представляю собой символ некой части социальной системы. И тем самым, через меня нанести удар по той части общества, которую я, к сожалению, олицетворяю.
Продолжая размышлять на эту тему, чувствую, что и в самом деле я всему и всем чужой. А значит, мне и в голову не придет бежать в полицию: заявление означало бы соучастие. Да, никаких заявлений. Хочу встретить своего преследователя, чтобы ему стало ясно — не за тем он увязался: ни денег он за меня не получит, ни отомстить через меня не сможет.
Еду дальше и время от времени поднимаю глаза, бросаю взгляд в зеркало, чтобы убедиться, сопровождает ли Он меня. Да, сопровождает. Однако теперь возникают две проблемы. Первая преодолимая, и она касается машины: если я хочу встретиться с ним, мне придется припарковаться и продолжить путь пешком. Вторая, наоборот, почти непреодолимая: заикание. Заика я от рождения, после первого слога не могу продолжить фразу. Заикаюсь, заикаюсь, и, чаще всего, фразу за меня заканчивает проницательный и жалостливый собеседник. Тогда я одобрительно киваю головой: мол, ничего не сказал, а все равно был понят.
Однако с Ним это не пройдет. Не могу же я рассчитывать на то, что убийца закончит за меня фразу. Правда, сегодня утром Он попытался это сделать, но при таких обстоятельствах, что теперь я ожидаю самого худшего. Судите сами.
Я вошел в туристическое агентство, чтобы забронировать себе место в самолете на Лондон, куда я должен уехать для продолжения занятий физикой. И мне никак ничего не удавалось сказать, я все повторял и повторял:
— Че… че… чет-т-т…
Через некоторое время, оказавшись у стойки рядом со мной, Он жестко, но вежливо, договорил за меня:
— Синьор хочет сказать «четвертое». И я хотел бы заказать одно место на тот же рейс.
Я вышел из агентства обескураженный. Выходит, что время сжалось. И не столько для меня, сколько, главным образом, для Него. Теперь до отъезда я обязательно должен принудить его объясниться.
Вот и въезд в подземный гараж, в котором я обычно оставляю машину. Въезжаю медленно, в гараже полутьма, полно автомобилей, выстроенных между гигантскими столбами, как рыбий хребет. Вижу, как Он следует за мной на некотором расстоянии и тоже въезжает в гараж. Замечаю два свободных места, круто сворачиваю и встраиваюсь в ряд. Он тоже сворачивает, занимает место рядом со мной. Я было подумал объясниться с ним в гараже. Но здесь пустынно, тихо, темно, и это наталкивает меня на мысль: «Вот идеальное место, где можно убить человека и уйти как ни в чем не бывало». Да и Ему, похоже, гараж не показался. Опережая меня, он вышел из машины, закрыл дверь, быстро прошел между машинами и исчез. Куда девалась слежка? Неужели я ошибся и надо сменить идефикс? Встаю на эскалатор, поднимаюсь на поверхность и вижу его уже наверху — стоит в глубокой задумчивости и сосредоточенно курит.
А вот и виа Венето. Спускаюсь по ней с видом иностранца, который только что побывал в заброшенном и пустынном месте, а теперь попал на самую знаменитую улицу Рима, да еще и с целью подступиться, вернее, взять приступом незанятую девицу. На самом деле, такой потребности я не испытываю, но мне нравится сама идея: искать женщину!
К тому же, благодаря этому я кажусь себе другим человеком, полностью отстраненным от развернувшегося в последние дни преследования.
Думаю об этом, и вдруг там, впереди, в нескольких шагах от меня, замечаю женщину, которую якобы ищу. Она молодая, но в ее лице и во всем облике есть что-то усталое, недоверчивое и несколько нечистоплотное. Она блондинка, и волосы ее, кажется, бросают отсвет на лицо и шею, золотистые от свежего морского загара, и на бледно-желтое (цвета мертвого листа) платье, похожее на тунику. Идет она, нарочито покачивая бедрами, но и то, скорее, в силу профессиональной привычки, устало и неуверенно. Да и тактика ее предсказуема — она останавливается у каждого магазина и, глядя в витрину, пытается поймать мой взгляд. Именно в эту минуту я замечаю моего бородатого преследователя, который, замедлив шаг, с видом знатока задерживается у киоска с кучей английских покет-буков. И тогда у меня возникает новая идея. Добавлю: идея заики, который из-за невозможности объясниться словами переходит на язык жестов и недоговорок. Значит так, сейчас остановлю девицу и использую ее как символический передатчик для сообщения врагу, который хочет меня выкрасть или убить.
