Юрий Поляков - Гипсовый трубач, или конец фильма
– Куда вставила? - машинально спросил Кокотов, внимательно слушавший и живо воображавший описываемые события.
– Какая разница, куда! - вскипел Жарынин.
– Ну а все-таки!
– Если бы вы вчера не удрали из моего номера, как кастрированный марал, то не задавали бы сейчас этот дурацкий вопрос!
– Я не удрал, а не пожелал участвовать в вашем животном мероприятии! - отчетливо и сурово произнес Андрей Львович, но голос его при этом дрогнул, как у диктора, объявляющего начало войны. - Вы обязаны были меня предупредить!
– Господи, да откуда же я знал, что у Аннабель Ли, настучавшей десяток эротических романов, банальная вагинофобия!
– Нет у меня никакой вагинофобии! - вскочил, заорав, возмущенный Кокотов, чем вызвал неподдельный интерес тружениц пищеблока.
– Тише, тише! Сядьте! Допустим нет. Но сексуальные проблемы явно есть! Я же хотел помочь! А внезапность, как сказал Сен-Жон Перс, - это скальпель психотерапевта.
– Нет у меня никаких проблем! И не надо мне помогать! Вы не врач! Идите к черту с вашим скальпелем! - прошипел, садясь, писатель. - Я согласился с вами писать сценарий, а не развратничать!
– Андрей Львович, помилуйте! Ночь с двумя одинокими бухгалтершами - это не разврат, это акт благотворительности!
– Вот и благотворите один! Я вам - соавтор, а не… а не… не соактор!
– Как вы сказали? - Режиссер даже замер от неожиданности. - Соактор? Неплохо! Я в вас не ошибся. Человек вы способный, но характер у вас, знаете ли…
– Нормальный у меня характер…
Некоторое время соавторы сидели молча, звонко размешивая сахар в граненых стаканах, наполненных жидкостью, напоминающей по цвету чай.
– …Ну - вставила. И что же? - первым не выдержал Кокотов, у которого от удачно придуманного словца улучшилось настроение.
– Продолжать? - деланно удивился Жарынин.
– Продолжайте… - полуразрешил-полупопросил писатель.
– Продолжаю. Пат проснулась наутро разбитая, обманутая, несчастная. От поддельной шипучки у нее разыгралась изжога, а от глубокого женского разочарования ломило все тело. Мерзавка Мерилин оказалась абсолютно, непробиваемо, фантастически фригидной - холодной, как лед для коктейля. Кроме того, она страдала хроническим хламидиозом, который в ее пору еще не умели диагностировать и который дает мучительные, тягучие боли в паху и суставах, а также рези в уретре. Пат вынула с отвращением подлый чип, в бешенстве спустила его в унитаз и выпила из горлышка полбутылки виски, чтобы, отключившись хоть на миг, забыть об этом дорогостоящем разочаровании. В понедельник она, злая как собака, пришла на работу, в хлам поссорилась со своим бойфрендом и в ярости сломала кульман…
– Какой кульман?
– Ах, да… Ну какая, в сущности, разница, что ломать, если сломана мечта! Пат решила, что через пять лет, когда снова накопит денег, закажет себе оргазм знаменитого сексуального маньяка Билла Бронса, убивавшего пышногрудых блондинок, похожих на Мерилин, и казненного на электрическом стуле незадолго до воссоединения южных американских штатов с Мексикой и замены смертной казни кастрацией…
– И это все?
– Все.
– Простоватая концовка, - ехидно вздохнул Кокотов.
– И вы ее, конечно, предвидели?
– Разумеется! - соврал писатель.
– Тогда предложите другую, коллега! - с некоторой обидой отозвался Жарынин.
– Пожалуйста: через несколько дней в Интерспейснете появился восторженный блог нашей обманутой, но коварной Пат. Она взахлеб делилась своими совершенно космическими ощущениями, которые пережила благодаря Мерилин Монро - великой актрисе и вулканической женщине. И утверждала, что если бы деньги на это счастье надо было копить не пять, а десять лет, она бы не задумалась ни на минуту!
– Неплохо! - благосклонно кивнул режиссер. - Я вижу, вы в форме. Немного прогуляемся после завтрака и - за работу. Доедайте скорее!
В холле они столкнулись с Валентиной Никифоровной. Одетая в строгий брючный костюм, со скоросшивателем под мышкой, она шла той надменной деловой походкой, что особенно украшает стройных женщин средних лет. Увидав соавторов, бухгалтерша улыбнулась им с доброжелательной неопределенностью - так улыбаются, если встречают кого-то, с кем ты вроде бы и знаком, но полной уверенности в этом нет. Жарынин уступил даме дорогу, почтительно поклонился, незаметно подмигнув при этом писателю, а Кокотов, ненавидя себя и томясь, сразу же вообразил влажное после душа тело Валентины Никифоровны и ее муравьиную тропку.
22. Последний русский крестьянин
…День стоял ясный и прохладный. Ослепительно белые березовые стволы напоминали солнечные щели в зеленом заборе. На дорожках, точно разноцветные заплатки, лежали, пристав к влажному от ночного холода асфальту, опавшие листья. На газоне, под елочкой, гордо и одиноко стоял большой мухомор с оранжевой, как у спасателя МЧС, шляпкой. Кучевые облака на эмалево-синем небе выглядели необыкновенно контрастно, можно было различить любую впадинку, выпуклость, завитушку, каждую отставшую туманность. В воздухе остро пахло грустной предосенней свежестью…
Некоторое время соавторы молча бродили по дорожкам, глубоко дыша и раскланиваясь со встречными ветеранами. Лица у стариков и старушек были светлые, безмятежные, словно впереди ожидала еще долгая-долгая, красивая, загадочная жизнь…
– А плютей здесь растет? - спросил вдруг Кокотов.
– Не встречал.
– А что вы решили с Ибрагимбыковым?
– Надо с ним заканчивать.
– Как?
– Я позвонил приятелю, мы во ВГИКе вместе учились. Теперь он работает на телевидении. Обещал сегодня прислать съемочную группу. Прежде всего к ситуации надо привлечь внимание! Общество должно содрогнуться оттого, что заслуженные старики могут остаться без крова над головой. Давайте сядем!
Режиссер и писатель направились к скамейке - такие раньше стояли во всех скверах. Длинные, трехметровые, глубокие, они были созданы из прочных, хорошо подогнанных под седалищный изгиб брусков, упиравшихся концами в фигурные чугунные боковины. Сколько сбивчиво-нежных объяснений слышали эти скамейки, сколько первых поцелуев помнят, счастливых содроганий хранят и сколько роковых разрывов не могут забыть! Но таких скамеек в парках и скверах теперь уж не сыщешь, их наша ненадежная эпоха променяла на короткие хлипкие лавчонки, готовые обрушиться под одной-единственной страстно целующейся парой.
– А почему Огуревич сам к общественности не обратится? - спросил Кокотов, усаживаясь.
– Да, тут что-то не так! - согласился Жарынин. - Но сейчас это не важно. Сейчас главное - начать, как говаривал лучший немец всех времен и народов!
– Кто это?
– Горби, коллега!
– Я вон про того спрашиваю! - уточнил писатель, показывая на странного человека, привинчивавшего что-то к отдаленной скамейке.
– А-а… Это Агдамыч. Последний русский крестьянин. Вы уже про него спрашивали!
– Да, действительно… Агдамыч… Странное прозвище!
– На самом деле его зовут Матвей Илларионович Адамов. «Агдам» же, если помните, - популярный и недорогой портвейн великой советской эпохи!
– Обижаете! Конечно, помню!
– А прозвали Илларионыча Агдамычем потому, что он, производя качественный самогон, сам предпочитал «Агдам».
– А почему он «последний крестьянин»?
– Говорят, впервые так его назвал Бондарчук (не лысый Федя, а сам великий Сергей Федорович!) после настоящей русской баньки, которую ему истопил Агдамыч. У него тут неподалеку, в лесу, своя усадьба была: изба, двор, постройки - вроде хутора. Еще от родителей досталась. Хозяйничали всерьез: коровка, кабанчики, овцы, гуси, кролики, куры. Ну, огород, конечно, и теплица. Держалось все, разумеется, на хозяйке - Анне Кузьминичне. Могучая была женщина! Сложите вместе двух Евгений Ивановн и прибавьте вашего покорного слугу - получите незабвенную Анну Кузьминичну. Какие пироги пекла, какие пироги! Агдамыч боялся ее страшно и был в ту пору таким работягой - залюбуешься! С утра у себя вкалывает, потом бежит сюда - плотничать и слесарничать: ему за это кухонные недоедки для свинок полагались. Творческая интеллигенция, в «Ипокренино» наезжавшая - славных стариков проведать или в свободных номерах отдохнуть, - часто к нему захаживала: за самогоном, сальцем, солеными огурчиками, парным мясом и молочком, или просто - чтобы первозданным сельским видом насладиться, детство вспомнить! Тогда ведь многие мэтры из крестьянского народа происходили. Это теперь у нас все заслуженные артисты из семей народных артистов…
Колодец у него, кстати, был великолепный - с настоящим «журавлем»! Помню, я еще во ВГИКе учился, засиделись мы как-то с другом и однокурсницей в ресторане Дома кино до самого закрытия, а душа продолжения просит. Э-эх! Поймали «левака», десятку в зубы - и к Агдамычу! Он нас, несмотря на поздний час, как родных принял, самогоном с сальцем наделил и на сеновал отправил. Просыпаюсь утром в сене. Аромат! Куры по двору бродят. На груди у меня полуголая однокурсница дремлет с той трогательной доверчивостью, какую может позволить себе только женщина, которой скрывать от тебя уже нечего. Значит, было, припоминаю. Было! Нежно бужу девушку… О, это утреннее, краткое и острое, подтверждение вчерашней новизны! Ну не важно… Вам, коллега, об этом лучше не слушать. Тем более что моя бывшая однокурсница - теперь мать-игуменья! Так-то! А вот с другом - беда, никак не можем растолкать: самогону с ночи обпился и закусывал плохо. Тогда мы с Агдамычем парня к «журавлю» привязали и в колодец опустили - по шею. Сразу очнулся!
