Виктор Пелевин - Ампир «В»
– Но ведь он, наверно, заметит, что виды повторяются?
– Ой, да, – вздохнул Энлиль Маратович. – Про это еще Соломон говорил. Который в Библии. Поэтому протяженность человеческой жизни была рассчитана таким образом, чтобы люди не успевали сделать серьезных выводов из происходящего.
– Я другого не понимаю, – сказал я. – Ведь на этой плазменной панели можно показать что угодно. Хоть Венецию, хоть Солнечный Город. Кто решает, что увидят гребцы?
– Как кто. Они сами и решают.
– Сами? А для чего же тогда мы столько лет смотрим эту… Это…
Энлиль Маратович ухмыльнулся.
– Главным образом для того, – ответил он, – чтобы второй том воспоминаний певца Филипа Киркорова назывался «Гребцам я пел»…
Метафора была ясна. Непонятно было, почему именно второй том. Я подумал, что Энлиль Маратович, скорее всего, хочет угостить меня одной из своих шуточек, но все же не удержался от вопроса:
– А почему именно второй?
– А потому, – сказал Энлиль Маратович, – что первый том называется «И звезда с пиздою говорит». Ха-ха-ха-ха!
Я вздохнул и посмотрел на первый рисунок. Потом перевел глаза на второй. Пустота с его правого края казалась таинственной и даже страшноватой.
– Что здесь? – спросил я и ткнул в нее пальцем.
– Хочешь узнать?
Я кивнул.
Энлиль Маратович открыл ящик стола, вынул из него какой-то предмет и бросил его мне.
– Лови!
В моих руках оказался темный флакон в виде сложившей крылья мыши. Точь-в-точь как тот, что прислали мне в день великого грехопадения. Я все понял.
– Вы хотите, чтобы я опять…
– А иначе нельзя.
Мной овладело смятение. Энлиль Маратович ободряюще улыбнулся.
– Халдеи, – сказал он, – склонны рассматривать жизнь как метафорическое восхождение на зиккурат, на вершине которого их ждет богиня Иштар. Халдеи знают про Вавилонскую башню и думают, что понимают, о чем идет речь. Но люди ищут не там, где надо. Сакральную символику часто следует понимать с точностью до наоборот. Верх – это низ. Пустота – это наполненность. Величайшая карьера на самом деле абсолютное падение, истинный стадион – это пирамида, а высочайшая башня есть глубочайшая пропасть. Вершина Фудзи на самом дне, Рама. Ведь ты это уже делал…
Почему-то это заклинание подействовало. Я вынул из флакона пробку-череп, вылил единственную каплю препарата на язык и втер ее в небо. Выждав несколько секунд, Энлиль Маратович сказал:
– Не задерживайся там. У тебя много дел наверху.
– Там – это где?
Энлиль Маратович улыбнулся еще шире.
– У вампира есть девиз – в темноту, назад и вниз!
– Это я понимаю, – ответил я. – Я имею в виду, куда теперь идти?
– А вон туда, – сказал Энлиль Маратович, поднял руку и надавил на стоящий перед ним спутник.
Комната вдруг поехала назад и вверх. В следующий миг я понял, что движется не комната – это мое готическое кресло опрокинулось в раздвинувшийся пол, и, прежде чем я успел закричать, я уже скользил на спине по наклонному желобу из какого-то полированного материала: в темноту, назад и вниз, как и было обещано. Мне стало страшно, что я сейчас ударюсь головой, и я попытался закрыть ее руками, но желоб кончился, и я полетел в бездонную черную пустоту.
Несколько секунд я кричал, пытаясь схватиться за воздух руками. Когда у меня наконец получилось, я понял, что это уже не руки.
Дерево жизни
Я планировал в темноту так долго, что успел не только успокоиться, но даже соскучиться и замерзнуть. Мне вспомнилась латинская фраза – «легок спуск Авернский». Римляне полагали, что низвержение в ад дается людям без труда. Много они понимали, думал я. Круги, которые я описывал, складывались в однообразно-томительное путешествие, похожее на ночной спуск по лестнице обесточенной многоэтажки. Жутким было то, что я все еще не чувствовал дна.
Чтобы чем-нибудь себя занять, я стал вспоминать все известные значения выражения «дерево жизни». Во-первых, так называлось дерево, на котором висел скандинавский бог Один, стараясь получить посвящение в тайны рун. Висел, надо думать, вниз головой… Во-вторых, в гностическом «Апокрифе Иоанна», который входил в одну из дегустаций по теме «локального культа», был отрывок на эту тему.
«Их наслаждение обман, – повторял я про себя то, что помнил, – их плоды смертельная отрава, их обещание смерть. Дерево своей жизни они посадили в середине рая… Но я научу вас, что есть тайна их жизни… Корень дерева горек, и ветви его есть смерть, и тень его ненависть… Обман обитает в его листьях, и растет оно во тьму…»
Дерево, которое растет во тьму – это было красиво и мрачно. Его плоды, кажется, тоже были смертью. Но точно я не помнил. Нагромождение всяческих ужасов в этом описании пугало меня не сильно – ведь древний человек до дрожи боялся многих вещей, которые давно уже стали частью нашего повседневного обихода.
Пропасть становилась шире. Я стал размышлять, каким образом могло возникнуть такое странное геологическое образование. Дом Энлиля Маратовича был устроен на холме – возможно, это было жерло древнего вулкана. Хотя какие, к черту, вулканы под Москвой… Еще это мог быть пробитый метеоритом тоннель. И, конечно, шахта могла быть искусственной.
Наконец я почувствовал дно. Оно было ближе, чем я ожидал, – узкие стены колодца многократно отражали луч моего локатора, искажая пространство. Внизу была вода – небольшое круглое озеро. Оно было теплым. Над ним поднимался пар, который я ощущал как избыточную густоту воздуха. Я испугался, что вымокну или даже утону. Но, спустившись еще ниже, я заметил в каменной стене треугольную впадину. Это был вход в пещеру над поверхностью воды. Там можно было приземлиться.
С первого раза это не получилось – я чиркнул крыльями по воде и чуть не плюхнулся в озеро. Пришлось набрать высоту и повторить маневр. В этот раз я сложил крылья слишком высоко над каменным уступом, и посадка оказалась довольно болезненной.
Как и в прошлый раз, удар кулаками в холодный камень стряхнул с меня сон – а вместе с ним и мышиное тело. Я поднялся на ноги.
Тьма вокруг была влажной, теплой и немного душной. Тянуло серой и еще каким-то особым минеральным запахом, напоминавшим о кавказских водолечебницах, где я бывал в раннем детстве. Пол пещеры был неровным, на нем лежали камни, и идти приходилось осторожно, выбирая место для каждого шага. В глубине пещеры горел свет, но его источник не был виден.
То, что я увидел, повернув за угол, показалось мне невероятным.
Впереди была огромная пустая полость – подземный зал, освещенный лучами прожекторов (они, впрочем, не столько освещали пещеру, сколько маскировали ее, слепя вошедшего). Потолок пещеры был так далеко, что я его еле видел.
В центре зала возвышалась громоздкая конструкция, к которой вел длинный металлический помост. Сначала я подумал, что это огромное растение, какой-то мохнатый кактус размером с большой дом, окруженный лесами и затянутый складками темной ветоши. Еще это было похоже на бочкообразную грузовую ракету на стартовой площадке (так казалось из-за множества труб и кабелей, которые тянулись от нее в темноту). На вершине этой конструкции были два огромных металлических кольца, врезающихся в потолок.
Я пошел вперед. Мои подошвы звонко ударяли в металл, предупреждая о моем приближении. Но никто не вышел мне навстречу. Наоборот, я заметил впереди несколько темных фигур, отступивших при моем появлении. Мне показалось, что это женщины в глухих нарядах – вроде тех, что носят на Востоке. Я не стал их окликать: если бы они хотели, они заговорили бы со мной сами. Возможно, думал я, ритуал предусматривает одиночество.
Пройдя еще с десяток метров, я остановился.
Я заметил, что эта огромная бочка, окруженная лесами и трубами, дышит. Она была живой. И тут с моим восприятием произошло одно из тех маленьких чудес, которые случаются, когда ум внезапно собирает из нагромождения непонятных прежде линий осмысленную картину.
Я увидел огромную летучую мышь, стянутую чем-то вроде бандажей и удерживаемую множеством подпорок и креплений. Ее лапы, похожие на перевернутые опоры башенного крана, впивались в два циклопических медных кольца на каменном потолке, а крылья были притянуты к телу канатами и тросами. Я не видел ее головы – она, судя по пропорциям тела, должна была находиться в яме значительно ниже уровня пола. Ее дыхание напоминало работу огромной помпы.
Она была древней. Такой древней, что ее запах казался скорее геологическим, чем биологическим (именно его я принял за серный аромат минеральной воды). Она выглядела нереально, словно охвативший себя плавниками кит, которого подвесили над землей в корсете: такое вполне мог бы нарисовать сюрреалист прошлого века под воздействием гашиша…
Подойти к мыши вплотную было нельзя – ее окружала ограда. Помост, по которому я шел, кончался у вырубленного в камне тоннеля, ведущего вниз. Я осторожно сошел по скользким ступеням и оказался в коридоре, который освещали галогеновые лампы. Коридор напоминал угольную шахту, как их показывают по телевизору – он был укреплен металлическими рамами, а по его полу шли какие-то черные кабели. Мое лицо обвевал легкий ветерок: работала вентиляция.
